Владислав Реймонт - Земля обетованная
Сердито, с каменным равнодушием смотрела она ему вслед, но когда за ним закрылась дверь и на лестнице послышались удаляющиеся шаги, ей сделалось страшно, что он в самом деле никогда больше не придет.
И увидев в окно, как он перешел на другую сторону улицы и исчез за углом, она с плачем упала на кушетку.
— Пиколо, дорогой единственный друг, какая я несчастная! — причитала она, прижимая к груди собачку.
Но плакать не хотелось, и, пригладив перед зеркалом волосы, она степенной походкой подошла к тетке, взяла ее за руку и с таинственным видом увлекла за собой в гостиную.
— Все кончено! — трагически сказала она, бросаясь тетке на шею. — Мы больше никогда не увидимся с Горном. Боже, какая я несчастная!
Но видя, что тетка не выказывает никакого сочувствия, отстранилась и обиженно, с упреком спросила:
— Как, тебе не жалко меня?
— Ах, Кама, оставь свои глупости!
— Панна Кама, поцелуйте меня на прощанье! — сказал Мориц, выглядывая из передней.
— Пускай вас Пиколо поцелует! — воскликнула она и с собачкой на руках кинулась к двери, но Мориц поспешил удалиться.
На улице Мориц замешкался, думая, под каким бы предлогом отложить визит к Гросглику и нет ли у него более срочного дела. Вот надо бы с Кесслером повидаться, хорошо бы зайти сперва домой.
В конце концов, пересилив себя, он вошел в контору банкира.
— Патрон у себя? — поздоровавшись, спросил он у Вильчека.
— Да. Он уже несколько дней посылает за вами.
— Ну как, покончили с Грюншпаном?
— Еще только начали: до пятнадцати тысяч дошли.
— И это еще не конец? — удивился Мориц.
— На полпути остановились.
— Смотрите, Вильчек, не просчитайтесь. Я вам добра желаю.
— Вы ведь сами советовали не уступать.
— Я? Впрочем, не помню. Но во всем надо знать меру! — недовольно сказал он, так как поприжать Грюншпана советовал Вильчеку, когда еще не имел намерений относительно Мели, а теперь это его рассердило.
— Приходите в контору к Боровецкому подписать контракт на поставку угля.
— Спасибо… Большое спасибо!.. — Обрадованный Вильчек крепко пожал ему руку.
— Но предварительно я хочу с вами поговорить.
— Скажите, сколько я вам за это должен?
— Это мы обсудим потом. У меня есть на вас другие виды. Через полчаса я отсюда выйду, вы проводите меня, и мы потолкуем.
Мориц не спеша снял пальто, потер руки и выглянул на улицу; там внезапно потемнело, и пошел дождь, барабаня по окнам.
«Будь, что будет», — подумал он, входя в кабинет банкира.
Тот при виде его вскочил с места.
— Как вы себя чувствуете, дорогой пан Мориц? — воскликнул он, целуя его. — Я очень беспокоился о вас! Нехорошо оставлять друзей в неведении. Мы все очень волновались. Даже Боровецкий справлялся о вас.
Морица позабавила такая трогательная забота.
— Ну как шерсть? Право, я очень по вас соскучился.
— Благодарю. Вы добрый человек.
— Кто же может в этом сомневаться? Только вчера я пожертвовал двадцать пять рублей на летнюю колонию для детей рабочих. Вот, прочтите. — И он подсунул Морицу газету. — Ну как шерсть? — нетерпеливо повторил он.
— Вам известно, как поднялась цена на земельные участки и как вздорожал кирпич?
— Как же, как же! Мы этим тоже немного занимаемся. Скоро в Лодзи начнется большое строительство. А про Гросмана вы знаете? — понизив голос, спросил банкир.
— Полиция…
— Ша! Ша!.. — зашикал он, озираясь по сторонам, и даже выглянул за дверь, чтобы убедиться, не подслушивает ли кто. — Его вчера чуть было не арестовали, сказал он на ухо Морицу.
— А я вчера вечером, как только приехал, слышал, что его таки арестовали.
— В Лодзи любят сплетничать и совать нос не в свое дело. Все-то им надо знать! На Гросмана донесли, но никаких улик против него нет. Он чист, как я.
Мориц усмехнулся.
— Не понимаю, зачем полиция вмешивается в частные дела!
— Ваши интересы это тоже затрагивает?
— Там моих целых тридцать тысяч! Он бы как-нибудь выкарабкался! Несчастье с каждым может приключиться. Горят и фабрики, и товар. Конечно, банку накладно выплачивать такую страховку. Да, кому не везет, того и пожар не спасет.
— Ничего ему не сделают. Он — порядочный человек.
— Я тоже так считаю и даже хотел поручиться за него. Но в Лодзи столько негодяев, и они готовы присягнуть, что видели, как он… Им ведь ничего не стоит оговорить невинного человека. Ну, как шерсть?
— Я купил ее и тут же продал за наличные.
— Это хорошо, мне как раз нужны деньги.
— Кому ж они не нужны! — философски заметил Мориц.
— Вы будете их иметь: у вас голова варит. Принесли деньги?
— Нет, — со спокойным достоинством отвечал Мориц, хотя сердце у него забилось сильней.
— Пришлите мне деньги не позже четырех часов. У меня выплаты по векселям. Сколько мы заработали? — спросил он, угощая Морица сигарой.
— Я — порядочно, а вы…
— Но капитал мой, и действовали мы сообща… — волнуясь, заговорил банкир.
— Раз капитал у меня, значит, он — мой, — небрежно заметил Мориц, закуривая сигару.
Банкир подумал, что ослышался или чего-то не понял, и, взяв у него спичку, тоже прикурил.
— Мы уславливались относительно десяти процентов за вычетом расходов.
— Я согласен выплачивать вам десять процентов в год, но денег не верну, — с растяжкой сказал Мориц.
— Что? Что вы сказали? Спятили совсем? — закричал банкир.
— Я пустил их в оборот.
— Мои деньги?!
— Да. Я взял их у вас взаймы на большой срок…
Отшатнувшись, банкир остолбенел, не веря своим ушам.
— Пан Мориц Вельт, немедленно верните мне тридцать тысяч марок!
— Пан Гросглик, деньги я вам не верну. Они нужны мне для одного крупного дела. Я буду выплачивать вам десять процентов годовых, а капитал верну, когда наживу состояние, — хладнокровно отвечал Мориц, окончательно обретя спокойствие.
— Вы с ума сошли! Вы устали! Переутомились! Вам надо отдохнуть. Антоний, принеси стакан воды! Содовой, Антоний! Бутылку шампанского! — одно за другим лихорадочно выкрикивал он приказания, каждый раз подбегая при этом к стоявшему на пороге слуге. — Это все от жары… Меня самого на днях чуть удар не хватил… Пан Мориц, дорогой, вы очень бледны. Может, у вас сердце болит… Может, вызвать доктора?
При виде его перекошенного от испуга лица Мориц насмешливо улыбнулся.
— Сейчас я вам протру одеколоном голову. Это вас немного освежит. — И смочив носовой платок, банкир вознамерился было приложить его Морицу к виску.
— Оставьте меня в покое! Я совершенно здоров и пока еще в своем уме!
— Очень рад это слышать! Ай-ай, как вы меня напугали! Это может плохо отразиться на моем здоровье. Ха-ха-ха! Какой вы, однако, шутник! Надо же такое придумать! А я, признаться, поверил. Ха-ха-ха! Забавно, очень забавно! Ну пошутили и хватит! Давайте деньги в кассе платить нечем…
— У меня нет денег. Я вам уже сказал, что взял их у вас в долг.
— Что?! Это мошенничество, разбой, грабеж средь бела дня! — подступая к нему, завопил банкир.
Но Мориц только крепче сжал свою трость, глядя на него с холодным спокойствием.
— Пан Блюменфельд, телефонируйте в полицию! — крикнул Гросглик в контору. — Я с тобой по-другому поговорю! Ты — вор! Я тебя в тюрьме сгною, в кандалах в Сибирь сошлю!
— Не кричите, пожалуйста! Не то за оскорбление сами угодите за решетку. И нечего меня полицией пугать… Как вы докажете, что переведенные в Лейпциг деньги принадлежат вам, а не мне? — спокойно спросил Мориц.
Эти слова подействовали на банкира отрезвляюще; он опустился на стул и долго в упор смотрел на Морица, смотрел с досадой, с бессильным бешенством, и на глазах у него навернулись слезы.
— Ступай, Антоний! Мне ничего не нужно. Он в тюрьме одумается, — прибавил он тише дрогнувшим голосом.
— Хватит болтать глупости! Давайте говорить как деловые люди.
— А я вам так доверял, так доверял… Относился как к сыну, как к сыну и дочери, вместе взятым, а вы такую подлость совершили… Вас за это Бог покарает… Так не поступают с другом, который доверил вам тридцать тысяч…
— Не морочьте мне голову! Я взял у вас взаймы тридцать тысяч марок на долгий срок, потому что хочу вложить их в крупное дело. И готов выдать вам вексель. Не исключено, что когда-нибудь верну их, а сейчас деньги уже пущены в оборот.
— В Берлине… в Amor Saale[57], — прошептал вконец расстроенный банкир.
— Давайте, наконец, поговорим, как друзья! — теряя терпение, вскричал Мориц.
— Вы — вор, а не друг! — заорал взбешенный банкир и кинулся к письменному столу — там в ящике лежал пистолет; но он задвинул его, запер, ключ положил в карман и заметался по комнате, изрыгая брань и проклятия и замахиваясь на Морица кулаками.
