KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Классическая проза » Осаму Дадзай - Исповедь «неплноценного» чловека

Осаму Дадзай - Исповедь «неплноценного» чловека

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн "Осаму Дадзай - Исповедь «неплноценного» чловека". Жанр: Классическая проза издательство неизвестно, год неизвестен.
Перейти на страницу:

Он и тон взял с самого начала менторский. «Что бы он сказал, если б я показал ему те «привидения?» — снова пронеслось в голове.

— Помолчи лучше, а то начну плакать... — пробормотал я.

Хорики заметил еще более важно:

— Жить-то ты умеешь. Но гляди, чтобы король не оказался голым.

Жить умеешь... В ответ я мог только ухмыльнуться. Это я-то умею жить?! Да неужто жить как я — бояться людей, бежать их, обманывать — равнозначно тому святому соблюдению хитроумной заповеди, выраженной известной поговоркой «Не тронь черта — и он не тронет тебя»?

Ох, люди!.. Вы же совсем друг друга не понимаете; считаете кого-то своим лучшим другом, в то время как ваше представление о нем совершенно неверно; а потом, когда умирает этот ваш друг, вы рыдаете над его гробом, произносите какие-то славословия. А ведь его истинной души вы не знали. Но и сомнений в своей правоте не ведали. Эх, люди...

Хорики, будучи свидетелем всех событий, связанных с моим побегом из дома, выступал то в роли великого благодетеля, направляющего меня на путь истинный (несомненно, шло это от настойчивой Сидзуко, против его собственной воли), то преподносил себя как сваху, но всегда, состроив благообразную гримасу, читал нравоучения. Стал пьяным приходить к нам поздно ночью и ночевал у нас; не раз, бывало, одалживал пять (как правило, только пять!) иен.

— Ты знай, парень, баловство с бабами надо прекратить. Общество тебе этого не простит.

А что такое общество? Что это еще, кроме скопления людей? Можно ли «общество» охватить взглядом, пощупать? До сих пор я жил и думал о нем как о чем-то определенном, наделенном силой, жестоком и страшном. Услышав, как об обществе рассуждает Хорики, я еле утерпел, чтобы не сказать: «Уж не ты ли — общество?», но промолчал, не хотел злить его. Только позволил себе мысленно поспорить с ним:

— Общество не простит.

— Не общество, ты не простишь.

— Если не исправишься, много неприятного доставит тебе общество.

— Не общество, ты.

— Оно погребет тебя.

— Не оно, ты погребешь меня.

«О, если б ты только мог представить себе, какая ты страшная сволочь, подонок, гнусный старый лис, ведьма!..» — пронеслось в моем воспаленном мозгу, но вслух я сказал:

— Уф, холодным потом прошибло, — и даже улыбнулся, вытирая платком лицо.

С тех пор я стал укрепляться во мнении, что общество и отдельный индивидуум в чем-то тождественны.

И вот тогда же, начав смотреть на общество как на индивидуум, я почувствовал, что в значительно большей степени, чем прежде, приучаюсь жить по своей воле. Или, как сказала Сидзуко, я стал самим собой, перестал бояться всего и всех. Ну, а Хорики заявил, что я — ничтожество. Сигэко показалось, что я стал меньше ее любить.

Теперь изо дня в день я работал — молча, сосредоточенно, не позволяя себе даже улыбнуться. И одновременно присматривал за девочкой. В то время я был занят работой над серией комиксов с дурацкими бессмысленными названиями: «Приключения мистера Кинта и мистера Ота», «Беспечный монах» — явное подражание популярной серии «Беспечный папаша», да еще «Вертлявый Пин-тян». Это были заказы разных фирм (кроме фирмы Сидзуко несколько других, выпускающих еще более пошлую продукцию, время от времени давали мне заказы), причем работал в ужасном расположении духа, вяло (я вообще рисую медленно), работал, собственно, только ради сакэ, и, когда Сидзуко возвращалась домой, я тут же бежал к станции Коэндзи и в какой-нибудь забегаловке пил дешевое крепкое сакэ. После него на душе становилось легче, и я возвращался домой.

— А знаешь,— говорил я Сидзуко, — смотрю на тебя и думаю: странная у тебя физиономия. Лицо этого беспечного монаха — это ведь я с тебя взял, это твоя физиономия, когда ты спишь.

— А когда ты спишь, у тебя лицо старое. Как у сорокалетнего.

— Из-за тебя. Ты из меня соки высосала.

Эх, течет река...
Что ты, ива грустная,
На брегу речном...

— Тихо, не шуми. Ложись-ка спать. Есть не хочешь? — Сидзуко спокойна, старается избежать ссоры.

— Вот сакэ бы еще выпил.

Эх, течет река...
Что ты на берегу речном...

Нет, не так.

Что ты, ива грустная,
На брегу речном...

Я пою, Сидзуко снимает с меня одежду, я кладу голову ей на грудь и засыпаю.

И так каждый день. Каждый мой день.

И завтра живи так же.
Не стоит жизни строй менять.
Избегнешь радостных страстей —
Не будет и печальных.
Огромный камень на пути
Мразь-жаба огибает.

Это стихи французского поэта Ги Шарля Круэ в переводе Уэда Бин. Когда прочел их, почувствовал, как раскраснелось мое лицо.

Жаба.

Это ведь я. Неважно, простит меня общество или не простит. Неважно, погребет оно меня или нет. Важно, что я мерзостнее собаки и кошки. Я — жаба. Ползучая тварь.

Я стал пить еще больше и уже не только в забегаловках у ближайшей к дому станции Коэндзи, но и в центре Токио. Уезжал в Синдзюку, на Гиндзу, иногда даже оставался там до утра где-нибудь в гостинице. Я старался сменить «строй жизни», вел себя в барах вызывающе, целовал всех подряд; я окунулся в запой — так же, как перед попыткой самоубийства (когда утонула Цунэко), да нет, еще сильнее, чем тогда. Горло не просыхало от сакэ и, будучи стеснен в деньгах, я дошел до того, что стал уносить из дому одежду Сидзуко.

С того времени, когда я, горько улыбаясь, глядел в окно на разодранный в клочья воздушный змей, прошло больше года. Весенним днем (уже начали распускаться листья, цвела сакура) я в очередной раз заложил в ломбард нарядный пояс и нижнее кимоно Сидзуко, деньги пропил в барах на Гиндзе, две ночи не ночевал дома, на третий день вечером с мыслями, соответствовавшими мрачному настроению, направился домой. Очень тихо прошел в квартиру и остановился перед комнатой Сидзуко. Оттуда доносился ее разговор с дочерью.

— А зачем тогда он пьет?

— Видишь ли, детка, папа пьет не оттого, что любит пить. Он очень, очень добрый человек, и именно поэтому...

— А что, все добрые люди пьют?

— Не совсем так, доченька...

— Ой, как он удивится, наверное, правда, мама?

— Ему это может и не понравиться... Гляди, гляди, он выскочил из коробки.

— Как «Вертлявый Пин-тян», правда, мама?

— Похож.

Сидзуко засмеялась своим низким голосом, и столько неподдельной радости я услышал в нем!

Я чуть приоткрыл дверь и заглянул в щелку: по комнате прыгал зайчонок, мать и дочь гонялись за ним.

«Они сейчас обе счастливые. Но стоит только мне, дураку, зайти — и их радость моментально развеется... До чего же они прекрасны — и мать, и дочь. О Боже, если ты можешь внять молитве такого, как я, — прошу тебя, дай им счастья! Один раз, раз только услышь глас мой! Умоляю тебя...»

Я еле сдержал порыв сесть на корточки и молитвенно сложить ладони. Тихо прикрыл дверь и ушел. Пошел на Гиндзу и более в этом доме не появлялся.

Вот... Потом опять играл роль альфонса — нашел приют в маленьком баре, каких множество в районе Кёбаси.

Общество. Кажется, мне все же удалось наконец в какой-то мере постичь смысл этого понятия. Всего-навсего соперничество индивидуумов, соперничество сиюминутное и конкретное, в котором каждый непременно стремится победить,— вот что это такое. Человек никогда так просто не подчинится другому человеку — раб и тот старается одержать победу, хотя бы ценой низкого раболепия. Вот почему люди, чтобы выжить, не смогли придумать ничего лучше, кроме как перегрызать горло друг другу. На словах ратуют за что-то великое, но цель усилий каждого — «я» и затем снова «я». Проблемы общества — это проблемы каждого «я», океан людей — не общество, это множество «я».

Придя к таким выводам, я несколько освободился от страха перед этим иллюзорным океаном, я больше не волновался, как прежде,— бесконечно и по всякому поводу, научился в какой-то степени хитрить, так сказать, в соответствии с нуждами текущего момента.

Итак, у меня больше нет дома в районе станции Коэндзи, теперь я перешел жить к хозяйке бара в Кёбаси.

— К тебе сбежал.

Этих слов было достаточно, раунд завершился, и с той ночи я оставался спать у «мадам» на втором этаже ее бара. Но общество, казавшееся мне прежде таким страшным, не обрушилось на меня с упреками, и не возникало необходимости в чем- либо перед кем-либо оправдываться. «Мадам» хочет так — и ладно.

Я был вроде и клиентом этого заведения, и его хозяином, мальчиком на побегушках и одновременно чем-то вроде родственника хозяйки. Странным субъектом я должен был казаться со стороны, но — нет, я оставался вне подозрений «общества», даже наоборот, постоянные клиенты бара относились ко мне очень тепло, ласково подзывали и предлагали выпить вместе.

И постепенно настороженность к людям исчезла. Я стал думать, что они вовсе не так страшны. Дело состояло, видимо, в том, что мучивший меня до сих пор страх был сродни, так сказать, «научным суевериям». В весеннем воздухе миллионы микробов коклюша, в банях миллионы бактерий, вызывающих слепоту, миллионы их, вызывающих облысение, в парикмахерских; кишат чесоточными клещами кожаные поручни в электричках, в рыбе, когда едим ее сырой, в непрожаренной говядине или свинине обязательно есть личинки солитера, дитомы, яйца других паразитов; никто не застрахован от того, что в ногу могут попасть осколки стекла, которые, пройдя через все тело, попадут в глазное яблоко и вызовут потерю зрения, и так далее, и тому подобное... И ведь действительно то, что мириады самых разных бактерий, микробов, вирусов кишат вокруг нас, «научно» вполне достоверно.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*