Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Обзор книги Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Часть Первая
ПЕРВАЯ ГЛАВА Удивительное дело: люди тратят обычно больше, чем следовало бы
В ту пору стоял в Тренчене полк удалых гусар. Славно жилось тогда белокурым красавицам — тренченским девицам да молодицам, тем более что из-за холеры сюда перевели еще и пехотный полк. И столько околачивалось тут офицеров, что на каждую женщину, пусть даже конопатую, приходилось по три ухажера. Однако всех красивей из офицеров был гусарский подпоручик Ференц Ности — беспечный, задорный, веселый, хороший фехтовальщик, отличный наездник, превосходный танцор и страстный картежник. Из чего, надо думать, ясно, что ему отчаянно везло в любви (тому было немало следов) и не очень везло в карты (это тоже прошло не бесследно), о чем свидетельствовали неоплаченные векселя и обязательства, так называемые офицерские долги, которые никто никогда не возвращал.
Зима в том году выдалась шумная, масленица веселая, а в просторном зале ресторана «Большой осел» один бал сменялся другим. Подпоручик Ности влюбился в бургомистрову дочку, Розалию Велкович (прелестное хрупкое создание), и после каждого ночного кутежа давал у нее под окном серенаду, посылая ей уйму букетов — в самую зимнюю пору! — а на все это нужны были деньги. К тому же влюбленный легко впадает в отчаянье, поэтому пьет, и, по возможности, шампанское, что тоже стоит немало. А у подпоручика жалованье пустяковое, что само по себе грустно, но только потому, что деньги из дому сочились совсем тоненькой струйкой. На жалованье старика Пала Ности тоже был наложен арест, но здесь это держалось в строжайшей тайне. О старике в Тренчене известно было одно: он столп правительственной партии и предки его обладали некогда правом жизни и смерти, иначе говоря — «правом палаша». Дедовский палаш цел до сей поры, только теперь его тупым ребром рушат кукурузу в Ностахазе. Но это не беда, главное, что блеск его дошел до тренченцев.
Что касается Розалии Велкович, то и с ней было не все ясно. Надо сказать, что Розику обещали выдать за Тивадара Кожехубу, сына преставившегося директора ссудо-сберегательной кассы, владельца процветающего винокуренного завода, четырех домов на рыночной площади, в том числе и весьма прибыльного ресторана «Большой осел». Вот-вот должна была состояться помолвка, как вдруг на горизонте показался красавец подпоручик. И все смешалось. Розика начала колебаться, дальше — больше, и все отодвигала день помолвки, все холоднее относилась к большеголовому, лохматому Кожехубе. Даже слепому было ясно, что ее так и тянет к расшитому сутажем доломану. К нему же влекло ее благородие госпожу Велкович, и она не раз говорила, сверкая глазками:
— Подождем еще, не торопись, Велкович, не мудри. Коли Ности посватается к нашей дочке, пусть она лучше за него выходит. Как-никак и фамилия почтенная, можно сказать, вице-губернаторская. У них даже архиепископ был в роду. А это, дорогой муженек, дело нешуточное, сам посуди. Папенька его в парламенте заседает, одного дядюшку, венского Ности, превосходительством величают, а другой — каноник. Подумай только, как это прозвучит в «Казино [1]»: «А мой-то сват сегодня в парламенте выступил, да еще как умно врезал оппозиции!» Но господин Велкович держался совсем иных взглядов и всякий раз вспыхивал:
— Не отдам дочку за этого подпоручика. Кыш, ворона, не каркай над ухом! Не отдам, потому что подпоручик только подпоручик и есть. Но был бы и капитаном, все равно бы не отдал, потому что он кутила. А и не был бы кутилой, тоже не отдал бы, потому что он католик, а я лютеранин и выдам дочь только за лютеранина. Но будь он даже лютеранин, и то бы не выдал, потому что он из знатного дома, и, ежели увезет ее, Розика больше на нас смотреть не захочет, как и все ее почтенное семейство. Ведь вы, дуры бабы, блестящей партией называете ту, когда дочка замуж вышла, а домой уже и прийти стыдится. Для меня такая свадьба все равно что похороны. И лучше я ее за Большого осла выдам (так называли они между собой владельца ресторана), чем за знатного барина. А что в семействе Ности был один архиепископ, который небось в царствие небесное попал, так это и есть самая беда. Ведь такой брак ему не по душе, и уж он-то выхлопочет со зла, чтоб отец небесный не давал своего благословенья супружеству, — нечего, мол, лютеранке на именитое родословное древо карабкаться! Так вот — моя Розалия не белка и, пока я жив, ни на какое дерево карабкаться не будет. Ты, Жужанна, еще и другим манером хочешь пустить мне пыль в глаза: дескать, у подпоручика есть родственник — каноник, от него, глядишь, кое-какое наследство перепадет. Так я тебе скажу, Жужанна, прошли их канониковские денечки, и скоро католические священники будут такими же голодранцами, как и наши. А коли и не будут, все равно: я честный человек и не нужны мне деньги, собранные таким скверным путем. Ну, что трясешь головой? Не таким уж скверным, говоришь? Много ты знаешь! Да ты ни о чем и понятия не имеешь. Надо книжки по истории листать, дружочек мой, Жужанна! Говоришь, и я не листал. Ну и не листал. Некогда мне было. А все-таки знаю, что значит «мертвая рука», так ведь, кажется, называют поповские имения?
— Ну и что же это значит? — перебила его жена.
— А то и значит, душенька Жужанна, что некогда попы дьявольски обжулили страну. Правда, наш король Святой Иштван посулился дать им поместья, пускай только крестят народ, обращают в христианство… Но подписать-то он ничего не подписал, так и помер. Тогда попы собрались и смастерили дарственную грамоту и поделили между епископами преогромнейшие земли. Отрезали правую руку Святого короля и, зажав в нее перо, подписали на грамоте его имя. Ну и что же из этого вышло? Особый юридический казус, чудовищное получилось хитросплетение. Никто ведь не может сказать, что подпись проставлена не рукой короля Иштвана — рука-то его! Но все-таки и не его, — ведь то была уже мертвая рука. Поняла теперь, что кипит во мне? Вот и рассуди. Не божеское это дело, и долго так продолжаться не может.
Удивительно преобразуются события прошлого в головах этих тихих провинциальных полуневежд и тревожат их непрестанно. Но суть не в этом, главное, что Велкович горой стоял за Кожехубу. Правда, и он был подвержен переменчивым настроениям, и, когда случалось увидеть ему подпоручика верхом на коне, сердце у него тоже скакало от радости. Конь все-таки красивей, чем осел. (Хотя за «Большого осла» можно было купить целый табун коней.) К тому же подпоручик — милый юноша с удивительно приятными манерами, и так он славно называет Велковича «дорогим дядей Дюри» и с такой любовью смотрит на него, что сердце Велковича, того и гляди, растает. «Что ни говори, — думал про себя Велкович, — но, родись я девицей, поступал бы точь-в-точъ, как Розалия; однако же я мужчина, и к тому ж не осел, а значит, выдам Розалию все-таки за Большого осла».
Потому-то повисли пока в воздухе и обручение Розалии с Кожехубой, и победа Ности; — все могло повернуться и так и этак. Кожехуба понял: появился опаснейший противник, и в душе у него закипели самые свирепые страсти; правда, он не мог излить их в стихотворных строках, как это делают поэты, ибо не довелось ему напиться из пресловутого Кастальского ключа. Кожехуба пил только пиво. Однако и Ности не был уверен в победе и воспринимал всю эту историю как войну, исход которой нока неясен.
Но для войны нужны деньги. Он же, к своему несчастью, как раз сейчас спуетил все до нитки. Уж очень долго стояли они в одном городе. А для офицера это чистое наказание. Не так уж глупа поговорка: «Andere Stadtchen, andere Madchen» [2]. Правда, без новых девушек господа подпоручики еще кое-как обходятся, но без новых городов, в которых можно найти новых ростовщиков и получить новые займы, им никак не обойтись.
Подпоручик Ности по уши залез в долги и теперь дошел уже до того, что занимал у своих приятелей под честное слово десяток-другой форинтов, которые тоже возвращал с большим трудом. А это, можно оказать, начало конца. К весне Ности уже ничем не гнушался: продал обоих коней, расстался' с драгоценностями и семейными реликвиями, пытаясь на вырученные деньги хоть как-то поддержать свою репутацию в глазах Велковичей, но, когда они летом уехали на воды в Раец, у него вдруг окончательно иссякли все источники. А ведь решающая битва должна была состояться именно там. Отец написал, что не может прислать ни гроша: «Дела у меня сейчас плохи, я весь месяц проигрывал в тарок»[3]. Родственники, что были побогаче, жаловались на весенние заморозки и на нехватку кормов, увильнул даже добрый каноник, который до сих пор именовался «денежным дядей», отделавшись благочестивыми фразами: «Господь наш Иисус накормил несколькими рыбками множество людей, я же с грустью должен признать тщету усилий его смиренного слуги, который даже всеми своими рыбками не мог насытить одного человека, а по сему я отказываюсь от бесплодных своих попыток. Аминь».
