Макс Фриш - Синяя борода
Собственно говоря, я могу оставить свою практику. Время от времени бывают экстренные вызовы — когда пациентам не приходится выбирать врача, и тогда я ночью отправляюсь к больному. Днем в кабинете тихо; новая ассистентка разбирает медицинские журналы. Иные пациенты, которых я годами пользовал, возможно, умерли за время моего предварительного заключения, другим пришлось переменить врача, я их понимаю, десять месяцев — долгий срок. Халат, который я надеваю, войдя в кабинет, как всегда, белоснежен. Но пациент, в третий раз оказавшийся в пустой приемной, постепенно теряет к врачу доверие: он испытывает облегчение, когда я в конце концов направляю его к уро- догу, а я принимаюсь за чтение старых журналов, разложенных в приемной. Никогда не было у меня столько свободного времени. Еще в день моего ареста приемная была переполнена, больные сидели даже на подоконнике. Конечно, известно, что меня оправдали, но люди слишком многое узнали обо мне. Даже новую ассистентку мне удалось найти с трудом. Она югославка. Прежде чем войти в кабинет, она должна постучаться: я не хочу, чтобы ассистентка видела, как я сижу, положив ноги на стол и сцепив руки на затылке. Те пациенты, которые по-прежнему ценят меня как врача, очевидно, в настоящее время здоровы, и я мог бы с таким же успехом сидеть дома. Домой мне тоже никто не звонит. Кое-кто из знакомых, выступавших свидетелями на суде, видимо, не ожидал, что я буду оправдан, и теперь, вероятно, избегает встреч со мной.
— Это верно, господин Пфайфер, будто вы однажды слышали, как обвиняемый сказал, что он мог бы задушить эту женщину?
— Он был тогда изрядно пьян.
— Вы, значит, слышали эти слова?
Свидетель сморкается.
— Вы давно дружны с Феликсом Шаадом?
— Я никогда не спал с его Розалиндой!
— Я не об этом спрашиваю.
— Но, может быть, он так думал...
— И поэтому хотел задушить Розалинду?
— Я находил ее очаровательной.
— Еще один вопрос, господин Пфайфер...
— Я имею в виду — очаровательной хозяйкой.
— Относительно вашего долга...
— Он сам потребовал, чтобы я никогда о нем не заикался. Он помог мне закончить учение. Я вовсе не собираюсь это отрицать. Кстати, он ведь не давал мне взаймы. Когда я попросил одолжить мне денег, он ответил, что в долг денег не дает: долги осложняют дружбу.
— Какую сумму он вам дал?
— Кажется, двадцать пять тысяч...
Свидетель сморкается.
— Я не знаю, чего от меня хотят.
— Вы, значит, часто ночевали у Шаадов?
— Я же не отрицаю этого.
— Вы слышали, как обвиняемый говорил, что мог бы задушить эту женщину. Или вы отрицаете, господин
Пфайфер, что нередко рассказывали об этом в кругу ваших общих знакомых?
Когда я мою руки в уборной, мне и теперь еще кажется, что вот я вытру их и мне снова придется возвращаться в зал суда и слушать показания следующего свидетеля.
— Вы фрау Биккель?
— Да.
— Ваше имя?
— Изольда.
— Ваша профессия?
— Уборщица.
— Как свидетельница вы обязаны говорить правду, и ничего кроме правды, фрау Биккель, вы знаете, что ложные показания караются тюремным заключением, в тяжких случаях — сроком до пяти лет...
Вероятно, есть свидетели, которые ждут, чтобы я поблагодарил их хоть кратким письмом за их показания на суде.
— Я могу только сказать, что господин доктор — человек, который и мухи не обидит, это все, что я могу сказать.
Три недели прошло с тех пор, как меня оправдали, а я еще не написал ни одного письма, по-прежнему сижу, скрестив на груди руки, как в зале суда.
— Вы, значит, часто бывали в ее квартире, фрау Биккель, приходили убирать, когда мадам была одна, и, если я правильно понял, обычно с утра?
— Иногда там бывал и господин доктор.
— А других мужчин вы не видели?
— Только в подъезде... Иногда она просила меня прийти вечером. Когда у нее бывало много гостей. И это были, знаете, не одни только господа, но и супружеские пары, и все они много разговаривали. Чаще всего подавались холодные закуски. Я не знаю, что за люди приходили, но фрау Розалинда все равно была среди них главной, это чувствовалось.
— Господин доктор Шаад тоже бывал там?
— Нет.
— Не помните ли вы каких-нибудь имен?
— Бывал там какой-то грек — одно время он даже жил у нее, студент, лысый такой, с черной бородой, он все заглядывал на кухню, но он не знал немецкого, и лицо у него всегда было такое серьезное. Мне его почему-то жалко было. Мне кажется, вся эта компания была неподходящей для него, вот он и заглядывал на кухню попить воды.
— Что еще вы можете сказать?
— Больше я и в самом деле ничего не могу сказать.
— На первом допросе вы, фрау Биккель, показали, что в ту субботу, когда фрау Розалинда была убита, лифт не работал...
— Это у нас случается.
— И господин Шаад поднялся по лестнице пешком.
— Ему ничего другого и не оставалось.
— В какое именно время это было?
— Между одиннадцатью и двенадцатью дня.
— Вы, значит, видели господина Шаада?
— Лифт часто выходит из строя: то дверь плохо открывается, то свет в кабине гаснет — спросите об этом моего мужа, он привратник.
— Ваш муж никого не видел.
— Потому что он работал в подвале.
— Когда вы ушли из дому, фрау Биккель?
— Вскоре после двенадцати.
— А когда ушел из дому господин Шаад?
— Этого я не знаю.
— Но ведь вы убирали на лестнице.
— Тем временем заработал лифт.
После того как господин Шаад, поднялся по лестнице, вы не слышали на четвертом этаже спора, так сказать, "громкого" разговора?
— Я убирала на втором этаже.
Вы ничего не слышали?
— Я всегда начинаю убирать сверху.
— Вы знали, что господин Шаад и фрау Розалинда раньше состояли в браке, или вы узнали об этом только от окружного прокурора?
— Я догадывалась об этом.
— Последний вопрос, фрау Биккель...
— Он никогда не приносил шампанского.
Почему вы в ту субботу вечером снова пришли на Хорнштрассе? На первом допросе вы сказали, что так было договорено...
— Иначе я и не пришла бы.
— О чем было договорено, фрау Биккель?
— Что я поглажу и помогу упаковать вещи.
— Фрау Розалинда собиралась уезжать?
Видно, так.
— Когда вы позвонили в полицию, фрау Биккель, вы были очень взволнованы, оно и понятно; на первом допросе вы не могли сказать, заперта была дверь в квартиру или нет...
— Мне кажется, она была заперта.
— Это означает, что преступник имел ключ от квартиры, а это очень важно, фрау Биккель
— Да.
— Вы, значит, считаете, что дверь была заперта?
— Я не знаю.
Бильярд — вот что помогает.
— Вполне возможно, что обвиняемый, как мы уже слышали, и мухи не обидит. К сожалению, речь в данном случае идет не о мухе...
Иной раз на помощь приходит судья:
— Господин прокурор, я протестую против подобного тона!
Когда играешь на бильярде один и промажешь, пауза иной раз затягивается; я стою у стола, натираю голубым мелком кий, изучаю расположение шаров и все натираю и натираю кий — ведь партнера, который нетерпеливо ждет, чтобы я прицелился и ударил, нет; я стою, мелю кий и слышу слова защитника:
— Значит, это верно, господин Шаад, что вы все-таки знали о прошлом этой женщины?
— Я любил ее.
— Я не об этом вас спрашиваю, господин Шаад.
— Я любил ее.
— Это вы уже говорили.
— Я любил ее.
— Значит, вы это знали: она вышла замуж в девятнадцать лет, потому что ее изнасиловал один офицер, капитан авиации. Ее отец был майором и кантональным советником. Брак был с самого начала неудачным. Потому-то она так скоро и завела роман. Это была ее первая любовь. Дело происходило в Сионе. Капитан авиации подал в суд, обвинив ее в прелюбодеянии; потом она училась в Берне.
— Один или два семестра.
— Что вам еще известно?
— Ей не хватало веры в себя.
— Не можете ли вы объяснить это точнее?
— Ее отец, майор, возлагал на нее надежды, которые она попросту не могла оправдать, и из-за этого Розалинда вообще потеряла веру в себя. Я думаю, она могла добиться успеха только как женщина, и ей это было необходимо для самоутверждения. Ее можно понять. Я знаю лишь, что в Берне она прожила три или четыре года с мужчиной, которого действительно любила. Он был певцом. Его имя я забыл.
— Здесь сказано: художник-график.
— График — ее второй муж. Певец был женат, много разъезжал, он лет на десять был старше Розалинды.
— Что еще вы знали?
— Она не была нимфоманкой.
— Но время от времени ей необходимо было самоутверждаться как женщине, потому что ее отец, майор, служивший в Сионе, возлагал на нее другие надежды, и все это вы можете понять, господин доктор Шаад...
— Да.
— Это верно, что у вас, господин Шаад, была связь с Розалиндой, когда она еще была замужем за графиком?
— Да.
— Это было в Берне?
