Странник века - Неуман Андрес Андрес

Уже возле самой кареты друзья взглянули друг на друга так, словно лишь сейчас до них дошло, что один из них уезжает. Хансу показалось, что они поменялись ролями. Альваро натянуто улыбался, стараясь успокоиться и понять, почему ему это не удается. Они не знали, что сказать друг другу, как обняться. Мне будет тебя не хватать, крикнул наконец Ханс высунувшейся из бокового окошка голове. Всего толь-ко две не-де-ли! ответила голова, перекрывая тарахтение экипажа.

Сбылось давнее предсказание госпожи Цайт, и постоялый двор каким-то непостижимым образом заполнился почти до отказа. Теперь две светловолосые шустрые девушки помогали хозяйке и в обслуживании, и в уборке. Постояльцы в большинстве своем являлись дальними родственниками или друзьями дальних родственников тех вандернбуржцев, которые не покинули город на лето. Иногда Ханс встречал приезжих на лестнице, стараясь не пугаться с непривычки и без заминки отвечать на их приветствия. В то утро семейство Цайт ожидало собственных родственников, приезжавших на несколько дней и вынужденных распределиться между хозяйской квартирой и единственной свободной комнатой номер три. Той самой, в которой Лиза обычно пряталась, чтобы делать уроки.

Кузены, племянники, дядюшки и прочие родичи радостно и смущенно проходили по коридору внутрь дома. Некоторые — упитанные и неповоротливые, как господин Цайт, другие — стройные и подтянутые, как Лиза. Стоя у двери, госпожа Цайт приветствовала их по очереди, быстро чмокала и незаметно подталкивала в дом. Однако при виде кузена Лоттара она вытерла фартуком руки и шагнула ему навстречу.

Лиза видела, как он вошел, уронил на пол свои пожитки и ринулся к ней с распростертыми объятиями. Зная, что мать не сводит с нее глаз, она издала радостный крик и тоже поспешила к нему навстречу. Однако, приветствуя кузена, который, закрыв глаза, тискал ее талию, она смотрела на дверь, на вливавшиеся в дверной проем солнечные лучи.

Вдруг с другого конца постоялого двора раздался гнусавый голос кого-то из Цайтовой родни: Дорогуша, подойди сюда! пожалуйста, подойди сюда! твой сынок не прекращает, то есть он!.. маленький Томас все время… испускает… дорогая, ты меня слышишь?

Уперевшись животом в живот брата, господин Цайт торжественно вещал: Уже август! кто бы мог подумать!

В одном из углов кухни госпожа Цайт шепотом наставляла дочь: Ясно тебе или нет? если будешь так себя вести, то никогда не понравишься кузену Лоттару (а я не собираюсь нравиться Лоттару, возразила Лиза), придется! Лоттар — докторский сын. Человек обеспеченный. К тому же славный. Хотя бы потому, что обратил на тебя внимание. Так что ни слова больше и будь с ним поласковей, ясно? Лиза, отвечай! Тебе ясно?

Лиза опрометью вылетела из кухни, мать последовала за ней. В это время на постоялый двор вошел Ханс и, растерявшись от царившей вокруг суеты, чуть не врезался в Лизу. Она притормозила, чтобы поправить волосы и улыбнуться. Потом обернулась к матери и крикнула: Если бы вы хоть раз в жизни были влюблены, вы бы так не говорили! Ошеломленная госпожа Цайт остановилась. Как? еле выговорила она, что? что ты сказала? Лиза исчезла в глубине коридора. Не имея под рукой другого собеседника, хозяйка посмотрела на Ханса и воскликнула: Боже правый! Да что же это! Вы можете понять, что с ней творится?

Весь остаток утра Лиза провела взаперти, в своей комнате, и от завтрака отказалась. Госпожа Цайт объяснила кузену Лоттару, что дочь нездорова. Кузен Лоттар улыбнулся двусмысленной улыбкой и ответил, что сие вполне естественно, ведь по сравнению с прошлым летом Лиза очень выросла и теперь совсем уже не ребенок.

За несколько минут до пяти Лиза добровольно покинула свое заточение и появилась на кухне с безразличным лицом, взбесив тем самым мать. Не говоря ни слова, она помогла приготовить лимонад и в обычное время понесла его в седьмой номер.

Перед тем как постучать в дверь, Лиза прислушалась. Голос Ханса, немного мрачный, немного задумчивый, произносил красивые слова:

Стукнув в дверь пару раз, Лиза вошла, как всегда не дожидаясь ответа. Благодаря чему успела услышать реплику этой спесивой тупицы, являвшейся теперь почти каждый день: «Эта вещица тебе вполне удалась». Не слишком щедрая похвала для такого человека, как Ханс.

Умышленно неспешно Лиза двинулась вперед с кувшином в руках; солнце теребило лимонную мякоть и стреляло солнечными зайчиками. Обернувшись к ней, улыбаясь, ее обожаемый Ханс сжимал исписанный листок бумаги. А перед ним, одеревеневшая, как палка, сидела эта лохматая цаца и совершенно по-идиотски держала гусиное перо. Лиза шла вперед. Комната выглядела сущим хлевом. Повсюду валялись раскрытые книги, рукомойник был грязный, и вдобавок эта фефела умудрилась швырнуть на пол прелестную, персикового цвета шаль, которой вовсе не заслуживала. Даже постель, бедный Ханс! осталась незастеленной, право, если девушки-служанки и впредь будут так же небрежны, придется сообщить матери. Лиза взглянула на разобранную постель и при виде скомканных простыней задумалась так крепко, что Хансу пришлось покашлять. Лиза встрепенулась и снова двинулась вперед, словно и не думала останавливаться. Подойдя к столу, она наполнила их стаканы, оставила кувшин с лимонадом на столе и вышла, хлопнув дверью.

Ночь. Шум, голоса, растревоженная мебель — все смолкло несколько часов назад. В воздухе плывет звон сверчка, родившийся из тишины. По всему дому разлита мягкая тьма, в которой канделябры первого этажа с трудом пробивают прорехи. В гостиной пустынно, котелок не пыхтит. Ничто не шелохнется и на втором этаже. Ни капли света не падает на ступеньки. Зато в коридоре третьего этажа где-то медленно движется маслянистый огонек. Лиза идет босиком, на цыпочках, словно ступает по колючкам, старательно держа равновесие, чтобы не пролить ни капли из плошки: она знает, что даже капля масла может завтра ее выдать. Заледеневшие Лизины ноги доходят до конца коридора и останавливаются перед комнатой номер семь. Пульс ее становится неровным, и она боится опрокинуть светильник или совершить еще какую-нибудь оплошность. Острые бугорки груди пылают под тканью рубашки, Лиза на секунду задерживает дыхание, внутри у нее пустота. Она слышит собственный выдох. Считает удары сердца. Один. Два. Три. Сейчас или никогда.

На Лизину руку, тихонько толкающую дверь, падает свет керосиновой лампы, ногти ее вспыхивают, пальцы светятся словно изнутри. Ханс пока еще ничего не понял, потому что он уже отложил книгу и погружается в сон, мысленно декламируя то, что прочитал минуту назад. На стуле рядом с кроватью подрагивает огонек керосиновой лампы. Ханс лежит, привалившись к спинке кровати, на нем только короткие белые штаны. На его груди раскрытая книга. Лиза разглядывает его длинные ноги, большие оттопыренные пальцы. Она подходит к кровати. Подогнув колени, наклоняется, чтобы опустить кружок светильника на пол. Когда она снова выпрямляется, сердце ее так и подпрыгивает: открытые глаза Ханса блестят и смотрят на нее так пристально, что ей становится страшно.

Приподнявшись на локте, Ханс разглядывает Лизу с неменьшим испугом. Он видит поднятые, острые плечи. Ви-дит проступающее сквозь рубашку пятно ее тела. Видит пушок на бедрах, на стройных бедрах, которые сейчас робко уткнулись в край кровати. Он все еще спит? Нет, он вовсе не спит и отлично это знает. Левая Лизина лямка начинает сползать. Сползла. Ханс пытается сосредоточиться на числе тринадцать. Много это или мало? Плечи приподняты, ключицы тоже. Ему с трудом удается думать. Лиза продолжает раздеваться, словно сомнамбула, словно она здесь одна. Много это или мало? Смотря для чего, смотря когда. Кожа и волосы Лизы пахнут теплым маслом. Ханс неподвижен, совершенно неподвижен. Он ничего не предпринимает, это не его вина. Он видит выглянувший сосок, новое солнце. Но не может не думать о том, что есть точка, после которой бездействие становится таким же активным, как и любое действие. Много это или мало: тринадцать? Подушечки Лизиных пальцев шершавы и одновременно деликатны. Ее пальцы обследуют его грудь. Жизнь безобразна, безобразна. Задыхаясь от лихорадки, от разнонаправленной боли, Ханс едва приподнимает руку и перехватывает Лизино запястье. Сначала запястье сопротивляется. Потом сдается. Лиза отдергивает руку и снова надевает рубашку. Она не хочет на него смотреть, не позволяет ему поймать себя за подбородок, она вертит головой, изгибаясь, как масляный фитиль. Но в конце концов Лизин подбородок пойман, Ханс сжи-мает его двумя руками, она соглашается на него взглянуть и показать залитые слезами щеки. Вслух не произносится ни слова. Прежде чем отойти от кровати, она порывисто целует его в губы, и он не противится. Дыхание Лизы пахнет карамелью.