Жюльен Грин - Полночь
Господин Аньель отвесил легкий поклон, словно приветствуя хозяина дома.
— Слова мои могли бы дать вам лишь очень слабое представление о господине Эдме, — важно произнес он, — да и говорить о нем надо не здесь.
Элизабет про себя подумала, что же за человек этот самый господин Эдм, если говорить о нем можно только в часовне, но сочла благоразумным не задавать этого вопроса вслух.
— Перед ним я ничто, — немного подумав, добавил господин Аньель. — И пусть мои слова вас не удивляют. Их можно было бы написать над воротами усадьбы, если бы этому не препятствовала его скромность; вы, безусловно, согласитесь со мной, когда увидитесь с ним, а это случится довольно скоро.
Теперь они шли в темноте, различая лишь белеющую среди черной пашни дорогу. По мере того как тьма сгущалась, Элизабет все тесней прижималась к господину Аньелю, ее доверие к нему возросло. Не то чтобы она надеялась на его защиту в случае какой-либо опасности — он не смог даже укрыть ее от дождя, ей казались смешными и его выспренние туманные речи, и его рассеянный вид, и то, что он шагал под дождем в темноте, будто в хорошую погоду при ясном солнце, — однако вот уже несколько минут она испытывала настолько странное ощущение, что не смогла бы его описать. Ей казалось, будто голова господина Аньеля окружена сиянием.
IIУсадьба Фонфруад находилась в конце деревни, которую надо было пройти из конца в конец по темным грязным улицам, но когда Элизабет наконец услышала скрип петель тяжелых решетчатых ворот, она почувствовала одновременно и облегчение, и тревогу, так что забыла все тяготы трудного пути, дождь, холод, грязь, забыла даже об усталости, из-за которой минуту назад она спотыкалась в темноте и висла на руке господина Аньеля. Теперь под ногами зашуршал гравий, а по правую и по левую руку от дорожки плотной стеной потянулись деревья. От нетерпения сердце девушки забилось сильней, и она засыпала своего спутника вопросами. Сколько человек она увидит? В котором часу здесь обедают? Когда пошлют за ее чемоданом? Но ни на один из вопросов она не получила желаемого ответа. Ее провожатый всего лишь сказал таинственным тоном, что в доме надо вести себя тихо, говорить вполголоса. И не подпрыгивать, как сейчас, в усадьбе Фонфруад это считается дурным тоном. (Элизабет тотчас пошла ровным шагом.)
Насколько она могла судить в темноте, дорожка делала поворот, затем шла под гору. Над головами путников дождь шумел в вершинах высоких елей, лапы которых полностью затеняли дорожку. И вдруг девушка увидела впереди белую громаду дома, а затем и выбивавшуюся из-под двери слабую полоску света. Господин Аньель остановился.
— Дитя мое, — прошептал он, — прежде чем вы переступите порог этого обиталища, позвольте мне выразить одно пожелание.
Он постоял несколько секунд, подняв к небу истекающий дождевой водой зонтик.
— Будьте счастливы в нашем кругу! — сказал он наконец громким голосом, позабыв свои недавние наставления. — Пусть на вашу долю достанутся в этом доме все прекрасные вещи, какие только есть на свете, и я надеюсь, вы сумеете воспользоваться ими себе на благо. Эти слова я высек бы, словно герб, над центральным окном фасада, и надпись эта казалась бы мне такой же естественной, как звезда в небе.
Не успел он закончить свою речь, как где-то наверху хлопнули, открываясь, ставни этого самого центрального окна, и в ночи послышался клокотавший яростью голос:
— Аньель, если я еще раз услышу, что вы хотите высечь, написать или нарисовать какую бы то ни было фразу, я выставлю вас вон, понимаете? Сейчас же поднимитесь ко мне в кабинет!
Вздрогнув от испуга, Элизабет подняла глаза, но за прикрытыми ставнями не видно было ни огонька, лишь какая-то черная тень тотчас исчезла в глубине дома.
В наступившей пугающей тишине девушка ощутила жалость к тому, кому предназначалась эта гневная тирада; однако, к своему великому изумлению, она услышала, как спутник ее, открывая дверь, весело пробормотал:
— Ухо охотника… Великолепный господин Эдм!
Они вошли и оказались в большой пустой комнате, освещаемой единственной свечой, стоявшей на деревянном сундуке, который сохранил следы красной краски. На вбитом в стену гвозде висела какая-то одежда. Здесь был еще соломенный стул, зябко притулившийся к высокому кирпичному камину, на решетке которого не было ни уголька, — вот и вся обстановка.
Элизабет огляделась.
— Это господин Эдм только что кричал из окна? — спросила она.
— Я не сказал, что это он.
— Но вы сказали, что у него ухо охотника.
Господин Аньель покачал головой.
— Это я не про него.
Элизабет снова посмотрела по сторонам; при колеблющемся свете свечи увидела на стене огромную танцующую тень господина Аньеля. Тот стоял перед ней, ожидая, когда она закончит эту своеобразную молчаливую инвентаризацию, следил за тем, как она переводила взгляд от камина к стулу, от стула к сундуку, смотрел на девушку таким взглядом, какой бывает у преданного пса. Как только она посчитала, что осмотрела все, он ключом, который только что вынул из кармана, указал на огромные балки крыши, почерневшие от копоти и старости, затем — на большие неровные каменные плиты, устилавшие пол, одни из них были серые, другие — белые, точно кости давно умерших животных.
— Этот дом, он очень старый и очень прочный, — шепотом сказал господин Аньель.
Девушка, немного оробевшая в необычной обстановке, так же тихо повторила:
— Очень старый и очень прочный…
Господин Аньель, одобрительно кивнул и направился к маленькой двери, которую Элизабет раньше не заметила. Она пошла за ним по пятам и попала в темную комнату, где горел камин. Поначалу она увидела лишь языки пламени, трепетавшие над каминной решеткой и бросавшие на потолок красноватые отблески, затем разглядела большое зеркало, которое словно пронзало тень. Господин Аньель, видимо, никак не мог отыскать выключатель, Элизабет слышала, как он нетерпеливо фыркал, шаря рукой по стене, и вдруг громко вскрикнул. И в тот же миг в одном из углов комнаты вспыхнула лампа под красным абажуром, который делал ее похожей на ночник, открылась и сразу же закрылась какая-то дверь, однако девушка успела разглядеть край бежевой шали, мелькнувший, словно воробьиное крыло.
— Мы кому-то помешали? — спросила Элизабет.
Господин Аньель покачал кистью руки в знак того, что, мол, не стоит обращать внимания на такие пустяки.
— Это библиотека, — сказал он, указывая на застекленные шкафы по обе стороны камина, сложенного из черного мрамора. — Здесь я вас ненадолго оставлю, — добавил он с немного смущенным видом. — Я должен подняться наверх.
Прежде чем уйти, он раскрыл свой зонтик и поставил его на ковер перед камином, попросив Элизабет присмотреть за ним. Потом в задумчивости прошелся взад-вперед по комнате, там поправил, подвинув пальцем, висевшую косо картину, тут переложил одну из книг, которые лежали на столе, наконец озабоченно буркнул что-то себе под нос и вышел.
Оставшись одна, Элизабет сняла пальто и аккуратно повесила его на спинку стула, а сама села в кресло, имевшее форму раковины и еще хранившее тепло человеческого тела: кто-то недавно сидел в нем; на ковре у кресла она увидела большой клубок серой шерсти, а когда наклонилась, чтобы поднять его, оказалось, что под креслом сидит великолепный рыжий кот, сверкая в полутьме зеленоватыми глазами. Напрасно Элизабет протягивала к нему руку и говорила «кис-кис!», кот продолжал сидеть неподвижно и не проявлял никакого дружелюбия. В конце концов Элизабет откинулась на спинку кресла и стала осматривать комнату внимательным взглядом, хотя усталость и давала о себе знать.
В целом библиотека ей понравилась, и она спросила себя, часто ли ей разрешат бывать здесь. Бордовые занавески с выцветшими от солнца краями украшали два высоких окна, между которыми стоял деревянный, покрытый черным лаком диван, довольно изящный, но обивка на нем местами глубоко провалилась — видимо, там, где было удобнее всего сидеть. Все это приметили зоркие глаза молодой девушки, хотя они уже начали смыкаться после двухчасовой поездки в вагоне третьего класса. Однако Элизабет не хотела, чтобы господин Аньель застал ее спящей, когда вернется в библиотеку. Поэтому она выпрямилась в кресле и продолжила изучение комнаты, где находилась, как будто должна была представить кому-то ее подробное описание. И сразу же ее поразило, что самые обыкновенные предметы принимали здесь какой-то неопределенный и странный вид: возникало ощущение, будто секунду назад кто-то взял да и переставил каждый из них на другое место. Благодаря этому первому впечатлению, выразить которое было почти невозможно, царившая в библиотеке тишина также стала казаться девушке какой-то особенной. Как ни прислушивалась Элизабет, ничего не было слышно, кроме негромкого потрескивания горевших коротким пламенем поленьев да стука дождя по ставням. Весь дом, можно сказать, затаил дыхание.
