Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
— Антипатр! — стенали прежде состоятельные, а теперь бедные аканфяне, обращаясь к знаменитому фасосцу, сделавшемуся одним из воевод Ксеркса. — Тебя спрашиваем! Во что обошлось тебе пиршество, устроенное тобой Царю Царей на Фасосе?
— По меньшей мере в четыре сотни талантов серебра, — отвечал невозмутимый Антипатр.
Пир этот был устроен Царю Царей от имени всего города.
— Я думаю, этого оказалось как раз достаточно, — добавил Антипатр.
Обнищавшие аканфяне с отчаянием воздевали руки к небу.
— Четыре сотни талантов серебра! — звучал хор их скорбных голосов. — Так вот почему Царь Царей остался недовольным нами, хотя мы сделали всё, что могли. Однако нам, Антипатр, приходится кормить Ксеркса каждый день, не говоря уже о его войске и флоте.
Тогда встал Мегакреон из Абдер, которому пришлось последовать за войском от города.
— Достойные аканфяне! — начал он. — Вознесите лучше хвалу богам за то, что Царь Царей вкушает в полдень не так плотно, как вечером, и за то, что ему хватает одной трапезы в день.
Состоятельные аканфяне принялись жалобными голосами молить Антипатра и Мегакреона пройти с ними на рыночную площадь перед городом. Там они показали, чем занимались в прошедшие месяцы, после прихода вестников Ксеркса, потребовавших земли и воды для своего господина.
Ослы и рабы без остановки крутили огромные жернова, перетиравшие зерно в муку. Отовсюду сгоняли скот, и притом самый лучший. Одни загоны были набиты быками, другие овцами и козами. Выкопаны были пруды для рыбы и водяной птицы. Злато- и сереброкузнецы трудились над изготовлением всё новых и новых сосудов, плотники, не переставая, сколачивали скамейки и ложа. Ибо и мебель и посуда каждую ночь таинственным образом исчезали из дворца, где Ксеркс вкушал свою вечернюю трапезу.
Войско стояло за городом. А общее число людей в нём, если считать вместе с флотом, увеличилось до пяти миллионов двадцати трёх тысяч и двухсот человек благодаря фракийцам. Впрочем, так утверждают греки, а они любят преувеличивать.
Никто не считал всех евнухов, наложниц, рабов и детей, сопровождавших миллионную рать со всеми её полководцами, военачальниками и простыми воинами. И уж тем более никто не был в состоянии пересчитать верблюдов, зебр, лошадей и псов, охранявших войско спереди или следовавших за ним. Все они ели и пили, а посему нетрудно понять, что реки вокруг пересохли, а богатейшие жители Фракии сделались нищими.
Теперь на пути Ксеркса лежала Фессалия, и флот царя готовился к тому, чтобы проплыть по каналу, прорытому сквозь гору Афон.
Глава 15
Эллада и Лакедемон, афиняне и спартанцы, ожидали надвигавшуюся с Востока беду. Они понимали, что грядущая борьба будет вестись не на жизнь, а на смерть.
* * *Персидская держава ещё не успела состариться. Юные и неутомлённые персы победили под руководством Кира одряхлевших, утративших волю к жизни мидян, а дочь Кира, Атосса, была матерью Ксеркса.
Тем не менее за три поколения народ меняется телом и духом, плотью и кровью, хотя и не успевает настолько состариться, как случилось с мидянами по истечении нескольких столетий. Кир, сын перса Камбиза и мидянки Мариданы, уже был наполовину мидянином, хотя кровь, тёкшая в его жилах, была наполовину разбавлена юной кровью перса-отца. Мальчишкой Кир видел своего деда Астиага, царя мидян, которого потом низверг, и отметил, что глаза старика были подведены, а лицо нарумянено, а также что он носил парик и широкие индийские одежды. Кир считал своего деда таким красавцем, что, когда мать его Маридана спросила своего сына: «Как, по-твоему, кто красивее — твой отец Камбиз или твой дед Астиаг?» — умный молодой человек ответил ей: «На мой взгляд, как нет среди персов мужчины красивее моего отца, так и среди мидян нет никого прекраснее Астиага».
Кир именно так и думал, потому что мать его была мидянкой. Позже, став царём и непобедимым полководцем, он приказал персам облачиться в просторные мидянские одеяния и не укорял тех из них, кто румянился.
А вот мужи Эллады и Лакедемона, афиняне и спартанцы, никогда не мазали румянами свои лица.
Персидская цивилизация тоже ещё не была стара. Она просто достигла зрелости и находилась в самом расцвете. И она являла истинное великолепие там, где речь шла о создании государства и управлении им. Всё в державе персов было устроено самым продуманным образом, как царская почта, созданная Киром Великим, со всеми её почтовыми чиновниками, гонцами, готовыми сесть на свежих лошадей и понестись с вестью в любые уголки государства. Административные связи поясом соединяли воедино сатрапии, а управление государственными делами и финансами было должным образом разделено, как и непосредственное управление армией и флотом. Известно было даже, какой город поставляет царице вуали, а какой носовые платки. Великолепным, истинно великолепным был персидский порядок, и идеалом государства этого народа являлась власть над иными культурами, в том числе и принадлежащими народам Запада.
Культура же греков была молода. И хотя они сами не подозревали об этом, она зиждилась на совершенно иных принципах. Идеалом её была не полная власть над существующим материальным миром, а совершенствование человеческого духа, которому подобало обитать в идеально совершенном человеческом теле. Ксеркс четыре года готовился к завоеванию власти над миром со своими несчётными миллионами, а пока его рука тянулась на Запад, Пиндар воспевал в одах олимпийских победителей, а глубокомысленный Эсхил писал свои божественные трагедии. От моста через Геллеспонт и от канала, прорытого в горе Афон, не осталось и следа. А ода и трагедия остаются бессмертными по всем человеческим меркам.
И, словно осознавая это, Афины ощущали в себе век грядущий — век Фидия и Перикла.
А в Сузах, столице Персии, во дворце Царя Царей, царицам, княгиням, наложницам, окружавшим Атоссу, и в голову прийти не могло, что век Ирана клонится к закату.
Глава 16
Ни в Афины, ни в Спарту Ксеркс не отправлял своих вестников требовать земли и воды. Ибо Дарий уже посылал это предложение, а спартанцы и лакедемоняне бросили его послов в ямы, предназначенные для осуждённых на смерть, сопроводив это деяние оскорбительным советом поискать там земли и воды для своего господина. После этого внутренности приносимых спартанцами жертв сделались чрезвычайно неблагоприятными, и лакедемоняне послали Сперхия и Булиса, двух весьма уважаемых старцев, к царю в Сузы просить прощения за смерть персидских вестников. Ксеркс, пребывавший в великодушном настроении, отправил обоих козлов отпущения назад в Спарту.
Но сам, в отличие от Дария, послов в Афины и Спарту не отправлял, и все обитатели Эллады и Лакедемона ожидали, чем разразится собирающаяся на Востоке гроза.
Пифия Аристоника сидела в святилище на своём священном треножнике. Вокруг неё клубились испарения. Перед нею сидели афинские послы. Глядя на них, она затараторила:
— Несчастные! Почему вы здесь сидите? Оставляйте свои дома и скалу Акрополя! Бегите на край земли! Афины будут разрушены.
Послы поднялись. Пифия, охваченная священным исступлением, продолжила:
— Город ваш станет жертвой пожара, а Арес, грозный бог, явившийся в колеснице с Востока, уничтожит стены и башни не только вашего города, но и других городов! Пламя пожрёт ваши храмы, уже содрогающиеся от ужаса… Внемлите, ибо чёрная кровь уже капает с крыши. Горе вам, о афиняне! А теперь оставьте моё святилище и вооружитесь отвагой, чтобы мужественно встретить такую огромную беду.
Бросившиеся вон из храма послы прежде всего принялись рассматривать его крышу. Никакой крови с неё не лилось. Посему на следующий день они осмелились возвратиться и уже со смирением, подобавшим просителям, с оливковыми ветвями в руках вновь обратились к оракулу Аполлона.
Став на колени перед пифией, они вознесли молитву:
— О, Феб Аполлон! Даруй нам, с масличными ветвями в руках преклонившим колени перед тобой, более благоприятный ответ. Иначе мы останемся здесь на коленях, пока не умрём.
Тогда из клубов благовоний до слуха их донёсся голос Аристоники:
— Тщетно Афина Паллада стояла перед отцом своим Зевсом и молила родителя помиловать её город. Ничто не способно растрогать его. Слушайте же, афиняне, последнее и непререкаемое слово вашего бога. Когда враг захватит всю землю Кекропа и священный Киферон, Зевс дарует своей дочери и её городу деревянную стену. Оставьте свой город, афиняне, оградитесь деревянной стеной.
— Деревянной стеной? — недоумевали оставшиеся на коленях послы.
— А ты, о благословенный Саламин, — продолжала пророчица, — станешь погибелью мужам, жёнами рождённым. Погибнут они, повторяю, если собраны или расточены будут плоды, дарованные Деметрой!
