Дюла Ийеш - Избранное
Мюрже изобразил в «Богеме» безразличие к материальным благам, свойственное якобы людям искусства того времени, но сам он, как установили историки-коммунисты, поднявшие королевские архивы, строчил исчерпывающие полицейские доносы за две сотни в месяц. Основная тема последних писем Бодлера — сколько франков он зарабатывает в Бельгии; последней заботой его меркнущего рассудка были подсчеты: сколько же у него останется наличными, если из гонорара за выступления вычесть дорожные расходы? Как урок промотанного в молодости крупного родового наследства остался в нем этот страх.
Лёринц Сабо в те годы, когда мог ежедневно покупать к обеду мясо и даже мог бы позволить себе раскатывать в автомобиле, тем не менее распределял свои доходы с неукоснительным расчетом: на какое время достанет ему средств, если питаться одной вареной картошкой. Современник Лёринца Сабо — некий гениальный прозаик — откладывал из своих отнюдь не меньших поступлений всего лишь пятьсот форинтов на месячное содержание. И так каждый мало-мальски стоящий художник жил в постоянном страхе, как бы голод не прикончил его раньше, чем он закончит главный труд всей жизни. Енё Хелтаи[26] одолевала тревога, что под старость ему не хватит писчей бумаги; и потому за долгие годы жизни он скопил столько бумаги, что впору было открывать писчебумажную лавку.
Истинность аксиомы убедительнее всего доказывают исключения. Легко добытые деньги в руках людей искусства тают стремительнее, чем у кого-либо. Ади сыпал пятифоринтовыми бумажками на чай. Поверхностное объяснение: в нем сказывалась кровь джентри. Гораздо глубже психологическое толкование: и самому Ади, правда более крупными суммами, деньги эти бросали как своего рода чаевые. Особенно вопиющи примеры из жизни художников, опутанных тенетами так называемых меценатов. Известен случай с престарелым поэтом Йожефом Кишем, когда он на двадцать форинтов, вытянутые из денежного мешка — крупного банкира того времени, — тут же на глазах у мецената купил завезенный в Пешт первый ранний ананас. И поступил весьма справедливо, поскольку и сам Меценат — что отражено в стихах Горация — был далеко не меценатом, а расчетливым работодателем. А все меценаты более близких нам эпох суть заурядные заимодавцы, к тому же ростовщики самого низкого пошиба: они взимали мзду духовными ценностями и зачастую десятилетиями драли с людей искусства ростовщический процент. Да только ли десятилетиями?
К примеру, чем больше появляется новых жизнеописаний Модильяни, тем резче выступают в них два контрастирующих факта, и эти взаимоисключающие друг друга обстоятельства, похоже, никому не бросились в глаза: художник умер в нищете, хотя… какие у него были меценаты!
Поэт, умей быть скаредным; в одержимости не уступая Гарпагону, стереги сокровищницу своего таланта; в особенности же прячь его как можно дальше от этих спекулянтов земельными участками бессмертия на полях Элизиума. И если ты — уже старик, стоящий на грани между бренностью и бессмертием, оберегай спою независимость пуще любого поэта: ведь для тебя творение — это твоя жизнь.
Раздражительность — пресловутая старческая раздражительность, вот она и пожаловала к нам. И, приветствуя, встретим ее улыбкой.
11 о переживание — в данном случае мысль — порождает ее.
Обрывки воспоминаний в минуты полнейшего душевного покоя. Причем воспоминания эти из жизни людей сторонних.
На память мне приходит известная фраза из надгробной речи Кёлчеи[27], вспоминается безо всякой видимой связи. Те слова, что он сказал о Бержени, как бы открещиваясь от нашумевшей своей рецензии: «И сей юнец — ужели то был я!»
Кокетливое вихляние задом перед разверстою могилой. Сколько жеманного кривляния в самой позе раскаяния: «сей» и «ужели то». Нет, молодой человек, после того как вы сгубили мужа и заставили смолкнуть гения, вам не к лицу высокий стиль. Искреннее раскаяние нашло бы верные слова: «И тем ослом был я!»
Или он тщится доказать, что в конце концов он тоже стал фигурой значительной? Да, именно этот смысл он вкладывает в свою фразу! Наперекор всему!
И утекут минуты, прежде чем — переходя от мысли к мысли — мне удастся вернуть утраченный покой.
Стало быть, не только вчера ушедшие не вправе рассчитывать на наше всепрощение; когда мы уже переступили за определенный возраст, нашему суду подвластны все канонизированные усопшие из минувших поколений человечества.
Вслушаемся в голоса веков минувших: откуда получаем мы впервые достойные нас, людей, наделенных зрелым разумом, ответы о судьбе человеческой? Вне сомнения, из времен Эллады. От кого же к нам через столетия дошли эти ответы и каковы испытанные средства человеческого общения? Поэты древности отвечают нам языком трагедий.
Так что, собственно, сообщают нам далекие поэты языком своих художественных образов, столь отличным от способов выражения мысли философами, словно бы они говорили на разных языках? Что дошло до нас из того поэтического ответа сквозь более чем двухтысячелетний хаос голосов, в котором смешиваются на равных шумные диспуты философов, и обрушиваемый на кафедру кулак церковников (вспомним хотя бы Лютера), и вопли дервиша, и грохот шаманского барабана (который служил не только для врачевания, но был и способом аргументации), и мессы Моцарта, и ежедневные последние известия, доносимые разноязыким радио?
Так что же нам советуют ушедшие поэты?
Выстоять, наперекор всему!
Хоть и довлеет смерть над человеком, но в смерти ложь; в том понимании, что не на ее стороне истина; не на ее стороне логика и красота.
Конечно, на нас обрушит свои чудовищные симптомы старость. Смерть высылает вперед своих лазутчиков. Те набрасываются на человека, подобно волчьей стае или вырвавшимся на волю сумасшедшим, подобно ошалелой ватаге школяров или банде пьяной солдатни. Сноси эти наскоки достойно; смерть улюлюкает, а ты улыбайся своему.
Как бы абсурдно это ни звучало, не мирись со смертью.
Смерть сама — олицетворение абсурда.
МЧАЩИЙСЯ ЗАМОК
Один старец в доме воздействует умиротворяюще. Словно ощущаешь добротный фундамент под собой. Или прочный якорь. Как будто и в стремнине времени человека может удержать этакая стальная кошка. Два старца в доме не усиливают чувства умиротворения. Ну, а если стариков трое? Мы удивлены, мы улыбаемся, но нам не по себе. А каково видеть три десятка престарелых под одной крышей?
Я переступаю порог необычного дома: в холле, в спальнях, в столовых и даже в коридорах его собрались пятьсот стариков, а если быть совсем уж точным, здесь обитает пятьсот шестьдесят четыре человека, сплошь престарелые матроны и древние старцы… Весь этот люд спешит куда-то, семеня ногами, или ждет чего-то, стоя опершись на палку, на костыль или подперев рукою поясницу. За окнами сыплет снег и холодает. Будь погода благоприятнее, большинство престарелых обитателей дома наверняка разбрелось бы по красивейшему саду, опоясавшему особняк. Теперь же все они теснятся внутри дома; некоторые пристроились даже на лестничных пролетах, кто сидя, а кто стоя.
В протопленном помещении обволакивало приятным теплом. Дверные ручки, окна, пол и стены — все сверкало безукоризненной чистотой. Громадное здание некогда было владением какого-то магната. За исключением фамильных ценностей и мебели, все остальное в замке сохранилось или было восстановлено: в том числе и молельная скамья, вся целиком из мрамора, и даже часовня, где отправляли службы многие священники, но во спасение душ лишь одной малочисленной семьи. Точно так же в первозданном виде сохранены окрестности, и даже более, с тех пор удвоены заботы о том, чтобы из окон и эркеров, как и в былые времена, можно было любоваться прекрасным пейзажем; это парк, похожий на дендрарий, красивый водоем, мраморные gloriette[28] на противоположном берегу и сад с разбитыми на французский манер куртинами роз. Там же прогуливаются и павлины в усладу старческому взору.
Хотя само здание расположено в захолустье, в краю, залитом озоном, и до столицы отсюда километров двести, питание стариков образцовое, а уход за ними безукоризненный. Культурное и медицинское обслуживание выше всяких похвал. Имеется в доме небольшой лекционный зал, где стоит телевизор; есть и больничное отделение во главе с врачом — энтузиастом своего дела. Радио — в каждой комнате. Имеется даже биллиардная.
Однако именно благодаря своему функциональному совершенству заведение в целом разительно напоминает огромный железнодорожный вокзал с залами ожидания первого класса. Пятьсот пассажиров сидят, стоят, читают или закусывают, заводят знакомства или болтают друг с другом, но каждый ждет своего поезда. И поминутно кто-нибудь да семенит к окну, выглядывает наружу, чтобы не пропустить.
