Алексей Салмин - Буря на Волге
— Товарищи, что же это вы эксплуатируете женщину! — крикнул Дернов, выскакивая из-за стола и принимая из рук Нади поднос.
Надя расставила на столе тарелки с жареным сазаном и картошкой, со свежими огурчиками. Чилим наливал в стаканы спирт.
— Ну, за наших молодых! — подлив стакан, провозгласил Дернов. — А ведь и в самом деле, Вася, когда будет свадьба, наверное, и меня пригласишь?
— Обязательно, Тихон Кузьмич! Вы будете посаженным отцом, у меня ведь нет отца, у нее тоже.
Но в это время прибежал от дворничихи Сережка и со всего разбега вскочил на колени Чилиму, крича:
— Мой папка! Папка пришел!
— Ну, я оказывается промазал... Вы уже детей имеете, а я собираюсь пировать на свадьбе, — притворно сокрушался Дернов.
— Давно, еще до войны огоревали... — улыбаясь во всю физиономию, сказал Чилим, прижимая к груди малыша.
— Ну и ну! — воскликнул Дернов, — А все-таки ты, Василий, обманул меня. Помнишь, когда ехали на фронт по Сибирской дороге, ты просился повидать мать, а, наверное, ехал вот к этой мамаше.
— Эх, Тихон Кузьмич, чего греха таить, конечно, ехал к ней.
Ланцов с Ильясом и Бабкиным сидели молча и трудились над сазаниной с картошкой и огурчиками. Дернов перевел взгляд па них и спросил:
— Ну, как, волжане, закончили с белыми на Каме?
— Всех белых и Колчака пропили, — сказал Ланцов. — Много бойцов и командиров потеряли, но долг свой выполнили. Жаль, конечно, много людей погибло, погиб и наш славный командир и комиссар Николай Григорьевич Маркин.
— Да, вы очевидцы всего этого, расскажите, как это получилось, — попросил Дернов.
— Прошли мы Тихие горы, Ижевск, уже недалеко был Пьяный Бор, а у нас снарядов оставалось маловато, да и сухопутные войска поотстали, пришлось встать на якорь — дожидаться, пока подойдут сухопутные части, да и снаряды доставят. Ну, стоим, отдыхаем после боя. Накануне 30 сентября, мы крепко всыпали белякам. Ночь на 1 октября прошла спокойно. Утро было тихое, над Камой еще не рассеялся туман. Вдруг слышим - на канонерке «Ваня-коммунист», заскрежетала лебедка, поднимают якорь. Думаем, сейчас будет сигнал двинуться всем судам, но нет. «Ваня-коммунист» пошел один вверх по Каме. Конечно, если бы пошла вся флотилия, этого случая не произошло бы. Но, видимо, быть тому греху, на всякий час не спасешься. До этого в каких переплетах ни бывали, а всегда выходили с победой. И вот как ушел «Ваня-коммунист», так мы больше его и не видали. Слышим через некоторое время — пошла отчаянная стрельба на Каме, и вдруг среди пушечных выстрелов слышим тревожные гудки «Вани-коммуниста». Миноносец «Прыткий» поспешил на помощь к месту боя, но было уже поздно. «Ваня-коммунист» горел, снаряды на нем рвались, матросы прыгали в Каму. А Николай Григорьевич уже был убит осколком от разорвавшегося снаряда, как рассказывали оставшиеся в живых матросы.
Оказалось, что товарищ Маркин пошел в разведку, а белые у Пьяного Бора поставили на берегу сильную батарею, да так ее замаскировали, что с Камы никак ее нельзя было разглядеть. Когда «Ваня-коммунист» подошел почти вплотную к этому месту, белые открыли ураганный огонь. Ну, само собой понятно, тут уж спасенья нет. Может быть, он и ушел бы, да первыми же снарядами был пробит штуртрос, а без руля-то, брат, недалеко уйдешь. Узнав об этой трагической гибели, матросы II красноармейцы стали пасмурны. Да, тяжело было переживать такую утрату. Долго матросы говорили: «Не командира Волжской флотилии мы на Каме похоронили, а родного отца», — закончил Ланцов, утирая набежавшую слезу.
Во все время рассказа Ланцова Надя смотрела на него немигающими глазами, а когда у Ланцова задрожала верхняя приподнятая губа с маленькими русыми усиками, она перевела свой взгляд на стол и начала передвигать тарелки.
Наступило молчание.
— что ж вы, товарищи, приуныли? Ничего не поделаешь — война... — сказал Дернов, поднимая стакан.
Все выпили. Разговор как-то не клеился. Чилим сказал Наде:
— Надюша, ты что же дядю Aгафона с Марьей Ивановной не пригласила?
— Как же, звала, — ответила Надя, оглядываясь на дверь.
В это время вошла женщина с узлом.
— Тут, что ли, Белицины-то живут? — спросила опа, крестясь в угол, на Бабкина.
— Мамаша! — крикнула, вскакивая, Надя, а за ней поднялись все приветствовать приехавшую из деревни Ильиничну.
— Ух, заморилась, — сказала она, ища стул, чтобы присесть.
— Вот сюда, мамаша, присаживайся поближе к столу, — сказала Надя, пододвигая ей стул.
— Что ж вы это, голубчики, когда из дома уходили, сказали — скоро вернемся, а и теперь, видно, не собираетесь? — укоризненно покачала головой Ильинична. — Ну, слава богу, хоть живы остались.
— Не пускают, бабушка. Война, — сказал Ильяс.
— Вы чего звали, Надежда Михайловна? — заглядывая в дверь, спросила Марья Ивановна, за которой степенной походкой следовал Агафон, расправляя па ходу седую кудрявую бороду.
— Заходите, заходите! — пригласила Надя.
— Дядя Агафон, присаживайся поближе ко мне! - крикнул Чилим, наливая дворнику стакан. — Ну-ка, вот пропусти, промочи горло.
— С чем вас поздравлять? — спросил Агафон, поднимая стакан.
— С победой на всех фронтах!..
Выпили все, закусили.
— Ну, гости, как говорят, не надоели ли вам хозяева? — вставая, сказал Дернов. — Нам время отправляться. А ты, Василий, нс собираешься?
— Нет. Тихон Кузьмич, я отпросился у Зайдлера до утра.
— Ну что ж, бывайте здоровы. Спасибо вам, хозяюшка, за приветливый прием и угощение, — сказал, прощаясь, Дернов.
После ухода Дернова начали собираться и остальные.
— Ну, Вася, благодарим за угощение, и вас также, хозяюшка, — говорили красноармейцы, пожимая на прощанье руки. — Мы еще зайдем к тебе, Вася, как управимся с делами.
— Ильяс! Подожди-ка! — крикнул Чилим. — В случае чего, сразу гони за мной.
Проводив гостей, сияющий Чилим вернулся к столу. Сели по-семейному за чай.
— Ну как, Надежда Михайловна, довольна ли твоя душенька? — спросил Агафон.
— Все в порядке, дядя Агафон, и на работе, и дома, — ответила, улыбаясь, Надя, присаживаясь рядом с Чилимом.
— Радуюсь я за всех вас. Дай бог вам прожить и счастье и достатке! Очень я рад, что так получилось, — сказал Агафон.
Попив чаю и закусив, поблагодарив молодых хозяев, дворник с Марьей Ивановной тоже ушли. Чилим лег отдыхать, а Ильинична с Надей еще долго сидели, разговаривали.
Утром Чилим позавтракал на скорую руку и начал собираться.
— Ты подожди, Вася, вместе пойдем, — сказала Надя.
Выйдя из дома, Надя подхватила Чилима под руку. Веселые и счастливые, они шли по самой середине улицы.
Ильинична, проводив их долгим взглядом, подумала: «Наконец-то, кажись, все уладилось...»
Она облегченно вздохнула, оставаясь дома хозяйничать.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава первая
Шел июнь 1921 года. Весна в Поволжье была ранней. Как только сошел с полей снег — высохла земля: дождей не было. Хлеборобы с тоской смотрели на мутное небо, выискивая там желанную дождевую тучку. Но нет! Кругом колыхалась серая мгла, по земле стлался сухой туман, а ветер приносил с полей запах гари, точно чудовищный горн выдыхал раскаленный воздух, сжигавший остатки хилых всходов.
— Видимо, помирать с голоду, — тяжко вздыхали мужики, осматривая свои выгоревшие дотла полоски.
На помощь государства трудно было рассчитывать: война съела все запасы. Не все, конечно, тужили и убивались горем. Некоторые, затаив радость, собирались кучками и толковали на досуге.
— Вот будет теперь земли приволье... Паши — не хочу! — говорил Хомяк, стоя у двора Расщепина.
— Хватит нам, — ехидно улыбался его друг, поглаживая длинную бороду.
— Погляди-ка, опять сегодня сколько уезжают, почитай, половину деревни очистили, — махнул рукой Хомяк, указывая на столпившихся около пристани и перевоза переселенцев.
— Куда их черт потащил?
— Знамо куда, в Сибирь-матушку.
— То-то... Наверное, там всего для них припасли и давно ждут, когда ваши голодранцы придут. А они-то думают, как через Волгу переехал, так тебе и Сибирь. Нет, брат, пока до Сибири дойдешь, целый воз лаптей разобьешь. В прошлые времена тоже уходили, да только все на дороге подыхали. И им не миновать, — ворчал Расщепин
— Туда и дорога, — заключил Хомяк.
Они были озлоблены на своих односельчан. У Расщепина его же работники отобрали все хозяйство на Волге: лодки, невод и даже плес. Хомяк изо всех сил старался - помогал белым, а остался ни при чем. Федор Иваныч лелеял мечту о том, что сын его, вернувшись офицером, займет пост пристава, а сам он станет волостным старшиной. Но сын с войны не пришел, не вернулась и власть помещиков.
