Стефан Дичев - Путь к Софии
— Передайте брату, что приходил Дяко, — сказал он, поднявшись с топчана.
Климент перестал читать и тоже встал.
— Вы уходите?
— Больше не могу ждать. А вы так ему и передайте: Дяко, мол, с семьдесят третьего года, он вспомнит.
— Хорошо, передам.
Климент сменил свой мундир на домашний костюм — нечто среднее между халатом и кафтаном, — изобретенный им самим. Он по привычке бросил на себя усталый взгляд в зеркало, висевшее напротив. «Надо подстричься», — подумал он.
— Будьте покойны, я не забуду вашего имени, — сказал он.
Он говорил сдержанно и любезно, умело скрывая досаду и недовольство. Этот хмурый гость с плешивой головой и цепким взглядом отнял у него уже целых два часа.
— На той неделе я, может, опять приду, — сказал Дяко. — Пускай он в субботу обязательно будет дома.
Климент вежливо кивнул: он и это передаст. А его так и подмывало рассмеяться. Подумаешь, приехал невесть откуда, невесть какой Дяко — Дяко с семьдесят третьего года! — и распоряжается: пускай Андреа сидит дома и ждет его. Так Андреа его и послушался. Ему все как об стенку горох. Он ни отца, ни матери, ни старшего брата не слушается. Но вслух Климент сказал прежним любезным тоном:
— Если это так важно, зайдите завтра утром. А может, он сам к вам зайдет... Вы в каком постоялом дворе?
— Ни в каком.
— Я хочу сказать... где вы остановились?
«Странный гость, — думал Климент, — является ночью, нигде не остановился... И куда он пойдет, когда мосты перекрыты? — Он все с большим любопытством разглядывал его. — Мужик крепкий, никаких физических изъянов, — оценивал он его по привычке глазами врача: шрам на щеке... от чего бы? И пальцы дрожат... Нервы? Наверное, пережил какое-то потрясение».
Гость подал ему на прощание руку.
— Нынче вечером у меня все не ладится, — сказал он. — Сперва спутал дом... Теперь вот здесь... Ты уж прости, доктор, будь это для меня, я бы у тебя не отнял столько времени.
Климент невольно задержал его руку в своей. Как? Это он для кого-то другого пришел к ним в такое время?
— Подождите еще немного, — предложил он.
Дяко удивленно поглядел на него.
— Поздно, доктор. Мне пора в путь.
— В путь?
Климент уже не сомневался. Гость, несомненно, один из старых товарищей Андреа по комитету. Сам Климент не состоял в организации. Он вернулся из России в самый канун войны, когда напуганные комитетские деятели порвали между собой все связи. Но Андреа счел нужным посвятить его в то, что могло бы произойти... Могло! Да, если бы все шли на риск, говорил он. Но Климент только снисходительно улыбался. Он не признавал необдуманного риска. Человек образованный, он готов был служить делу, но только делу разумному и верному.
Он сказал сочувственно:
— Почему бы вам не остаться у нас?
— Переночевать?
— Да. Куда вы пойдете в такую пору? Да и с Андреа повидаетесь.
Дяко заколебался. Невольно посмотрел на мундир, что висел на вешалке. Офицерский! Чей он, доктора? А почему этот доктор ни с того ни с сего стал уговаривать его остаться? О чем-то догадался? «Часто наружность бывает обманчива, — думал Дяко, разглядывая усталое умное лицо хозяина. — Нет, этот не похож на Андреа, он из другого теста, даром что они братья!» Но не нашел в себе сил сдвинуться с места.
Тут в доме хлопнула дверь, на лестнице послышались тяжелые шаги и голос старого Слави:
— Битых три часа тебя дожидается человек...
Кто-то что-то пробурчал, огрызнулся. Опять послышался голос старика:
— Не входи в таком виде!
В ту же минуту дверь с шумом распахнулась и в комнату ввалился Андреа. Он уставился на Дяко. А Дяко пристально всмотрелся в него.
— Это ты меня ждешь?
Дяко молча кивнул.
— Зачем я тебе понадобился, а? — Андреа хотел шагнуть к нему, но покачнулся и скривил в усмешке губы: — Ты кто такой?
Климент не выдержал.
— Поди умойся холодной водой!.. — строго сказал он.
— Отстань! Чего суешься не в свое дело?.. Откуда нам знать, кто он такой?
И вдруг он впился взглядом в гостя.
— Ты... который у виселицы... Ты... Дяко? — вскрикнул Андреа. От волнения голос его осекся. — Брат! Дяко!..
Он раскинул было руки, чтобы обнять его, но не устоял на ногах и повалился на топчан. С трудом приподнявшись, сел и, не отрывая глаз от гостя, забормотал:
— Ты видишь, а? Ты видишь, до чего мы здесь докатились?.. Ты видишь...
— Вижу, — сурово прервал его Дяко. И с гневом и презрением сказал: — Люди там за нас умирают, а ты что?! Посмотри на себя! Ты не достоин таких жертв!..
Андреа не отрывал от него глаз, не шевелился. Что он ему говорит? Про кого?
— Тогда у виселицы... помнишь... он на нас посмотрел... — опять вернулся Андреа к прежней неотвязной мысли.
— Молчи! Он был святой!.. Если бы Невский сейчас был жив! Эх, Андреа, Андреа! Мы знали, что здесь у нас свой человек, верный, решительный... И как раз сейчас, когда наши освободители так в нас нуждаются.
Дяко махнул рукой:
— Ладно, делай как знаешь... Жди и ты, чтобы прийти на готовое!
Он резко повернулся к выходу, но Климент неожиданно запер дверь и загородил ему дорогу. Дяко невольно сунул руку в карман.
— В этом доме не один Андреа, — сказал Климент.
— Что тебе нужно?
— Тебя послали русские?
— А почему это тебя интересует?
— Я не из тех, кто ждет, чтобы прийти на готовое.
Гость указал глазами на турецкий мундир.
— А это?
— Мундир?.. Если бы не он, я давно был бы в Диарбекире[5]. Видимо, только ты один не знаешь, что я учился в России.
Дяко вздрогнул: в России! Верно, ведь другой брат похвалился ему этим, как только он вошел.
— Вот что, доктор... предупреждаю... за то, что от тебя потребуется, Диарбекиром не отделаешься. За это вешают.
— Догадываюсь.
— Тогда по рукам.
Дяко невольно посмотрел на Андреа. Но молодой человек сидел на топчане свесив голову, волосы упали ему на лицо, казалось, он спит.
— Так вот что требуется, — сказал Дяко, садясь за стол.
Взволнованный Климент подсел к нему.
Но Андреа не спал. Их голоса едва доходили до его сознания — все вытеснила одна-единственная мысль: он не достоин. Все, что он пережил до сих пор, было ничто по сравнению с ужасом, который охватил его сейчас. Он не достоин! Он на дне бездны. Кругом тьма. А высоко над ним опять серое небо, что обрушилось на него в темном переулке и его придавило... Потом холодный осенний ветер разбудил его и погнал домой... Домой ли? Нет, он наткнулся на жандармов. «А потом что? — вспоминал Андреа.— Да, эта скотина Амир! Ох, лучше бы мне не возвращаться домой! Лучше бы меня продержали в кутузке! Но я вернулся. Откуда-то свалился Амир, адъютант коменданта, и велел меня отпустить, потому что я брат врача из большой больницы. Каким же ничтожеством я оказался в глазах Дяко, своего товарища по комитету. В сущности, никто не знает правды, почему так со мной получилось, — пытался он оправдаться перед собственной совестью. — Я как та мать, что задушила свое дитя, слишком крепко его обнимая. Нет, и это не совсем верно, есть что-то еще, и оно идет не от чрезмерной любви, а от недостатка воли. И вот что получилось! Дяко искал меня, а нашел Климента. Опять как с учением! Я чувствую, знаю, что способен на большее, чем он, но Климент стал врачом, на него полагаются люди, его уважают...»
Андреа невольно прислушался к голосу брата.
—...В четыре казармы втиснуто семнадцать полков, — Климент говорил размеренно, четко, но чувствовалось, что он волнуется. — Нет, сведения точные. Эти цифры были названы несколько дней назад в связи с опасностью эпидемии сыпняка, да... Семнадцать полков. В среднем по пятьсот душ в каждом — записал? Итого восемь тысяч пятьсот...
Дяко быстро заносил все в свою маленькую книжечку, что-то в ней чертил, записывал цифры, окрыленный и обрадованный тем, что попал на такого человека и как раз тогда, когда считал, что все потеряно.
Откровенная радость гостя больше всего унижала Андреа. «Совсем про меня забыли, — зло подумал он, — что особенного, если человек выпил? Были бы у меня какие-нибудь важные сведения о турецкой армии, я бы бросил их прямо в лицо этому Дяко, а я вот забыл и то, что знал». Правда, это была не такая уж важная тайна, но что же это было такое, он никак не мог вспомнить.
Андреа с усилием встал. Ноги тяжелые, тело вялое. «А если подсесть к ним? — подумал он. — Они меня не хотят знать, ну и пусть! А если все-таки подсесть? Нет, зачем я им? Уйду. Уберусь подальше. Пускай меня пристрелит тот паршивый жандарм, что на меня орал. Вот выход! Но ведь кто-то меня спас? Откуда он взялся? Если он адъютант, чего рыскал по улицам? Он приказал отпустить меня ради моего брата, который служит в их больнице! — Андреа с ненавистью представил себе молодого турка, и вдруг ему пришло в голову: — Там капитан Амир спас меня, потому что я брат Климента, а здесь Климент дает сведения русскому агенту, потому что он мой брат... Нет, не потому что он мой брат! Почему же? Совсем запутался...»
