Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро
– А что этот мерзавец Жоан Эдуардо?
– Да ведь я тебе передавал через кого-то, нет? Все еще гувернером в Пойяйсе. Его малохольный сеньор захворал печенью! А у самого Жоана Эдуардо, говорят, чахотка. Не знаю, я его с тех пор не видел… Мне Ферран рассказывал.
– Как там Ферран?
– Процветает. А знаешь, кого я давеча встретил? Дионисию.
– Ну, что ж она?
Каноник что-то зашептал на ухо падре Амаро.
– Нет, честное слово?
– На улице Соузас, всего в двух шагах от твоей бывшей квартиры. Деньги на обзаведение ей дал дон Луис де Барроза. Вот и все наши новости. А ты хорошо выглядишь, окреп! Перемена пошла тебе на пользу.
Каноник хихикнул и продолжал:
– А что это ты мне писал, Амаро, будто хочешь удалиться в горы, уйти в монастырь, посвятить остаток жизни покаянию…
Падре Амаро пожал плечами.
– Что прикажете делать, учитель? В первую минуту… Я действительно был расстроен. Но все проходит.
– Все проходит, – согласился каноник и, помолчав, добавил: – Да! И Лейрия уже не та!
Они прошли несколько шагов в молчании, вспоминая минувшее: веселые партии в лото у Сан-Жоанейры, болтовню за чаем, прогулки в Моренал, «Прощай!» и «Потерявший веру» в исполнении Артура Коусейро под аккомпанемент бедняжки Амелии, которая спит теперь на кладбище в Пойяйсе, под одеялом из полевых цветов…
– Что скажете о французских делах, Амаро? – вдруг очнулся каноник.
– Страшно подумать, учитель… Архиепископ Парижский и целая куча священников – расстреляны! Хороши шутки!
– Это скверные шутки, – буркнул каноник.
Падре Амаро продолжал:
– Да и у нас дома носятся в воздухе подобные идеи…
Каноник тоже слышал. Оба выразили свое возмущение сворой масонов, республиканцев, социалистов, этим отребьем, которое хочет уничтожить все святыни: духовенство, религию, семью, армию, собственность… Да! Обществу угрожают сорвавшиеся с цепи чудовища! Нужны верные старые средства устрашения: застенок и виселица! И прежде всего необходимо внушить людям веру в Бога и почтение к священнослужителю.
– В этом и таится корень зла, – сказал Амаро, – нас не уважают! Нас по всякому поводу дискредитируют. В народе систематически подрывают доверие к духовенству.
– На нас злостно клевещут! – подтвердил каноник.
В это время мимо них прошли две дамы: одна, уже седая, обращала на себя внимание благородством осанки; другая была тоненькая, бледная барышня; священники сразу приметили чуть заметную голубизну под глазами, острые локотки, прижатые к девственной талии, огромный турнюр на юбке, высокий шиньон, вершковые каблучки.
– Канальство! – тихо сказал каноник, подтолкнув локтем коллегу. – А, брат Амаро? Вот бы кого тебе поисповедовать.
– Прошли те времена, учитель, – усмехнулся падре Амаро, – теперь я исповедую только замужних!
Каноник так и покатился со смеху, но поспешил принять степенный вид, как только заметил, что Амаро, сняв шляпу, низко кланяется какому-то седоватому господину в золотых очках, вышедшему на площадь со стороны Лорето; в зубах у господина дымилась сигара, под мышкой он держал зонт.
Это был граф де Рибамар. Он дружелюбно направился к обоим священникам. Амаро, стоя навытяжку, с непокрытой головой, представил графу «своего друга, каноника Диаса, члена епархиального совета Лейрии». Поговорили о чудесной летней погоде, потом падре Амаро упомянул о последних телеграммах.
– Что скажете о французских делах, ваше превосходительство?
Политик замахал руками; лицо его омрачилось.
– Страшно помыслить, сеньор падре Амаро, страшно помыслить… Можем ли мы спокойно смотреть, как горстка бандитов уничтожает Париж? Мой Париж!.. Вы не поверите, господа, но я просто болен.
Оба священника присоединились к заявлениям государственного деятеля.
– Чем же, по вашему мнению, сеньор граф, все это кончится? – спросил каноник.
Граф де Рибамар, значительно помолчав, произнес четко и веско следующие глубокомысленные слова:
– Чем кончится? Это нетрудно предсказать. Располагая опытом истории и политики, мы можем предвидеть с полной несомненностью результаты этих событий. Я вижу их так же ясно, как вас, господа.
Священники затаив дыхание внимали пророчеству государственного человека.
– Когда восстание будет задушено, – продолжал тот, строго глядя вдаль перед собой и подняв палец, словно показывая этим пальцем контуры будущего, которые глаза его при помощи золотых очков различали столь ясно, – когда восстание будет задушено, в стране через три месяца восстановят Империю… Если бы вашим преподобиям довелось, как мне, присутствовать на приемах в Тюильри или в «Отел де Виль» во времена Империи, вы бы сказали вслед за мной: Франция глубоко предана императорам, и только императорам… Следовательно, у нас будет Наполеон Третий; или, если он отречется, императрица возьмет на себя регентство до совершеннолетия имперского принца. Я бы посоветовал принять именно такое решение (и об этом уже знают где следует), ибо оно наиболее благоразумно. Неизбежным следствием такого исхода будет восстановление папского государства в Риме. Откровенно говоря (и об этом тоже знают где следует), я не одобряю реставрацию папской власти. Но сейчас речь не о том, что я одобряю, а чего не одобряю. К счастью, не я решаю судьбы Европы… Такая ответственность была бы непосильна для моих лет и здоровья. Итак, мой опыт в истории и политике ясно подсказывает, что… О чем бишь я говорил? Ах да; итак, императрица на французском троне и Пий Девятый на папском престоле в Риме. И тогда демократия будет раздавлена между этими двумя колоссами. Поверьте человеку, который знает наизусть свою старушку Европу и видит все элементы, из коих складывается современное общество: поверьте, что после опыта Парижской коммуны мы забудем и о республике, и о социальных противоречиях, и о правах народа минимум на сто лет!
– Да услышит вас Бог, господин граф! – благолепно заключил каноник.
Но Амаро, страшно гордый тем, что стоит на площади Лиссабона и запросто беседует с выдающимся государственным деятелем, задал еще один вопрос, вложив в него всю тревогу напуганного ретрограда:
– А не думаете ли вы, ваше превосходительство, что эти вредные идеи – республика, материализм и прочее – могут распространиться и у нас, в Португалии?
Граф рассмеялся и ответил, подходя с обоими священниками к решетке памятника Луису Камоэнсу:
– Пусть это вас не тревожит, господа; пусть это вас не тревожит! Конечно, может быть, и у нас завелось несколько полоумных, которые всем недовольны, несут ахинею об унижении Португалии, кричат, что мы впали в маразм, что мы дичаем, что так продолжаться не может и тому подобное. Чепуха все это!
Все трое прислонились к решетке памятника, и граф де Рибамар продолжал со спокойной уверенностью:
– Истина в том, господа, что иностранцы нам завидуют… Не примите мои слова за лесть, но покуда в нашей стране имеются такие достойные священнослужители, как ваши преподобия, Португалия будет с честью занимать свое место в Европе! Ибо вера, господа, есть основа порядка!
– Без сомнения, сеньор граф, без сомнения! – прочувствованно поддержали оба священника.
– А если кто сомневается, достаточно взглянуть на эту площадь! Какое оживление, какой мир, какое благоденствие!
И широким жестом он показал на панораму площади Лорето, где в этот тихий вечерний час сосредоточилась вся жизнь города. Медленно катились по кругу пустые кареты; проходили по двое дамы с высокими шиньонами и на высоких каблуках; их вялая походка и бледные дряблые щеки говорили о вырождении целой нации; верхом на жалкой кляче проезжал какой-нибудь молодой отпрыск знатного рода, и на его зеленоватом лице явственно читались следы вчерашней ночной попойки; развалясь на скамьях, сидели окостеневшие от безделья люди; запряженная волами телега, раскачиваясь и подпрыгивая на высоких колесах, олицетворяла вековую отсталость сельского хозяйства; вразвалку, с сигареткой в зубах, шатались по площади подозрительные молодые люди; какой-то жаждущий встряхнуться лавочник читал афишу оперетки полувековой давности; изможденные лица мастеровых были живым символом хиреющих ремесел… И весь этот обветшалый мир медленно куда-то тащился под ярким небом благодатных южных широт, и воздух звенел от крика мальчишек, объявлявших об открытии лотереи или игорного дома, и от истошных воплей маленьких газетчиков, предлагавших «Городские новости.). А публика кружила и кружила развинченной походкой ничем не занятых людей между двумя унылыми церковными фасадами и длинным рядом строений на другом конце площади; здесь виднелись вывески трех ломбардов, чернели дверными проемами четыре кабака, сюда выходили, словно жерла сточных труб, темные переулки, где гнездились преступление и проституция.
– Взгляните! – говорил граф. – Взгляните на это благоденствие, на этот мир, на это довольство… Да, господа, неудивительно, что Европа завидует нам!
