Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
— Я никогда не сплю после обеда. Это только важным господам под стать.
— Что же вы делаете?
— Если нет работы, читаю обычно. Есть у вас в доме библиотека?
— Нет.
— Но книги-то есть? Я выберу себе какую-нибудь для чтения.
— Нет тут ни одной, дружок, сказал же вам, что я ученик животных.
— Тогда я попросил бы тот словацкий песенник, который вы обещали мне дорогой. Лицо Коперецкого просияло.
— Ага! Ну конечно! Я и шкатулку тоже пообещал. Ступайте к себе в комнату, я все пришлю вам.
Малинка пошел к себе и после сытного обеда лениво прилег на зеленый репсовый диван, пуская кудрявые пряди дыма в воздух. Задумался о том, почувствовала ли госпожа Коперецкая, что он здесь. (Сам он непременно почувствовал бы на ее месте.) А как они встретятся? Что она скажет? Испугается или обрадуется? И Малинка решил: что бы ни случилось, он будет владеть и сердцем и нервами.
Две дородные кошки уже охотились под кроватью: они сидели, уставившись на щель в полу, — очевидно, подстерегали ускользнувшую туда добычу. Малинка от скуки наблюдал за охотницами и с великодушием сытого человека чисто теоретически сочувствовал стремлению алчных кошек, сам тоже с нетерпением поджидая появления мыши. Но где же она, трусишка, что даже показаться не смеет? Бедные кошечки, сколько им приходится вот так стоять на страже ради крохотной добычи. Да, все-таки лучше быть секретарем губернатора!
Но едва он предался сочувственным размышлениям о кошках, как раздался стук, и в ответ на «войдите» в дверях показалась румяная крестьянка лет сорока, круглолицая и тупоносая.
— Вам кого? — спросил Малинка.
— Того молодого господина, который приехал из Пешта. Это вы и есть, наверное?
— А вы кто?
— Я нянька маленького барона, — ласково ответила крестьянка и, облизнув пальцы, кокетливо поправила на лбу волосы, которые были такие же желтые, как и здешняя глинистая почва.
— Нянька? — удивился Малинка. — А что вам нужно от меня?.. Я-то ведь не грудной младенец?
— Да у меня и нет молока, — кокетливо и жеманно возразила баба. — Я не кормилица. Была когда-то кормилицей, — она горестно вздохнула, — но теперь уже только певчая нянька. Пою по ночам маленькому барону, после того как Марта покормит его грудью.
— Ну, а от меня что вы хотите, добрая женщина?
— Девица я, слава богу, — поправила она его. — Девица Мария Колесар.
— Сами же сказали, что были кормилицей, вот я и подумал…
— А что ж тут такого? — Она потупила совсем незлые глазки и добавила: — Ведь вы не поп, да и я не монашка.
— Ладно, ладно, — с нетерпением воскликнул Малинка, все больше и больше изумляясь. — Но что вы хотите от меня?
— Да ведь я могу то же самое спросить у вас, барич? — И она лукаво, выжидательно посмотрела на него.
— Я? Ничего.
— Тогда ума не приложу, зачем барин прислал меня сюда.
— Ага! — Малинка догадался вдруг о смысле игривой шутки Коперецкого. Стало быть, это и есть песенник! — Вот оно что! Теперь я понял. Вы, верно, много песен знаете?
— Что верно, то верно. Я знатная певунья. В этом деле я дока. Все песни знаю, какие тут у нас окрест поют. Потому что, когда еще жива была моя матушка, царство ей небесное, в доме у нас двадцать два года подряд была прядильня, а уж туда все песни залетали.
Малинка понял, что принципал поставил его в смешное положение, и даже разозлился (ох, уж я отплачу ему за это!), но сообразил, что разумнее всего не подать виду и как-нибудь половчее, без шума покончить с этой дурацкой шуткой.
— Вот что, Мария Колесар, я очень люблю деревенские песни, не меньше, чем те, что птицы поют. Но когда птица в клетке поет, это не доставляет мне никакого наслаждения, я люблю слушать ее издали, когда она сидит среди ветвей. Вот так и песня — только издали хороша. Поэтому пойдите, пожалуйста, в сад и пойте там, а я открою окошко и буду слушать.
Мария Колесар была чуточку смущена таким странным предложением, ну да ведь баре всегда дурью мучаются! Поэтому она молодо повернулась веретеном и сказала:
— Как хотите, голубок!
Выбежала из комнаты, и вскоре в саду под окном зазвучала занятная словацкая песенка. Пела женщина тихо, усыпляюще, так жужжит полевая муха.
Кто же ты, Анчурочка-девица? Лен волос да незабудки глаз… Не могла, как роза, ты родиться, — Знать, с небес упала ты на нас! И меня позвали: «Ну-ка, Дюри, Залатай худые небеса!..» Я ищу прореху — там, в лазури, Гибну я, Анчурочка-краса! [26]
По-словацки все это звучало красиво, складно, не то что по-венгерски, — будто вилами набросали слова. А Мария Колесар все пела о горестях умирающего Дюри Кралика, потом перешла к песням про бетяра Яношика[27], затем стала сказывать о душевных переживаниях удалых или печальных рекрутов… Под эти песенки о рекрутах и засыпал обычно маленький барон. Когда он уже очень плачет, это самые верные песни. Услышит — и тотчас замолчит: сразу видно, что будет военным. В своих необычайно разнообразных песнях словацкий народ не только любовь или кражу овец воспевал, не только сельские драмы отливал в форму баллады или романса, но сплетал цветастыми рифмами еще тысячи и тысячи разных своих невзгод.
Один веселый стишок (Малинка тотчас записал его) высмеивал суды, рассказывал о том, как в трех разных инстанциях вынесли старшему чабану три разных приговора — и оправдывали его, и осуждали, но все три раза «именем короля».
Кабы мне бы да корону короля, Тра-ля-ля,
— Говорил бы я всегда одно и то ж, А не так: то правду сущую, то ложь, А не так: то «тра-ля-ля», то «тру-лю-лю»… Не под стать такое королю!
Покуда господин Малинка развлекался словацкой народной поэзией, Бубеник делал свое дело. Он рассчитывал на то, что обе стражницы чепца уже прослышали о приезде сверловщика (так как все слухи рано или поздно доходили до них) и, будучи особами проницательными, догадались, что Коперецкий затем и привез его сюда, чтобы выудить жемчужины из железного сундука, стоявшего в голубой комнате. Далее Бубеник рассуждал так: та, до которой раньше дошел грозный слух, накинула шаль на плечи, взяла зонтик от солнца и побежала к другой, чтобы ввиду надвигающейся опасности совместно разработать за кофейком с цикорием план сражения. И он искал предлога, чтобы застигнуть их врасплох. Бубеник зашел в садовый домик к ключнице якобы за сонником Сивиллы (во всем краю только у нее и была эта книжка). По дороге он выдумал сон, который и должна была объяснить Сивилла, чтоб согласно ее объяснению он мог вписать цифры в лотерейный билет. Но выдумка ему не понадобилась, так как ключницы уже не было дома. «Гм, — подумал Бубеник, — стало быть, обе поганки уже вместе сидят, значит, и мне негоже запаздывать». Он заторопился, прошел мимо хлева Мушкити к кирпичным печам Просов, спустился прямо в низину, где раскинулся фруктовый сад Яноша Веселина, а оттуда было уже рукой подать до маленького домика капитанши Коперецкой. Между прочим, в саду у нее росла какая-то особая травка, корни которой — а были они крепкие, как гвозди, — затыкали обычно в уши больным животным, отчего уши распухали (туда собиралась якобы вся дурная кровь), и тогда животные либо подыхали, либо оставались в живых. Эта травка славилась на всю округу, и старуха берегла ее как зеницу ока.
Мужики из чужих деревень получали кусочек корня величиной с булавку за два гроша, а лютеране — так и за пять грошей. Зато крапецким жителям обоих вероисповеданий «всемогущий корень», как его называли, полагался даром.
И вот Бубеник постучался к почтенной даме, намереваясь попросить у нее кусочек корня, ибо одна из барских свиней вот уже пять дней как ничего не ест.
Обе дамы и в самом деле сидели за столиком в гостиной; Перед ними стоял кофейник и дымящиеся чашки. Дамы были в дурном расположении духа. Лицо ключницы казалось очень бледным, у капитанши нервно подергивались губы: верный признак, что она крайне встревожена. Приход камердинера явно поразил их. Особенно заметно это было по воинственной капитанше. Виски у нее покраснели, она зловеще уставилась на Бубеника, потом взгляд ее скользнул в угол комнаты, где обычно стоял веник.
Но поднявшееся в ней чувство вражды было внезапно побеждено любопытством (самым сильным чувством у женщин). Что понадобилось этому Бубенику? Она собралась с силами и почти ласково ответила на его приветствие.
— Добро пожаловать! Оставьте, оставьте! (Бубеник потянулся поцеловать ей руку.) Ну, что скажете нам хорошего?
И пока Бубеник рассказывал о больной свинье и просил дать для нее всемогущего корешка, капитанше захотелось разузнать что-нибудь о новости, которую принесла ключница. Это был для них сейчас самый жгучий вопрос. Уже по заплаканным глазам ключницы, — они стали красными, как у больной крольчихи, — можно было судить о том, какими ужасами разукрасили их фантазия и мнительность те сплетни, что разнеслись по деревне о сверловщике из Пешта. То, что деревенские мужики восприняли просто как непонятную диковинку, в глазах стражниц чепца приобрело вполне реальный смысл. Правда, они не исключали и того, что все это пустая сплетня. Быть может, Коперецкий привез с собой обыкновенного часовщика, чтобы он починил все часы в барском доме, или настройщика роялей, или бог весть кого. Но Бубеник наверняка знает о нем, и будет очень забавно вытянуть из него истину с помощью разных уловок и хитрых перекрестных вопросов. И, как знать, не превратится ли зловещий слух в ничто? Если же Бубеник подтвердит их подозрения, — они, по крайней мере, смогут что-то предпринять.
