Сатанинская трилогия - Рамю Шарль Фердинанд

«Поживее!» Они побежали. Вновь прозвучал выстрел. Они бежали, они уже даже не оборачивались.

Устремились вниз по травянистому склону, прокатились по следующему, оказались на скалистом откосе и попадали. Окликали друг друга, молчали. Ночь их поглотила поодиночке, они отыскали друг друга. Они сбивались с пути, сходились, теряли, вновь находили дорогу, вплоть до ущелья, до дна ущелья, до выхода из ущелья, где, наконец, остановились…

В тусклом свете звезд или луны они стояли напротив друг друга с приклеившимися ко лбу волосами, в рубашках с порванными воротниками. Хриплое дыхание заглушал шум потока; начав говорить, они едва слышали свои голоса. Они простирали ввысь руки, качали головами. Вздергивая плечи, сжимали кулаки. Один из них кое-что сказал, высказал предположение, может быть, как он говорил, такое случается… Рассказывают, есть духи, неупокоившиеся души умерших, они бродят, скитаются и, заприметив человека, терзают его. Но остальные подняли его на смех. Нет, дело не в этом. Всему виной наша глупость. До нас не сразу дошло. Мы не были готовы. Не было знаков, кроме разве что невероятной воды, переполнившей русло, она бурлит, постоянно движется, все время белесая. И они снова: «Мы ничего не поняли, мы позволили им, мы сами виноваты!» И так еще какое-то время они тянули шеи, качая головами, потом поднялись: «И все же мы здесь!»

28

Они добрались до деревни, не желая слушать, что им рассказывали. Они пришли разгневанные, и гнев мешал им видеть, что творится вокруг. Дабы собрать народ, в полдень зазвонил деревенский колокол. Колокол звонил в полдень, звонил вечером. Были оползни, из-за обрушившейся земли в русле могла образоваться плотина, уже отправили первую бригаду рабочих. Если прислушаться, можно было уже различить, будто кашляет великан, звуки эти исходили от ледников (почти полностью скрытых от взора, их загораживали склоны, но их можно было услышать), но люди из шале ничего не видели, ни к чему не прислушивались. Они лишь ждали, когда наступит ночь, думая только о том, чтобы пуститься в путь, что они и сделали, когда стемнело. Они поднимались, вооружившись тщательно начищенными и смазанными ружьями. Вот еще одна человеческая затея, еще одна небольшая человечески затея среди затей великих — затей воздуха, затей воды, затей земли, затей огня. Они шли по дороге, где накануне спускались, шли размеренным шагом, где днем раньше неслись, подскакивая. Они шли, ведомые одной идеей, она маячила перед ними, они видели только ее. Они шли, обливаясь потом, и думали лишь о своем плане, даже когда стал различим глас воды, когда она принялась им угрожать, когда пространство вокруг словно в ответ их намерениям, наполнилось шепотом даже на такой высоте, средь кромешной тьмы, вблизи снегов и ледников. Все было тщательно спланировано и продумано. До мелочей зная местность, они могли заранее условиться и распределить посты: такой-то — за той вон скалистой глыбой, такой-то — вон там. Когда они пришли, надо было лишь подождать, чтобы ночь сгустилась и на вершине. За откосом, где они укрылись, виднелась на краю неба белесая туча, словно на молоке появилась пенка. Глаза привыкали, они ясно различали предметы, их очертания, формы. О, вот еще раз земля показалась над тьмою, наша земля — такая красивая, она открывается нам, простирается перед нами, вышедшая из ничего, родившаяся из ничего, появившаяся из бездн ничего — вот она снова пред нами, сколько раз так еще будет? Однако для них это был лишь сигнал. Они сказали Фирмену: «Подожди, пока мы окажемся на местах!» Он был самым молодым и проворным. Они разошлись по местам. Фирмен посидел немного как договаривались, поднялся. Рядом на траве лежал большой круглый сверток из серой ткани, на вид совсем легкий, за поясом у Фирмена торчала веревка. Он полз на четвереньках, неся за спиной сверток и направляясь прямо к двери шале. Все замерло. Сплошное одиночество, безмолвие. Везде — одиночество и безмолвие: час перед рассветом, когда сон завершается, но еще длится, в краях ниже едва слышится птичья песнь, здесь — даже птиц нет. Лишь небесная белизна, бросающая отблеск на траву, по которой полз человек, затем он побежал, и было видно, что он босой.

Двигался он бесшумно. Вот он подошел к лишь прикрытой двери шале, в двери было кольцо, которому соответствовало другое, закрепленное в стене. Он еще послушал, осторожно протянул руку. Протянул вторую, в которой была веревка, продел ее в кольца. Завязал узел, еще один и еще несколько. Тишина, спокойствие, куда ни взглянешь — трава, земля, груды скал, со всех сторон груды льда и скал, все неподвижно (разве что покажется, сама гора чуть движется, но как в такое поверить?), ни одного живого существа, ни зверя, ни птицы, пустынное место, возвышающееся надо всем и за пределами жизни. Фирмен завязал веревку, после чего, взяв полотняный шар, скрылся за углом шале. В полотняном свертке у него было сено. Вскоре из-под крыши повалил дым. Вначале он был белый и слабый, затем быстро стал черным. Позади шале раздался крик, которым по вечерам собирают стадо, а по утрам гонят его на выпас, животные его понимают и подчиняются: хо!.. И опять: хо! Хо!.. И вот уже показалось первое животное в дверях хлева, за ним толкались остальные, крик звал их вперед в то время, как позади что-то пугало, то был дым, его стало больше, хотя он и медленно поднимался в отяжелевшем воздухе.

И — хо! Хо! Слышалось среди позвякивания колокольчиков над пастбищем, по которому на расстоянии рассыпались, удаляясь, цветные пятна. И, если б кто-то стоял поближе, то, может, слышал бы, как изнутри дергали, колотили в дверь, однако веревка держалась прочно.

Люди в укрытии сказали себе: «Приготовься! Сейчас начнется!» Они зарядили винтовки. Одни стояли на колене, другие лежали, все винтовки направлены в одну сторону, цель у всех одинаковая. Слева от двери шале — квадратное отверстие, в котором могла поместиться голова и верх туловища, туда-то и метили. Надо было лишь подождать первого.

Над скалами с разных сторон мелькнули синие вспышки, и голова в оконном проеме повисла, вытянутые руки ударились о стену.

Потревоженные воздушные массы бросило куда-то вперед, они налетели на скалы, отскочили несколькими находящими друг на друга волнами, образовался будто вихрь с воронкой в центре, затем мало-помалу все стихло: голова больше не двигалась, руки висели неподвижно…

Следовало лишь перезарядить винтовки, Фирмен подбросил в огонь поленьев (мокрых, поэтому столько дыма).

Готово. Дальше дело продолжилось возле трубы — возвышающейся над топкой большой квадратной трубы, посеребренной изнутри копотью, в которой вместо вьюшки виднелось небо. На этот раз их было двое, они помогали друг другу карабкаться, но все зря. Один упал, оставшись внутри, другой покатился по крыше, и воздух вновь содрогнулся, как взятая с двух сторон простыня, которую принялись вытряхивать.

Послышался крик Фирмена: «Готово!..» И трижды, четырежды, пять раз тревожили эхо, вытаскивая его наружу, словно сверчка, которого щекочут палочкой в норке, и всех в шале уничтожили одного за другим. После чего скальные глыбы распались каждая на две части, явив миру по человеку, который уже делал шаг в сторону, уже шел навстречу другим. «Дело сделано?» Они подходили. «Готово!» Они видели, как приближается Фирмен, широко размахивая шляпой. Все подходили, с винтовками на плечах, не зная, не видя неба. Они шли, кричали: «Готово!» Подошли, разрезали продетую в дверные кольца веревку, они вошли, они смеялись. С окровавленными руками, с кровью на башмаках, они были счастливы, гордились собой. Позабыв обо всем, кроме себя, они брали тела, вытаскивали наружу, бросая в кучу, считая: «Один, второй, третий» Подсчитывая: «Итого десять». Сосчитав до десяти, вытирали руки о траву, рвали листья, вытираясь листьями: «Ну, все в порядке?» Не видя ничего другого, думая лишь о том, что осталось сделать. Стадо разбежалось, надо было его собрать. Надо было подоить коров, зажечь огонь в печке…

И снова зазвучал в горах голос: хо!.. Хо!..