Харпер Ли - Убить пересмешника
Аттикус взялся за очки.
— Боже милостивый, помоги ему, — пробормотала Кэлпурния и прижала ладони к щекам.
Аттикус сдвинул очки на лоб, они соскользнули обратно, и он уронил их на землю. В тишине я услышала — хрустнули стёкла. Аттикус потёр рукой глаза и подбородок и сильно замигал.
У ворот Рэдли Тим Джонсон, как мог, что-то сообразил. Он, наконец, повернулся и двинулся дальше по нашей улице. Сделал два шага, остановился и поднял голову. И весь одеревенел.
Аттикус, кажется, ещё и вскинуть ружьё не успел — и в тот же миг нажал спуск.
Грохнул выстрел. Тим Джонсон подскочил, шлёпнулся наземь и застыл бело-рыжим холмиком. Он даже не узнал, что случилось.
Мистер Тейт спрыгнул с крыльца и кинулся к дому Рэдли. Остановился возле собаки, присел на корточки, обернулся и постукал пальцем себе по лбу над левым глазом.
— Вы взяли чуточку вправо, мистер Финч!
— Всегда этим страдал, — ответил Аттикус. — Будь у меня выбор, я бы предпочёл дробовик.
Он нагнулся, поднял очки, растёр каблуком в пыль осколки стёкол, потом подошёл к мистеру Тейту, остановился и посмотрел на Тима Джонсона.
Одна за другой отворялись двери, улица медленно оживала. Вышли из дому мисс Моди и мисс Стивени. Джим оцепенел. Я его ущипнула, чтоб сдвинуть с места, по Аттикус нас заметил и крикнул:
— Не ходите сюда!
Потом мистер Тейт с Аттикусом вернулись к нам во двор. Мистер Тейт улыбался.
— Я велю Зибо его подобрать, — сказал он. — Не так-то много вы позабыли, мистер Финч. Говорят, этому не разучишься.
Аттикус молчал.
— Аттикус… — начал Джим.
— Что?
— Ничего.
— Любо было на тебя смотреть, Финч Без Промаха!
Аттикус круто обернулся, перед ним стояла мисс Моди. Они молча посмотрели друг на друга, и Аттикус сел в машину шерифа.
— Поди сюда, — сказал он Джиму. — Не смейте подходить к этой собаке, понял? Не смейте к ней подходить, мёртвая она не менее опасна, чем живая.
— Да, сэр, — сказал Джим. — Аттикус…
— Что, сын?
— Ничего.
— Что с тобой, друг, у тебя отнялся язык? — усмехнулся мистер Тейт. — Неужели ты не знал, что отец у тебя…
— Бросьте, Гек, — прервал Аттикус. — Нам пора в город.
Они уехали, а мы с Джимом пошли к дому мисс Стивени. Сели на крыльце и стали ждать Зибо с его машиной.
Джим сидел ошеломлённый и растерянный. Мисс Стивени сказала:
— Гм-гм, бешеная собака в феврале… кто бы мог подумать? Может, она была никакая не бешеная, она просто так одурела? Но хотела бы я видеть физиономию Гарри Джонсона, когда он вернётся из Мобила и узнает, что Аттикус Финч пристрелил его собаку. Пари держу, пёс просто набрался где-то блох.
Мисс Моди сказала — мисс Стивени запела бы по-другому, если б Тим Джонсон всё ещё гулял по нашей улице, а выяснится всё очень быстро, голову пошлют в Монтгомери.
Джим, наконец, раскрыл рот:
— Видела Аттикуса, Глазастик? Нет, ты видела, как он стоял?… Вдруг его вроде как отпустило, и как будто ружьё не отдельно от него, а тоже его рука… и так быстро всё, раз-раз… а я, прежде чем во что-нибудь попаду, десять минут прицеливаюсь…
Мисс Моди ехидно улыбнулась.
— Ну-с, мисс Джин Луиза, — сказала она, — ты всё ещё думаешь, что твой отец ничего не умеет? И всё ещё его стыдишься?
— Не-е… — кротко сказала я.
— В тот раз я забыла тебе сказать — Аттикус Финч не только играл на окарине, он был в своё время самый меткий стрелок на весь округ Мейкомб.
— Самый меткий стрелок… — эхом повторил Джим.
— Совершенно верно, Джим Финч. Подозреваю, что теперь ты тоже запоёшь другую песенку. Надо же додуматься — вы даже не знаете, что вашего отца ещё мальчишкой прозвали Финч Без Промаха? Да ведь в те времена на «Пристани» он, бывало, если с пятнадцати выстрелов подстрелит только четырнадцать голубей, так уже горюет — ах, я патроны зря трачу!
— Он нам ни разу про это слова не сказал, — пробормотал Джим.
— Вот как? Ни разу ни слова?
— Да, мэм.
— Почему же он никогда не охотится? — удивилась я.
— Пожалуй, я могу тебе это объяснить, — сказала мисс Моди. — Что-что, а твой отец прежде всего благородная душа. Меткость тоже дар божий, талант… Но, конечно, надо его совершенствовать, упражняться, а ведь стрелять в цель — не то что, к примеру, на фортепьяно играть. Я так думаю, в один прекрасный день он понял, что бог дал ему несправедливое преимущество над живыми существами, и тогда он отложил ружьё. Наверно, решил — буду стрелять только в крайности; а вот сегодня была крайность — он и стрелял.
— По-моему, он должен гордиться, — сказала я.
— Одни только дураки гордятся своими талантами, — сказала мисс Моди.
Подкатил мусорщик Зибо. Он достал из машины вилы и осторожно поддел ими Тима Джонсона. Кинул его в кузов, потом полил чем-то из бидона землю на том месте, где Тим упал, и вокруг тоже.
— Покуда никто сюда не подходите! — крикнул он.
Мы пошли домой, и я сказала Джиму — вот теперь нам будет что порассказать в понедельник в школе, и вдруг Джим на меня как накинется:
— И не думай рассказывать!
— Ещё чего! Непременно расскажу! Не у всех папа самый меткий стрелок в целом округе!
— По-моему, — сказал Джим, — если б он хотел, чтоб мы про это знали, он сам бы нам рассказал. Если б он этим гордился, так рассказал бы.
— Может, он просто забыл, — сказала я.
— Э, нет, Глазастик, тебе этого не понять. Аттикус и правда старый, но мне всё равно, чего он там не умеет, мне всё равно, пускай он ничего на свете не умеет.
Джим подобрал камень и с торжеством запустил им в гараж. Побежал за ним и на бегу крикнул через плечо:
— Аттикус — джентльмен, совсем как я!
11
Когда мы с Джимом были маленькие, мы не отходили далеко от дома, но когда я училась во втором классе и мы давно уже перестали мучить Страшилу Рэдли, нас стало тянуть в центр города, а дорога в ту сторону вела мимо миссис Генри Лафайет Дюбоз. Её никак было не обойти, разве что дать добрую милю крюку. У меня с миссис Дюбоз уже бывали кое-какие столкновения, и мне вовсе не хотелось знакомиться с нею ближе, но Джим сказал, надо же когда-нибудь и вырасти.
Миссис Дюбоз жила одна с прислугой негритянкой через два дома от нас, в домике с открытой террасой, на которую надо было подниматься по крутым-прекрутым ступенькам. Она была старая-престарая и весь день проводила в постели или в кресле на колёсах. Говорили, среди своих бесчисленных шалей и одеял она прячет старинный пистолет, с ним кто-то из её родных сражался в Южной армии.
Мы с Джимом её терпеть не могли. Идёшь мимо, а она сидит на террасе и сверлит тебя злым взглядом, и непременно пристанет — а как мы себя ведём? — и начнёт каркать, что из нас выйдет, когда мы вырастем, — уж конечно, ничего хорошего! А ходить мимо неё по другой стороне улицы тоже смысла не было — тогда она начинала орать на весь квартал.
Ей никак нельзя было угодить. Скажешь ей самым весёлым голосом: «Привет, миссис Дюбоз!» А она в ответ: «Не смей говорить мне «привет», скверная девчонка! Надо говорить: «Добрый день, миссис Дюбоз!»
Она была злая-презлая. Один раз она услыхала, что Джим называет отца просто по имени, так её чуть не хватил удар. Свет не видал таких дерзких, нахальных дурней, как мы, сказала она, и очень жалко, что наш отец после смерти матери не женился второй раз! Наша мать была о-ча-ро-вательная женщина, и просто обидно смотреть, что Аттикус Финч так распустил её детей! Я не помнила маму, но Джим помнил, он мне иногда про неё рассказывал, и от таких слов миссис Дюбоз он весь побелел.
После Страшилы Рэдли, бешеного пса и всяких других ужасов Джим решил — хватит нам застревать у дома мисс Рейчел, трусы мы, что ли! Будем каждый вечер бегать на угол к почте встречать Аттикуса. И уж сколько раз бывало — миссис Дюбоз чего только не наговорит, когда мы идём мимо, и Джим встречает Аттикуса злой как чёрт.
— Спокойнее, сын, — говорил ему тогда Аттикус. — Она больная и старая женщина. И ты знай держи голову выше и будь джентльменом. Что бы она тебе ни сказала, твоё дело не терять самообладания.
Джим говорил, не такая уж она больная, больные так не орут. Потом мы втроём подходили к её дому, Аттикус учтиво снимал шляпу, кланялся ей и говорил:
— Добрый вечер, миссис Дюбоз! Вы сегодня выглядите прямо как картинка.
Он никогда не говорил, какая картинка. Он рассказывал ей про всякие судебные новости и выражал надежду, что завтра она будет чувствовать себя хорошо. Потом надевал шляпу, прямо перед носом миссис Дюбоз сажал меня на плечи, и мы в сумерках шагали домой. Вот в такие вечера я думала: хоть мой отец терпеть не может оружия и никогда не воевал, а всё равно он самый храбрый человек на свете.
Когда Джиму исполнилось двенадцать, ему подарили деньги; они жгли ему карман, и на другой день мы отправились в город. Джим думал, ему хватит на маленькую модель парового двигателя и ещё на жезл тамбурмажора для меня.
Я давно заглядывалась на этот жезл, он был выставлен в витрине у Элмора, украшен цехинами и мишурой и стоил семнадцать центов. Ох, как я мечтала поскорей вырасти и дирижировать Оркестром учащихся средних школ округа Мейкомб! Я давно уже упражнялась в дирижёрском искусстве и научилась подбрасывать палку высоко в воздух и почти что ловить её; Кэлпурния как увидит меня с палкой в руках, так и в дом не пускает. Но я знала — будь у меня настоящий жезл, уж я его не уроню, и со стороны Джима было очень благородно сделать мне такой подарок.
