Генрих Клейст - Драмы. Новеллы

Сейчас.

Вам не угодно ль?

Спасибо.

Водки? Мозелю? На вкус.

Сказать вам откровенно, ваша милость,
Все дело можно кончить мировой.

Неясно, сударь, мне, как то возможно.
Разумные, бывает, и мирятся.
Но вы-то как поспели с мировой,
Когда процесс еще и не разобран?
И как возьметесь вы за это? Разве
Вы к мненью твердому уже пришли?

Когда б, лишившись помощи закона,
Я к философии прибегнул здесь.
То это — Лебрехт.

Кто?

А может, Рупрехт,

Но кто ж из двух?

Вернее, Лебрехт все ж.

Так кто ж в итоге — Лебрехт или Рупрехт?
Видать, для вас решенье принимать,
Что руку запускать в мешок с горохом.

Как так?

Ни слова больше!

Как угодно.
Что до меня, мне, право, все едино,
Хотя б и оба провинились в том.

Спросите их — узнаете.

Извольте,
Но голову секите, коль чего
Доищетесь. Готов ли протокол?

Вполне.

Добро.

Я начал новый лист
Из любопытства: чем его заполнят.

Добро и это.

Сказывай, дитя.

Слышь, Евушка, слышь, сказывай, красотка.
Дай господу и нам отведать правды.
Подумай — ты пред божеским судом.
Негоже пред судьею запираться
И докучать сторонней болтовней.
Да что, ты девка и сама не промах.
Судья всегда, ты знаешь ли, судья,
Сегодня одному, другому — завтра.
Скажи ты: это Лебрехт был — добро;
Скажи, что Рупрехт, — пусть, добро и это.
Скажи ты так иль сяк скажи, и все
Раскроется по твоему желанью.
Залопочи ж ты тут о ком другом
Да третьего по имени припомни —
Остерегись! А больше я ни слова.
Кой черт! Тебе тут, в Гейзуме, никто,
Никто и в Нидерландах не поверит.
Ты знаешь, стены голые молчат,
А тот сумеет тоже защититься,
И Рупрехта нелегкая возьмет.

Оставили б вы лучше эти речи.

Вам это непонятно, ваша милость.

Мы вдоволь вас наслушалися. К делу.

По чести, не учен я, ваша милость.
Вам, горожанам, трудно нас понять.
Иная вещь — народ: бьюсь об заклад,
Что девушка смекнула, что мне надо.

Ну, что стоишь-то? Смело все наружу!

Ах, маменька!

Советую тебе!

Ей-богу, тетка Марта, не легко
С отвагой знаться, если гложет совесть.

Цыц, стой, да не брыкайся.

Кто же был-то?

Спаситель!

Он, дурак пропащий, он!
Ни дать ни взять блудница! Что же, скажешь,
Спаситель виноват?

Уймитесь, Марта!
Зачем напрасно девушку стыдить?
Застращивать блудницей? Не добьемся
Так ничего. Одумается девка.

Одумается!

Сказано, молчи!

Сапожник-то придет уж ей на память.

Вот дьявол. Ганфрид! Эй, сюда, хожалый!

Ну, ну, не стану, сударь мой. Авось
Она для вас и нападет на след мой.

Слышь, девка, не срами меня на людях.
Я сорок девять с честью прожила,
С шестого мне десятка не меняться ж.
Рожденье, знаешь, — третье февраля.
А нынче первое. Мне спех. Кто был-то?

Так, Марта, так! Хвалю! Мои слова!

Отец сказал пред смертью: «Слушай, Марта,
Девчонке мужа путного добудь,
А зашалит да станет потаскушкой,
Дай грош могильщику, пускай опять
Положит на спину меня. Ох, чую,
В гробу перевернуся, бог свидетель».

Что ж, прав и он.

А если хочешь, дочка,
Почтить отца и матерь по четвертой
По заповеди, так скажи: в светлицу
Сапожника иль третьего кого,
А все не жениха вечор впустила.

Мне жаль ее. Да бросьте вы кувшин,
Ужо снесу его вам в Утрехт. Лучше б
И вправду я разбил его.

Стыдись!
Бессовестный, зачем не скажешь: ладно,
Кувшин-то я разбил. Стыдися, Рупрехт,
Что веры не даешь мне в этом деле.
Своей руки тебе не отдала ль я?
Не молвила ли «да», как ты спросил:
«Хошь, Ева, за меня пойти?» Стыдися!
Ты думаешь, сапожника не стоишь?
Да подгляди ты в дверь, что мы вдвоем
Пьем с Лебрехтом из одного кувшина,
Тебе б подумать: «Ева — девка с честью.
И разрешится все во славу ей,
Не на земле, так там, в загробном мире».

Ей, Евушка, уж больно долго ждать.
Как не поверить в то, что на ладони!

Положим, это б Лебрехт был; тогда —
Разверзнись подо мной земля — подумай,
Зачем во всем тебе б мне не открыться?
Иная вещь, имей, положим, я
Таиться пред соседями причину,
Зачем и не сказать мне на тебя,
По верности по нашей обоюдной,
Коль надо так. Зачем, скажи, зачем?

Тьфу, пропасть! На меня вали, согласен,
От скрипки б лишь избавило тебя.

Неблагодарный ты! Уж погожу я
Ходить со скрипкой. Стоишь ты того,
Чтоб я единым словом обелилась,
Вовек тебе на пагубу.

Итак?
И это слово? Не томи нас доле.
Так, стало, это не был Рупрехт?

Нет!
Нет, сударь мой, коль сам того он хочет,
Его же ради я о том молчала.
Не бил кувшина глиняного Рупрехт.
И прав, как отпирался.

Ева, что ты?
Не Рупрехт, значит?

Нет. А что вчера
Сказала вам, все, маменька, неправда.