Макс Фриш - Синяя борода
— Было, значит, больше двух часов...
— Уж конечно.
— Господин разговаривал с вами?
— Я, само собой, заметила, что господин все посматривал на меня, когда я стояла у буфета, но для кельнерши это дело привычное. Может быть, он и сказал что-нибудь о погоде. Но я не слушаю, когда клиенты говорят о погоде.
— Больше вам ничего не бросилось в глаза?
— Я перетирала стаканы.
— Сколько же времени он просидел у вас?
— Потом он заказал рюмку шнапса.
— В котором часу это было?
— Без четверти четыре.
— Почему вы это так точно помните?
Потому что господин вдруг спросил, который час,- хотя часы у нас висят над буфетом, да и у самого господина были на руке часы. Зачем же спрашивать! Вот это и показалось мне странным.
— Больше он ничего не сказал?
— Ну потом, когда он расплатился и уже поднялся со стула, я сказала, как всегда: «Adieu» [1]. А он сказал: «Сейчас четверть шестого, фройляйн, ровно четверть шестого!» Как будто так важно, чтобы я это знала...
1 Прощайте
— Сколько рюмок он выпил?
— Три.
— Это как-то сказалось на нем?
— Он вспотел.
— Что еще бросилось вам в глаза?
Свидетельница задумывается.
— Он не разговаривал сам с собой?
— Он спросил, где у нас телефон.
— И пошел звонить?
— Сперва нет...
— А потом?
— Потом он вдруг пошел.
— Сколько времени он говорил по телефону?
— Он сказал, что не дозвонился, и это правда — мы же видим по счетчику, но потом господин еще раз заходил в кабину и еще раз и сказал, что номер занят.
Правду, и ничего кроме правды.
— Господин Шаад, кому вы сейчас хотели позвонить из трактира?
— Розалинде.
— И номер был занят?
— Этот номер уже отключен.
— Сегодня исполнился год, как Розалинду Ц. убили, и вас удивляет, господин доктор Шаад, что этот номер отключен?
— Нет.
— Тем не менее вы неоднократно пытались звонить?
— Трижды...
Алкоголь тоже не помогает.
— Вы часто видели его пьяным?
— Изредка.
— Как он вед себя в таких случаях?
— Об этом я не хочу говорить...
— Становился ли он, к примеру, агрессивным?
— Меланхоличным.
— Вы имеете в виду плаксивым?..
— Я этого не говорил.
— Вы имеете в виду, что он начинал жалеть самого себя?
— Я не верю, что папа убийца, я этому не верю. Он эгоист — это да, он эгоист. Не знаю, как он обращался с моей матерью, ведь я тогда был еще ребенком, а то, что иногда моя мать рассказывает, пусть она сама вам и расскажет. Как она с ним обращалась, я ведь тоже не знаю. Мне шестнадцать лет, и я теперь уже не всему верю.
— Что вы понимаете под словом «эгоист»?
— Я хотел сказать: эгоцентрик.
— А в чем разница?
— Эгоист ничего никому не дает.
— А про вашего отца этого нельзя сказать?
— Нет, видит бог, нет.
— А что же такое эгоцентрик?
— Такой скорее с собой покончит.
— Если он не трус.
— Я этого не говорил.
Свидетель всхлипывает.
— Не могу же я обсуждать своего отца!
Три недели прошло с тех пор, как меня оправдали, а меня все еще продолжают защищать, куда бы я ни шел, где бы ни лежал или ни стоял; в данный момент я сижу в сауне, уперев локти в колени и уткнувшись лицом в ладони.
— Относительно микроследов на галстуке, речь, следовательно, идет о табаке, как мы слышали от эксперта, и если я вас правильно понял, господин профессор, нет ни одного предмета одежды обвиняемого, на котором не было бы обнаружено следов табака, даже после химчистки...
— Совершенно верно.
— Но обвиняемый никогда и не отрицал, что галстук, которым воспользовался преступник, принадлежит ему, и я не понимаю, что эта экспертиза должна доказать?
— Я хотел бы, чтобы меня правильно поняли...
— А разве преступник обязательно должен курить трубку?
— Как я уже говорил, речь идет о микроследах, которые мы исследовали, причем результаты анализа бесспорны, но, к сожалению, частицы на галстуке, использованном при удушении, слишком ничтожны, и мы не можем с уверенностью сказать, идет ли речь о том же сорте табака, который обычно курит обвиняемый.
— Вы поняли мой вопрос?
— Я могу только повторить то, что сказано в нашем заключении, вы слышали это заключение и получите его в письменном виде.
— Почему вы не отвечаете на мой вопрос?
— Полученные нами данные не исключают того, что обвиняемый, который повсюду оставляет микроследы табака, является преступником.
— Это ясно.
— Какой вопрос вы задали?
— Мне важно также знать, где еще, кроме галстука, были найдены микроследы табака...
— Об этом сказано в нашем заключении.
— Если я правильно понял: на полотенце в туалете, на подлокотнике одного кресла следы есть, на постельных принадлежностях Розалинды Ц. их нет, зато они есть во многих местах на кухне, на левом рукаве пальто — словом, повсюду, но только не на трупе, если я правильно понял, не на платье, которое было на убитой, и поэтому я спрашиваю: чем господин эксперт может объяснить, что микроследы табака, указывающие на обвиняемого, обнаружены чуть ли не повсюду в квартире, но только не на самой жертве?.. Может быть, господин Шаад в тот день не курил, руки у него были чистыми, как во время приема во врачебном кабинете или в клинике, но что же в таком случае доказывают следы табака на галстуке? То, что этот галстук когда-то ему принадлежал, ну и что с того?
— Я отсылаю вас к нашему заключению.
Господин профессор, это я слышал.
— По-моему, я уже говорил, что все зависит от материи: очень гладкий шелк, к примеру, в отличие от шерстяного галстука, которым пользовался преступник, или от льняного полотенца, или от гобелена на подлокотнике кресла, — очень гладкий шелк относится к самым неблагоприятным материям, когда речь идет о следах, и это касается также отпечатков пальцев, как я, по- моему, отметил в нашем заключении; шерсть галстука, правда, благоприятна, когда речь идет о табачных следах, но столь же мало благоприятна, как шелк, когда речь идет об отпечатках пальцев, и все было сделано для того, чтобы сохранить отпечатки пальцев только господина доктора Шаада; что же касается следов табака, то они действительно на жертве не обнаружены, но они обнаружены на ковре, где лежала жертва, причем в большом количестве, как я уже говорил, и речь идет не о сигаретном пепле, он тоже не обнаружен, но мы знаем, что сигаретный табак сгорает полностью или совсем не сгорает, смесь же пепла и опаленного табака, даже в микроследах, указывает на трубочный табак. Эти результаты анализа бесспорны.
В зале суда нельзя фотографировать; печать воспроизвела только зарисовки: обвиняемый, скрестив руки, уставился в потолок.
— Вы фрау Шаад?
— Да.
— Ваше имя?
— Лилиан.
— Ваша девичья фамилия Хаберзак?
— Совершенно верно.
— Профессия?
— Воспитательница в детском саду.
— Вы в разводе, фрау Шаад?
— Совершенно верно.
— Вы, следовательно, знаете обвиняемого лично...
Смех в зале.
— Как свидетельница вы обязаны говорить правду, и ничего кроме правды, вам известно, что ложные показания караются тюремным заключением, в тяжких случаях — сроком до пяти лет.
Когда на суде допрашиваются супруги, зал полон: как видно, и для студентов брак — проблема.
— Применял ли обвиняемый, когда вы еще были его женой, по отношению к вам физическое насилие или угрожал, что применит? Скажем, когда вы ссорились, бил ли он вас или хватал за горло и вы боялись, что он может вас задушить?
В сауне можно ни с кем не разговаривать, все сидят голые и потеют, даже и не смотрят друг на друга, а потом отправляются под душ и потом сидят под открытым небом, чтобы остыть.
— Значит, это верно, фрау доктор, что, хотя обвиняемый и не занимался рукоприкладством, вы страдали от его ревности, несмотря на то что оснований ревновать у него не было?
Свидетельница кивает.
— И в чем же выражалась эта его почти патологическая ревность?
Свидетельница задумывается.
— Он вскрывал ваши письма?
— Не думаю.
— И тем не менее он вам не доверял...
— Например, он посылал мне цветы. Не указывая отправителя. А когда я их разворачивала, наблюдал за мной, не смущена ли я.
Я все еще сижу и остываю, обмотав бедра голубым полотенцем, и, когда слово предоставляется официальному защитнику, я кажусь себе еще более голым, чем другие купальщики, остывающие рядом со мной.
— Это верно, фрау доктор Шаад, что после развода у вас установились дружеские отношения с обвиняемым?
— Почему бы и нет?
— Можете ли вы вспомнить, как вел себя обвиняемый, когда вы в последний раз встретились с ним в вегетарианском ресторане, желая получить совет по налоговым делам?
— Он не дал мне никакого совета...
— Как бы то ни было, вы встретились с ним, фрау доктор Шаад, через два дня после убийства, в понедельник; не было ли у вас впечатления, что господин Шаад ожидает ареста?
