Алексей Салмин - Буря на Волге
— Видать, только со службы вернулся?
— Недавно, да и то, кажется, рано, — ответил Чилим.
— Почему?
— Правду сказать, оно бы по времени-то как раз, можно было отдохнуть месяца два-три после двух войн.
— Ну, и в чем же дело? — спросил незнакомец.
— В том-то все дело, что жрать нечего. Вон год-то какой, в деревне все высохло, сгорело, а в городе народу безработного полно, — проворчал Чилим, снимая котелок с жарника. — Давайте кишки промывать. Чай у меня готов.
— Пожалуй, неплохо бы выпить кружечку кипяточку-то, — «старик» направился к лодке.
Оп принес мешок с припасами, Попили чаю и разговорились, сидя у огонька.
— А ведь хлебушка-то можно достать, — сказал рыбак.
— Научите.
— Науки тут не требуется, нужна только смекалка...
— Вот ее-то у меня, видать, и нет.
— Поедем со мной, я тебе покажу, где хлеб добывать.
— С большим удовольствием, как раз мне делать нечего.
— Ты, парень, кого-то мне напоминаешь, — проговорил рыбак как бы про себя, глядя на профиль Чилима.
После некоторого раздумья он спросил;
— Тебя как звать-то?
— Василием.
— А фамилия?
— Чилим.
— Постой-ка. Чилим, Чилим... — улыбаясь, произнес он. — Как отца-то звали?
— Иваном.
— Не Петрович ли?
— Он самый,
— А на каторге он был?
— Был, — ответил Василий, пристально вглядываясь в незнакомца.
- Жив ли он?
— Где там жив... Как вернулся с каторги, в тот же год и умер.
— Так вот, значит, о ком он тосковал и убивался, - снова как бы про себя проговорил незнакомец.
— Кто тосковал? — спросил Чилим, подвигаясь ближе к рыбаку.
— Твой отец.
— Как отец! Разве вы знали моего отца?
— А ты помнишь, когда он с каторги пришел?
— Как же не помнить, мне тогда было тринадцать лет.
— А не вспоминал ли он Маслихина?
— Говорил: «Не знай, выживут ли срок мои молодые друзья Маслихин с Веретенниковым». — Значит вы и есть Маслихин?
— Он самый, Прохор Федорыч. Будем друзьями, крепко пожал руку Чилиму Маслихин. — Как ты схож на отца! Такие люди очень приметные. Раз взглянул — и никогда не забудешь. Право, ты вылитый отец. Как взглянул при огне, так и вспомнил старого Чилима. Жаль его, страсть как жаль, да что поделаешь, видно, быть тому... — и Маслихин задумался. Долго он молчал, глядя на яркое пламя жарника. Видимо, вспоминал дни, проведенные на каторге, и, вздохнув, сказал:
— Вот так, Васенька, не тужи, хлеба добудем. У тебя, наверное, есть кое-какое барахлишко, ну, там рубашонки, брючишки, пиджачишки и всякая такая дребедень?
— А зачем?
— Поедем в верховья Камы. Там на это тряпье можно выменять хлеба сколько угодно. Ты, наверное, и сам видишь, что теперь из города все плывет в деревню, к богатому мужику. Только здесь, поблизости, они уже нахватали. На наши пожитки у них ничего не возьмешь. Им здесь нужны хорошие скатерти, ковры, самовары и мебель для украшения своих горниц. А там подальше от города и нашему хламу будут рады. Я прошлое лето ездил, да и до этого там бывал. Еще когда с каторги шел, полюбовался на тамошние земли. Там засуха меньше вредит, потому кругом леса, а в лесистой местности засуха не берет. Нонче вот тоже взял отпуск, думаю скатать, а потом уж спокойно работать. Только ехать надо в лодке, на пароходе ничего не привезешь. Вот так, значит, подбирай чего есть лишнее да в понедельник и двинемся, — закончил Мaслихин.
— Теперь не только лишнее, а и необходимое все соберешь, только бы не подохнуть с голоду.
— В лодке, брат, спокойно, погрузился и вали. Если где заградительные отряды на Каме, то мы по пути узнаем. Можно день переждать, а ночью проскочим. Это нам не в диковину, бывало, не такое видали.
— Теперь, кажись, все заградительные отряды сияли, — сказал Чилим.
— А если так, то еще лучше.
За чаем да разговорами у огонька не заметили, как ночь прошла.
— А ты гляди-ка, Вася, ночь-то уже вся, светает, — потянулся Маслихин. — Скоро начнется клев.
Утро было тихое, ясное. Клевало хорошо. Чилим с крупной добычей собрался домой.
— Не забудь, Вася! В понедельник утром! — крикнул с лодки Маслихин.
— Обязательно приду! — отозвался Чилим, влезая на крутояр, и быстро зашагал к городу.
«Если удастся поездка, то тужить нечего, а тряпья я наберу», — думал Василий. Вернувшись на квартиру, он рассказал матери, что встретился с бывшим другом отца, каторжником Маслихиным. Мать мельком перевела взгляд в сторону невестки и снова посмотрела на Василия. Сын увидел в ее взгляде упрек за сказанное при Наде, но не смутился и весело продолжал:
— Маслихин зовет меня на Каму, за хлебом.
— Что ты, батюшка! Да у нас и денег-то нет! — застонала мать.
— Ничего, успокойся, мама. Денег мне не нужно, я соберу свое старое обмундирование и променяю.
— Можно из моего барахла чего-нибудь отобрать. А когда поедете? — спросила Надя.
— В понедельник утром.
В воскресенье с самого утра Надя начала хлопать крышкой сундука, выкидывая на пол старые юбки, оставленные матерью. Из ящика комода она вытаскивала свои платья старого фасона из крепкого и добротного материала и бросала их на пол. Затем достала еще одно платье.
— Это оставь, я не возьму, — замотал головой Чилим.
— Почему?
— Сама догадайся.
Надя расправила платье, растянула за рукавчики, примеряя к своей фигуре. Лицо ее расплылось в счастливой улыбке:
— Оказывается, ты не забыл то платье, в котором пришла к тебе в первый раз.
Чилим крепко расцеловал Надю. Сережка побежал на кухню и, теребя Ильиничну за фартук, шептал:
— Бабушка, бабушка, они целуются.
— Ах, они негодники, я им дам целоваться! — шутила Ильинична.
А Надя тем временем, свертывая платье, заметила:
— Ладно, ладно, оставлю. Да, милый, будто это было вчера, а прошло уже восемь лет... Сережке на будущий год в школу идти.
— А года-то какие были, сколько всего мы с тобой пережили!..
Глава третья
Чилим набрал целый мешок разного тряпья и в понедельник спозаранку отправился на Волгу. Подходя к пристани, увидел Маслихина, отливающего из лодки воду.
— Доброе утро, Прохор Федорыч! — крикнул он, снимая с плеча мешок.
— A, Васенька, пришел. Доброе утро, родной. Вот хорошо, давай, давай, погрузимся да в путь-дорогу дальнюю. Иди-ка тащи весла, вон они с правой стороны будки приставлены, — махнул рукой Маслихин.
— Теперь бы нам хорошего «попутчика», чтоб дотащил прямо до Камы, — сказал Чилим, кладя в лодку весла и мешок со своими пожитками.
— Не тужи, будет еще, и не один, — ответил Маслихин, садясь на корму. — А ну-ка, отталкивай и греби. Умеешь работать веслами?
— Выучусь!
Но Маслихин с первого удара весел почувствовал, как рванулась лодка и заскользила по волнам.
— Эге, брат! Да ты, оказывается, совсем молодец!
— Спрашиваешь... Чай, не на Сухой реке, а на Волге вырос.
Из-за высокой песчаной косы около Верхнего Услона стали вырисовываться высокие белые мачты барж с красными флагами, поднятыми под самые маковицы. Громадный буксиряк, вспенивая воды плицами колес, тянул по фарватеру несколько барж. Когда караван начал приближаться, Маслихин крикнул:
— Нажми, Вася! — направляя лодку к каравану.
Чилим, далеко вперед закидывая весла, сильными рывками вспенивал воду, Лодка неслась, точно быстрая чайка.
— Шабаш! Цепляйся! — крикнул Маслихин.
Чилим быстро закинул весла и веревкой причалил к барженской завозне.
— Ловко умеешь чалиться, — похвалил Маслихин.
— Мне это дело знакомое. Однажды с отцом так же вот чалились да чуть было в колеса легкачу не попали. Зачалились за баржинскую завозню, веревка была ветхая, а ночь глаз выколи — ничего не видно. Пошел сверху легкач, нас волной отшибло от завозни. Отец цоп за руль баржи... Ну, ведемся дальше, слышим, еще свистит встречный легкач. Спали, что ли, в рубке у штурвала, не знаю. Только поравнялся с последней баржой, как двинет в борт баржинской завозне, та и в щепы... А за рулем-то мы сохранились.
— На Волге в ночное время всего можно ожидать, сказал Маслихин. — Ну, Вася, теперь мы свободны, можно отдохнуть и закусить.
— Да, пожалуй. Яне успел позавтракать.
Закуривая после завтрака, Чилим спросил:
— Прохор Федорыч, скажите, как вы отделались от каторги? Весь срок отбыли или сбежали?
— Нет, Вася, с полгода не доработал до конца срока. Вышел какой-то манифест. И вот, выпуская нас из тюрьмы, старший надзиратель сказал: «Никогда бы я вас не выпустил, ведь вам только дай волю, так вы снова возьметесь за старое свое ремесло, твари несчастные». Ему, конечно, мы не перечили, пусть собака лает, только бы выбраться за тюремные ворота, Да, брат Вася, неволя тебя так сушит, так ест, спасенья никакого нет.
