Стефан Дичев - Путь к Софии
И все пошло прахом! Люди здесь, казалось, попросту не хотели понимать его. Тем хуже для них!.. Он-то все равно выбрал себе дорогу. Бежать раз и навсегда от этой мещанской, от этой захолустной жизни, для него уже невыносимой и отвратительной, пробиться в заманчивый мир высших кругов, о котором он с такой жадностью читал в романах и газетах... Разве у него недостанет честолюбия, упорства, образования, денег? София будет только этапом, подступом, чтобы его заметили, оценили его способности, и тогда он пойдет выше. Разве не так поступали и другие болгары, ставшие советниками султана, князьями Самоса и Молдовы? В своих мечтах Филипп часто видел себя рядом с ними в каком-нибудь из посольств Оттоманской империи — в Париже, Вене или Петербурге, — видел, как делается большая политика. Красавицы в сверкающих бриллиантах, титулованные сановники мелькали перед ним... Да-да, всего можно добиться, он твердо в это верил, и не только в дипломатии. Да разве не держатся до сих пор на своих важных постах эти хитрые, пронырливые константинопольские греки?
Но война спутала все карты. Безумцы, наивные глупцы, с их безрассудным восстанием, которое так дорого обошлось нашему народу... И политика русского царя — захватить проливы, да и не только проливы! А миссис Джексон все еще говорит о каком-то русофильстве, думал он, угнетенный противоречиями, в которых увязал, видя единственное спасение в одном — неизменно и крепко держаться иностранцев.
— Возьмите меня самого, моего отца, всю мою семью, — начал он отчетливо, точно разыгрывал шахматную партию и предвидел ответный ход партнера. — Разве мы настроены русофильски?
— Вы все же исключение! — ответила тотчас по всем правилам игры Маргарет.
— Исключение? Может быть, да. Особенно для нашего города... Но поезжайте в Пловдив, сударыня... впрочем, через него лежал ваш путь. Тогда поезжайте в Копривштицу, откуда родом мой отец... Вы встретите немало людей, образованных, богатых, если можно так выразиться — элиту нашего народа. Они получили образование за границей: во Франции, Англии, в Австрии...
— Только не в России!
— Не прерывайте его, маркиз Позитано. Продолжайте, прошу
Но Филипп всем корпусом повернулся к итальянцу.
— Господин маркиз, вероятно, имеет в виду нашего соседа доктора Будинова. Да! Он учился в России! Но вопрос, следует ли ему так доверять?
— А почему? Он один из лучших врачей в городе! Вы помните, что он спас дочь господина Леге?
— Речь совсем не идет о его врачебных способностях...
— Это ненужный разговор, — заметил сухо Сен-Клер. — Будинов — помощник моего друга доктора Грина. Я полагаю, этого достаточно.
Филипп тотчас же кивнул и продолжал так, как будто его не прерывали.
— Я говорю о людях, которым вовсе не улыбается стать мужиками какого-нибудь русского князя... в какой-нибудь задунайской губернии! Да, господа! Нам тоже известна цель России — проливы! Нам известно пресловутое завещание Петра Великого!
— О! Спасибо, что вы мне напомнили об этом завещании! Я непременно включу это завещание в свою корреспонденцию, господа! — воодушевилась Маргарет и одарила Филиппа обольстительной улыбкой.
— Любопытно, в какой из наших столиц сотворили это пресловутое завещание? — спросил Позитано.
— Как, вы считаете, что оно фиктивное?
— Уж не принимаете ли вы его за подлинное?
— Да, разумеется. То есть не знаю! Но публика любит сенсации, маркиз! Только представьте: первый шаг в осуществлении окутанного тайной плана завоевания Европы!..
— Но это, право, фантастично! — воскликнула Маргарет. — Я уже вижу заголовок самым жирным шрифтом: «Если Россия упрочится на Босфоре, она шагнет и на Суэц!» Почему вы смеетесь, маркиз?
— Нет, нет! Я просто восхищаюсь вами, дорогая миссис Джексон!.. Продолжайте, господин Задгорский! Я вас прервал на самом интересном месте, извините.
— Мы говорили о войне! — сказал Филипп и мгновенно впал в тот торжественный тон, в который легко впадал, высказываясь в избранном обществе, а сейчас он к тому же испытывал и вполне понятное волнение. — Предположим невероятное! Предположим, что русские выиграют войну!
Несмотря на оговорку, это были дерзкие слова, тем более недопустимые для болгарина, что были сказаны в присутствии друга и советчика турок Сен-Клера. Но именно потому, что они были дерзкие и недопустимые, именно потому, что все это давно уже мучило Филиппа, он произнес их с таким самообладанием, что все удивленно на него воззрились.
— Россия сама предлагает мир и в ближайшее время отведет свои войска за Дунай, — произнес майор.
— Пожалуйста, майор, дайте господину Задгорскому высказаться!
— Моя мысль, госпожа Джексон... моя мысль, господа, состоит в следующем: что сталось бы с нами, если бы случилось так, что Россия… не превратила бы нас в губернию, а просто, как бы это выразиться, просто на болгарских землях создала бы какое-нибудь государствишко! И я спрашиваю тех, кто начал эту войну — они всегда кричат, что воюют ради блага болгарского народа, — я спрашиваю их: какая судьба ожидает подобное государство? Потому что, как сказано в «Общественном договоре» Жан-Жака Руссо... — Филипп уже был готов процитировать отрывок из знаменитого сочинения, но Позитано усмехнулся, закивал головой, и он предпочел продолжить: — Какие возможности, повторяю я? Обширные рынки, какие у нас сейчас есть? Или развитие промышленности? А может быть, видную роль на европейской дипломатической арене?..
От волнения он уже не мог усидеть на стуле и вскочил.
— Больно даже подумать об этом! — воскликнул он, действительно испытывая в эту минуту боль. — И во имя чего? Одних голых идеалов!.. Бесплодных идеалов, добавлю я! Я знаю, мне это известно, и я не собираюсь скрывать от вас, что длинный ряд исторических несправедливостей прежних правительств, возможно, явился причиной... причиной... — Он не нашел слова, почувствовал, что теряет почву, и поспешил продолжить: — Но провозглашение конституции, господа! Перспектива действительного равенства, равных возможностей для турок и болгар в единой империи — вот это...
— В самом деле, интересные мысли!
— Господин майор!
— Нет, нет, Задгорский! Я вас понимаю. В ваших рассуждениях есть перспектива, и это мне нравится! Продолжайте, прошу вас!
— Благодарю... Впрочем, то была только одна сторона медали... А теперь посмотрите, что мы теряем, выйдя из империи! — заговорил с прежним пафосом Филипп, глубоко убежденный в том, что такая возможность предвещает не только ему самому, но и его народу гибельную участь.
— Что вы потеряли бы, — поправил его Сен-Клер.
— Мне кажется, еще точнее будет: что вы потеряете, когда вы будете вынуждены выйти из империи! — сказал сразу вслед за ним Позитано, но сказал так, что Сен-Клер повернулся и внимательно на него посмотрел.
— Оказывается, маркиз, здесь только вы русофил.
— Я итальянец, дорогой Сен-Клер! Да-да. Мое правительство нейтрально, а я итальянец. У нас люди имеют не только мнения, но и симпатии!
— Смотрите, как бы Джани-бей не прознал о ваших симпатиях, — усмехнулся англичанин.
Полковник Джани-бей был заместителем коменданта, и всем было известно, что он возглавляет полицию.
— Как? Разве он и консулами командует? Плохо наше дело!
— Я только предостерегаю вас от излишних увлечений, маркиз!
— Если кто-нибудь из вас на меня не донесет, надеюсь, конец войны застанет меня в Софии, — отпарировал Позитано, который хорошо знал о всех сторонах деятельности Сен-Клера. — Да, да, господа! Да, дорогая, только что прибывшая из цивилизованного мира миссис Джексон! Конец войны! Одни уверяют нас, что он близок... Другие — что очень далек... В сущности, кто может знать? А я скажу: бог даст, доживем! Одно бесспорно, и это меня радует: кто проиграет — не знаю, но вот мой друг Леандр Леге — тот выиграет...
Этот неожиданный вывод и веселые глаза маркиза заставили Маргарет, Сен-Клера и Филиппа разом повернуться к раскрасневшейся, поглощенной своим разговором Неде.
— В самом деле, как она мила! — невольно воскликнула Маргарет.
Но когда она осознала, что Неда не только мила, а и намного ее моложе, это больно ее укололо.
Глава 6
С тех пор как Дяко вошел в натопленную комнату Климента, он все время держал в руке часы и то и дело на них поглядывал. Но когда стрелка дошла до одиннадцати, он сердито щелкнул крышкой и сунул часы в карман жилетки.
— Передайте брату, что приходил Дяко, — сказал он, поднявшись с топчана.
Климент перестал читать и тоже встал.
— Вы уходите?
— Больше не могу ждать. А вы так ему и передайте: Дяко, мол, с семьдесят третьего года, он вспомнит.
— Хорошо, передам.
Климент сменил свой мундир на домашний костюм — нечто среднее между халатом и кафтаном, — изобретенный им самим. Он по привычке бросил на себя усталый взгляд в зеркало, висевшее напротив. «Надо подстричься», — подумал он.
