KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Классическая проза » Осаму Дадзай - Исповедь «неплноценного» чловека

Осаму Дадзай - Исповедь «неплноценного» чловека

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн "Осаму Дадзай - Исповедь «неплноценного» чловека". Жанр: Классическая проза издательство неизвестно, год неизвестен.
Перейти на страницу:

И постепенно настороженность к людям исчезла. Я стал думать, что они вовсе не так страшны. Дело состояло, видимо, в том, что мучивший меня до сих пор страх был сродни, так сказать, «научным суевериям». В весеннем воздухе миллионы микробов коклюша, в банях миллионы бактерий, вызывающих слепоту, миллионы их, вызывающих облысение, в парикмахерских; кишат чесоточными клещами кожаные поручни в электричках, в рыбе, когда едим ее сырой, в непрожаренной говядине или свинине обязательно есть личинки солитера, дитомы, яйца других паразитов; никто не застрахован от того, что в ногу могут попасть осколки стекла, которые, пройдя через все тело, попадут в глазное яблоко и вызовут потерю зрения, и так далее, и тому подобное... И ведь действительно то, что мириады самых разных бактерий, микробов, вирусов кишат вокруг нас, «научно» вполне достоверно.

В то же время ясно, что если их существования просто не замечать, то нам и дела нет до этих микроорганизмов и все сказанное — не более чем «научный мираж», то есть ничто.

А как угнетали меня некоторые превратные представления, как я томился из-за них! Например: в чашке остаются недоеденные три рисинки, и так у миллиарда людей — это значит, что рис выбрасывается мешками! Или еще: если бы каждый человек экономил в день по бумажному платку — сколько бы сохранилось древесины! Эта «научная статистика» так пугала меня, что, оставляя крупинку риса или высмаркиваясь в бумажный платок, я каждый раз чувствовал себя великим преступником, напрасно переводящим горы риса и древесины. Оставим в стороне эту «теорию трех рисинок», эту ложь, закрепленную наукой, статистикой, математикой; взглянем на вещи с точки зрения теории вероятности. Вот примеры совершенно примитивные, даже идиотские: как часто в темной неосвещенной уборной человек может оступиться и упасть в очко? На сколько человек выпадает случай, когда пассажир у края платформы на железнодорожных станциях делает неверный шаг и падает на рельсы? Дурацкие расчеты, но ведь теоретически все это возможно. И все же ни разу не доводилось мне слышать о том, чтобы с кем-то, сидящим над очком, что-то случилось. Так вот, я, который вчера еще всю эту дребедень со страхом воспринимал как «научно-гипотетическую», более того, как реальную,— сегодня я жалею себя, вчерашнего, я сам себе смешон. Так или иначе, мои мысли об этом мире и людях стали приобретать какую-то стройность.

И тем не менее я продолжал опасаться людей, без чашки сакэ не смел приблизиться к клиентам бара. Было страшно, но это-то мне и требовалось. Как дети, бывает, трепеща от страха, крепко прижимают к себе щенка, так и я входил робко в бар, выпивал чашку-другую сакэ, постепенно смелел и начинал разглагольствовать перед посетителями об искусстве.

Художник. Рисую комиксы. Притом художник без имени. Великих радостей не знаю, как, впрочем, и великих печалей. Конечно, душа моя жаждала буйных радостей, пусть добытых даже ценой страшных печалей, но было только то, что было: сиюминутная «лжерадость», пустая болтовня с клиентами бара, сакэ за их счет.

Почти год тянулась такая пошлая жизнь. Мои рисунки печатались не только в детских журналах; под хитрым псевдонимом Дзёси Икита (Выживший Самоубийца)7 в низкопробных журналах, продававшихся на вокзалах, помещались мои непристойные рисунки на скабрезные темы, иногда рядом печатались рубайи.

В вине я вижу алый дух огня
И блеск иголок. Чаша для меня
Хрустальная — живой осколок неба.
«А что же Ночь? А Ночь — ресницы Дня...»

Будь мягче к людям! Хочешь быть мудрей?
Не делай больно мудрости своей.
С обидчицей-судьбой воюй, будь дерзок,
Но сам клянись не обижать людей!

Проходит жизнь — летучий караван.
Привал недолог... Полон ли стакан?
Красавицы, ко мне! Опустит полог
Над сонным счастьем дремлющий туман.

Добро и зло враждуют: мир в огне.
А что же небо? Небо в стороне.
Проклятия и яростные гимны
Не долетают к синей вышине.

«Мир громоздит такие горы зол!
Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»
Но если б ты разрыл их! Сколько чудных
Сияющих алмазов ты б нашел!

Мир я сравнил бы с шахматной доской:
Тот день, ту ночь... А пешки? — Мы с тобой.
Подвигают, притиснут — и побили. И 
в темный ящик сунут на покой.

Ты обойден наградой? Позабудь.
Дни вереницей мчатся? Позабудь.
Небрежен ветер: вечной Книги Жизни
Мог и не той страницей шевельнуть...

Подвижники изнемогли от дум.
А тайны те же сушат мудрый ум.
Нам, неучам, сок винограда свежий,
А им, великим,— высохший изюм!

Ночь на земле. Ковер земли и сон.
Ночь под землей. Навес земли и сон.
Мелькнули тени, где-то зароились —
И скрылись вновь. Пустыня... тайна... сон.

Один припев у Мудрости моей:
«Жизнь коротка,— так дай же волю ей!
Умно бывает подстригать деревья,
Но обкорнать себя — куда глупей!»

Все радости желанные — срывай!
Пошире кубок Счастью подставляй!
Твоих лишений Небо не оценит.
Так лейтесь, вина, песни, через край!8

В это время в моей жизни появилась молодая девушка, которая все пыталась уговорить меня бросить пить.

Семнадцати-восемнадцатилетняя Ё-тян (так ласково ее звали все вокруг) торговала табаком в киоске напротив бара. Она была не лишена привлекательности, отличалась белизной кожи, лишь кривые зубы портили ее лицо.

Каждый раз, когда я приходил за сигаретами, она говорила:

— Нехорошо это, каждый день прямо с утра вы выпивши.

— Почему нехорошо? Что тут дурного? Дитя человеческое, пей сакэ, выпей все, что есть, и погаси в себе ненависть!.. А вот древние персы говорили, что... Ну ладно, шут с ними... Вот так вот... А еще, знаешь, так говорят: дабы вселить надежду в измученную, истосковавшуюся душу, надо выпить хорошую чарку и захмелеть... Поняла?

— Не-а.

— Ну и черт с тобой. Сейчас поцелую тебя.

— Пожалуйста,— она нисколько не смутилась. Наоборот, в ожидании поцелуя выпятила нижнюю губу.

— Дура... Нетронутая же...

От нее и в самом деле веяло незапятнанностью, целомудрием.

Как-то январским морозным вечером, конечно же, будучи во хмелю, я свалился в какой-то люк рядом с киоском. Позвал на помощь Ё-тян, она пришла, помогла выбраться, забинтовала правую руку, которую я изрядно поранил, и как-то очень проникновенно сказала:

— Слишком много пьете...

Я и сам, пока она промывала и бинтовала рану, подумал, что пора с алкоголем кончать; я ведь не переношу ран, крови, по мне лучше умереть, чем стать калекой.

— Не буду,— пообещал я.— С завтрашнего дня ни капли.

— Правда?

— Сказал же: брошу... А тогда пойдешь за меня замуж? спросил я в шутку.

— А то нет,— совершенно серьезно ответила она.

— Ну, тогда все. Теперь уж как не бросить...

И, конечно же, на следующий день я опять чуть ли не с утра был под хмельком.

Вечером вышел прогуляться. У киоска остановился.

— Ё-тян, извини, опять пил...

— Ой, как не стыдно, зачем притворяться пьяным?

В груди что-то сжалось, и хмель моментально прошел.

— Я не притворяюсь. Я в самом деле пил.

— Не надо смеяться надо мной,— она нисколько не сомневалась, что я трезв и шучу.

— Да ты взгляни хорошенько: полдня сегодня пил. Простишь меня, а?

— Ну вы прямо настоящий артист!

— Какой артист, дурочка. Дай я тебя поцелую.

— Поцелуйте.

— Нет, не имею права. Да и о женитьбе не буду думать. Посмотри на меня: лицо красное? Это потому что выпил.

— Нет, это вы на солнце стоите. Нечего надувать меня, ведь сами вчера пообещали не пить. Врете вы все, неправда, что пили. Неправда, неправда, неправда!

В полутьме киоска белеет улыбающееся лицо Е-тян. Бог мой, как можно не преклоняться перед ее чистотой! До сих пор у меня ни разу не было женщины моложе меня. Женюсь. Будь что будет, Самые страшные несчастья вынесу, но хоть раз испытаю величайшую радость. А я-то думал, что слова о красоте, чистоте — сантименты глупых поэтов... Нет, жива красота. Она существует м этом мире! Мы поженимся, весной на велосипедах поедем любоваться водопадом Аоба — водопадом Молодой Листвы. Я решился. В этом раунде я не колебался, отважился сорвать или себя цветок.

И действительно вскоре мы поженились. И хотя радость моя не, была чрезвычайной, последовавшие за ней горести иначе как чудовищно жестокими не назовешь. То, что приключилось шлее, даже вообразить невозможно. Воистину этот мир был для меня непостижим и страшен. Следующий раунд оказался для меня далеко не банальным...

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*