Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Положение было отчаянное, и тут промотавшемуся подпоручику пришла на ум известная военная хитрость: если порох иссяк, раздобудь его у неприятеля.
Но для этого надо иметь некоторую толику нахальства. Правда, еще до того, как начать ухаживать за Розалией Велкович, Ности как-то взял у Кожехубы в долг сто форинтов, которые вернул в обещанный срок (последнее и подсказало ему новую идею), но ведь это было тогда! Теперь положение совсем другое, оба они бьются за одну девушку, к тому же Ности вообще свысока относился к толстосуму-штатскому, а тот всей душой ненавидел в нем не только соперника, но и красавца подпоручика и отпрыска знатного рода. Потому-то Кожехуба даже глаза вытаращил, когда однажды вечером подпоручик явился к нему в контору, громко бряцая саблей и шпорами.
— А ну-ка, Тиви, угадай, почему я пришел к тебе!
— Понятия не имею.
— Хочу попросить тебя, старина, о небольшой дружеской услуге. Голос у Ности был на диво приятный и проникновенный.
— Вот как?
— Не стану ходить вокруг да около, скажу напрямик, по-солдатски: не будешь ли ты столь любезен дать мне двести форинтов взаймы?
Кожехуба уже наслышался о денежных неурядицах Ности и даже позаботился, чтобы слухи о них дошли до господина Велковича (ибо — вреди противнику, как можешь), однако он все же не думал, что дела так скверны — и Ности посмеет обратиться к нему, к человеку, которого столько раз оскорблял пренебрежительным тоном, язвительными намеками и непременно в присутствии Розалии. Нет, все-таки это — величайшая наглость, такая наглость, что Кожехуба растерялся. Он не был к этому готов и сразу не нашелся даже, что ответить, как высказать свое возмущение. Он размышлял о том, расхохотаться ли ему прямо в лицо Ности, высмеять его или попросту отказать с холодностью истинного коммерсанта.
Подумав, однако, он решил не делать ни того, ни другого, и с видом полной доброжелательности обратился к подпоручику:
— Зачем тебе деньги?
— Нужно уладить кое-какие дела, пока из дому мне не пришлют. (Он скрыл, что собирался поехать на эти деньги в Раец.)
— Ну, знаешь, двести форинтов я тебе не дам, — ответил Кожехуба.
— А что, это слишком много, по-твоему?
— Слишком мало. Что ты можешь сделать на двести форинтов? Только глянул, и нет их… Либо я дам тебе денег вволю, либо ничего не дам. Проси тысячу форинтов или вовсе не проси. Подпоручик так растрогался, что чуть не бросился ему на шею от восторга.
— Ты мой лучший друг, ты же самый чудесный малый на свете, да я расцеловать тебя готов!
— Ну, ну, не торопись с поцелуями. Тысячу форинтов я тебе одолжу, это верно, но обмануться в тебе не хочу.
— За это я ручаюсь, старина.
— Однажды я уже обманулся, — произнес Кожехуба, насупившись.
— Во мне?
— Да. Как-то я дал тебе сто форинтов взаймы. Помнишь?
— Так я же вернул их!
— То-то и оно, а я ведь думал — не вернешь. И если бы сейчас подумал, что вернешь, снова обманулся бы. А в ком я обманусь однажды, тому больше не верю. Я, старина, коммерсант или, как ты говорить изволишь, филистер. У меня свои принципы.
— Не понимаю тебя, — вдруг разнервничался подпоручик. — Дашь или не дашь?
— Дам, — спокойно ответил Кожехуба, — если вернешь их через три месяца.
— Разумеется, верну.
— И если у тебя будет надежный поручитель, — добавил Кожехуба. Лицо подпоручика вытянулось.
— Это, Тивадар, скверная шутка. Будь у меня надежный поручитель, я пошел бы в банк и не стал бы беспокоить своих друзей. Куда я побегу здесь, на чужбине, искать надежного поручителя? Кто подпишет мне вексель на тысячу форинтов в этом овсяном царстве? Кожехуба пожал плечами и сложил руки на груди.
— А я и не прошу тебя бегать никуда, я сказал только, чтобы на векселе стояла подпись поручителя. Где ты его возьмешь, как раздобудешь, проскользнет ля он сюда, как призрак, сквозь заточную скважину, — до всего этого мне дела нет! Я хочу только одного, чтобы на векселе стояла подпись поручителя. Понял? Ности вспыхнул и сердито, заносчиво вскинул голову.
— Ты, верно, забыл, что разговариваешь с Ности!
— Я попросту ставлю условие в ответ на предложение, — с невинным видом ответил Кожехуба, потирая руки, как будто мыл их под краном.
— Неприемлемое и оскорбительное условие!
— Если ты считаешь условие оскорбительным, я готов его взять обратно. А неприемлемым — так не принимай!
— И не подумаю.
Он еще в комнате напялил кивер на голову, пинком сердито отшвырнул назад саблю и, задыхаясь, помчался прочь, крикнув возбужденно уже с порога:
— Кожехуба, ты не джентльмен!
На другой день они встретились в пивной у кегельбана, где перед обедом собиралась обычно вся городская интеллигенция.
В эту пору приходил туда и барон Коперецкий, да и все, у кого хватало сил бросать шары. Kriegspartie [4] проходило обычно увлеченно и шумно. Здесь находили себе выход подавленные воинственные инстинкты кротких словацких господ.
Подпоручик был невесел. На его красивом тонком лице отразились следы бессонной или в кутеже проведенной ночи, под глазами залегли синие подковки. Он был, очевидно, все еще расстроен вчерашним инцидентом и поэтому не глядел на Кожехубу. Но вдруг сбил сразу все девять кеглей, сорвал громкие крики «ура!» и от этого тотчас повеселел. Любой заправский игрок в кегли забывает обо всех земных бедах, услышав сладостный шум падения всех девяти кеглей; Поэтому, проходя мимо Кожехубы, хмельной от успеха (ведь в такие мгновения человек может простить даже своему смертельному врагу), Ности, не выдержав, бросил ему:
— Ты очень разозлил меня вчера, Тивадар!
— А у тебя, право, не было причины злиться, — возразил Кожехуба. — Ведь о чем я тебя попросил?
— Пожалуйста, не говори так громко.
— О сущей безделице, — продолжал он тише. — Можно было бы запечатать твоей же печаткой и надписать на конверте, что разрешается открыть в такой-то день. А раз ты сказал, что вернешь деньги к сроку, то и вся морока ни к чему.
— Разумеется, разумеется, но все-таки, знаешь… Лени, принесите кружку пива. — И тут же снова обратился к Кожехубе: — Ведь верно, знатный был удар? А что до вчерашнего дела, я подумаю, тут можно будет кое-что предпринять. («Теперь ты уже попал ко мне в капкан», — подумал Кожехуба.)
И на самом деле, подпоручик явился к нему под вечер очень кроткий, без всякого чванства и высокомерия.
— Пришел все-таки? — равнодушно спросил его Кожехуба.
— Нелегкая меня принесла, давай сюда бумажку, подпишу, — глухо проговорил Ности. — Кого ты хочешь? Кожехуба принес чернила, перо и чистый бланк векселя.
— Ну, допустим, полковника вашего, рыцаря Адальберта Штрома, — предложил Кожехуба.
— Иди ты к черту со своим рыцарем, — крикнул Ности, — у него такой прекрасный, каллиграфический почерк, что, хоть убей, его не подделаешь!
— Тем лучше, — рассмеялся Кожехуба, — по крайней мере, не понадобится эксперт по почеркам. Ности вздрогнул.
— Что ты сказал? — хрипло спросил он, потемнев лицом,
— Ничего. А что я сказал? Это же пустая формальность. Отточенное гусиное перо скрипнуло разок и побежало по бумаге… Ох, и работенка же была! (Ну, да ничего, другой раз не будет такой трудной.)
Ности вздохнул, вытер вспотевший чуб и с такой силой швырнул перо, словно то была увесистая балка.
— Вот! — прохрипел он. — Погляди, все ли в порядке, потом запечатаем.
Кожехуба глянул вполглаза и увидел, что все прошло отлично. Над фамилией Ности кривились спотыкающиеся неуверенные буквы «Адальберт фон Штром».
Итак, готово дело! Кожехуба сунул руку в сейф и отсчитал тысячу форинтов. Теперь пускай мчится Ности в Раец покорять девушку.
Стоит ли говорить о том, что разумеется само собой: наш подпоручик развернулся вовсю. Он попросил отпуск, поехал в Раец и там принялся так волочиться за красавицей Розикой Велкович, что все только дивились. Надо отдать ему должное, деньги он умел тратить шикарно, такого кавалера не видывали здесь, пожалуй, и при красавицах Турзо, которые во времена оно приезжали сюда на воды. Погруженным в прошлое мечтателям доселе мерещатся в ельниках следы их крохотных ножек. Деньги летели, но летело и время. Вдруг лето подошло к концу. Велковичи, забрав свои баулы и сундуки, отправились домой. Кончился отпуск и у подпоручика. Все прошло! Отцвели летние цветы, и листья начали желтеть, кругом все увядало, одна только любовь цвела пышным цветом в двух юных сердцах. Подпоручик понял, что пора действовать по-гусарски, и попросил у старого Велковича руку его дочери. Велкович не отказал (боясь женщин), а ответил только: «Утро вечера мудреней, нам нужно получше познакомиться». Оттяжка сейчас была для Ности хуже отказа, ибо неумолимо, неотвратимо приближался срок уплаты по векселю. Что по сравнению с этим даже смерть! Конечно, от нее не уйдешь, но она ведь и на месте потопчется, и остановится, кружным путем пойдет, назад повернет, отступит, как кошка, когда ловит мышь, да и бог ее знает когда еще прибудет. И день подарит, и неделю или того больше, — а срок уплаты по векселю — всего лишь хладная цяфра и уступать не может. Стало быть, десятого октября — и не на день позже. А ночи и дни — это попросту белые и черные квадраты, по которым размеренно и сурово шагает к намеченной жертве страшное десятое октября.
