Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Бедняге привратнику было на вид лет шестьдесят, если не больше. Во всяком случае, волосы его и жиденькие усы давно поседели, что в людях черной расы служит верным признаком старости. Его костлявые руки были несоразмерно длинны в сравнении с туловищем, а пальцы скрючены, как у прокаженных; маленькие глаза смотрели угрюмо и вместе с тем печально. Но еще ни разу, наверное, не выражалось в них такой боли и горечи, как в ту минуту, когда, отворив ворота, он взглянул на белых женщин, сидевших в кабриолете: казалось, он умолял их защитить его от господского гнева.
Между тем первый слепой порыв ярости у Леонардо прошел, и он понял, что подобная горячность и грубость могли уронить его во мнении дам, которые находились под его защитой и покровительством и по отношению к которым ему надлежало проявить себя внимательным и учтивым хозяином. Конь Леонардо, и тот выказал больше благородства и великодушия, нежели его господни: он не затоптал старика, лежавшего на земле под самыми его копытами, хотя и мог это сделать. И Гамбоа устыдился своих поступков. Но он был слишком высокомерен, чтобы признать это открыто и попытаться чистосердечно, как того требовали обстоятельства, загладить свою вину. Поэтому он удовольствовался тем, что поведал вкратце своим гостям историю жизни старого привратника, мимоходом стараясь очернить его в их глазах.
— Вы только, пожалуйста, не подумайте, — говорил Леонардо, — будто эта черная образина Кайман и в самом деле такой уж несчастный и беспомощный. Он только с виду кажется смирным и покорным рабом. Должен вам сказать, что прозвище свое он получил не зря и не случайно: другого такого хитреца, пройдохи и мошенника вы во всем свете не сыщете. К тому же он и мастер на все руки и не так невежествен, как его собратья, почему и пользуется между ними особым уважением; он среди них человек влиятельный. Его считают колдуном, говорят, будто он, если захочет, может сделаться невидимкой и что якобы, когда ему грозит опасность, он прибегает к этому средству. Он изготовляет идолов и знает магические заклинания, которые иной раз и впрямь оказывают действие. Можно подумать, что он и не видит, и не слышит, и не разумеет, но от него ничто не укроется ни днем, ни ночью. А когда ему нужно подстеречь добычу, он умеет прикинуться спящим, точь-в-точь как кайман. В молодости он бежал с плантаций и много лет прожил в лесах, потом бежал еще несколько раз, побывал во время своих странствий чуть ли не во всех тайных прибежищах беглых рабов в горах Куско и свел знакомство со всеми хоть сколько-нибудь известными вожаками непокорных негров Вуэльта-Абахо, Сейчас он уже слишком стар для подобных подвигов, и матушка велела назначить его привратником, потому что он был в числе первых строителей нашего инхенио; он один только и остался в живых из тех, кто вбил здесь в землю первые сваи. Правда, управляющие и надсмотрщики, которым хорошо известны и его злонравие и все его былые похождения, противились желанию матушки, но она настояла на своем. Нюх и чутье у него такие, что никакая собака с ним не сравнится. Живет он, можно сказать, как вольный: разводит кур, откармливает каждый год одного-двух поросят на продажу, и деньги копит и держит их где-то в тайнике. У него даже лошадь есть, и он на ней каждую ночь объезжает все имение. Но, как я уже говорил, он порядочная шельма и очень хитер. Я голову дам на отсечение, что он ходил обделывать какие-нибудь свои темные делишки, почему и оставил на произвол судьбы сторожку и свой пост. С приятелями из инхенио он обыкновенно встречается в зарослях тростника, в лесу же — только с беглыми рабами, а также с хозяевами таверн, у которых выменивает сахар на табак, на водку или еще на что-нибудь в этом роде.
— Леонардо верно говорит, — начала было Роса, — потому что мне тоже показалось, будто у него в руках…
Однако тетушка и сестра, менее наивные, чем она, не дали ей закончить фразу, и остальную часть пути все проехали молча.
Наконец во втором часу пополудни, в самый солнцепек, когда длинные листья сахарного тростинка, слепя глаза, сверкали под огненными лучами солнца, точно лезвия стальных мечей, наши путешественники подъехали к дому, в котором жили владельцы инхенио Ла-Тинаха.
Глава 4
Самое черное в рабстве — отнюдь не чернокожие рабы.
Хосе де ла Лус КабальероИнхенио Ла-Тинаха было поместьем во многих отношениях замечательным. Более трехсот невольников работало здесь на огромных, богатейших плантациях сахарного тростинка, здесь в изобилии имелся тягловый скот, главным образом волы, и не ощущалось недостатка в земледельческих орудиях, а тростник перерабатывался посредством паровой машины мощностью почти в двадцать пять лошадиных сил. Выписанная из Северной Америки, машина эта обошлась хозяину в двадцать с лишним тысяч песо, не считая тех денег, которые он уплатил за новый горизонтальный пресс, установленный вместе с машиной и стоивший ему еще половину того, что стоила она сама.
Сахароварня, или собственно инхенио, представляла собой открытую постройку, весьма прочную и обширную. Ее красная черепичная кровля покоилась на парных стропилах, опиравшихся на тяжелые балки, в свою очередь лежавшие на толстых опорных столбах, «подпорках», как их здесь называют. Опорными столбами служили кряжистые древесные стволы, сохранившие свою первоначальную круглую форму и лишь слегка обтесанные плотником-баском, архитектором и строителем этого сооружения, нарочно приглашенным хозяином поместья для подобных работ. Здание, хотя и построенное без затей, с деревенской простотой, имело весьма внушительный вид, вполне отвечавший цели, ради которой оно было возведено. Под его крышей размещались: горизонтальный пресс, паровая машина и так называемая ямайская сахароварная установка, то есть три печи с установленными над ними котлами для варки сахара. Все эти устройства располагались на разных уровнях: котлы находились на несколько футов ниже пресса, и, чтобы попасть из верхнего отделения в нижнее, приходилось пользоваться одной из двух широких каменных лестниц, ведших к горизонтальному прессу и паровой машине. При таком устройстве сок, только что выжатый прессом из тростника, стекал по деревянному желобу в особый чан, называемый здесь «заводью», где он некоторое время отстаивался, а затем, уже несколько очищенный, поступал в большой металлический котел, «таз», и тут подвергался первой варке.
Параллельно зданию сахароварни протянулось еще одно строение точно такой же длины, но приземистое и закрытое, с каменными стенами и единственной дверью, пробитой напротив той части главного здания, где помещались сахароварные котлы. В этом каменном бараке производилась очистка и сушка сахара. Кроме двух названных построек, во дворе инхенио находились плотницкая мастерская, кузница, лазарет и еще один барак, выполнявший назначение родильного приюта. Тут же стояли и домики управляющего, надсмотрщика, мастера-плотника, дворецкого и мастера-сахаровара, приглашаемого в инхенио на период уборки и переработки сахарного тростника. Для машиниста, управлявшего паровой машиной — должность эту покамест исполнял приезжий молодой американец, — соорудили временное жилье в самой прессовальне, для чего отгородили кедровыми досками небольшое пространство рядом с машиной, так что образовалась маленькая комнатка, единственное закрытое помещение во всем неуютном и нескладном здании сахароварни. Несколько поодаль особняком расположились в окружении курятников и свинарников тростниковые хижины, которых насчитывалось здесь более двух сотен; то были жилища трехсот черных рабов, составлявших главное богатство инхенио. Между зданием парового пресса и бараком для очистки сахара находилось еще несколько открытых строений, как-то: помещение, где измельчали глину, употребляемую при очистке сахара, склад для жома и другие, менее важные службы.
Господский дом, украшенный широким портиком-террасой, был каменный, с толстыми стенами и кровлей из фигурной красной черепицы. Стоял он на отлогом склоне холма, и потому фундамент его со стороны фасада был несколько выше, чем со стороны патио. В плане здание представляло собой трапецию; в ее большем основании находился квадратный зал, к которому примыкали с обеих сторон анфилады комнат и внутренний коридор, сообщавшийся с прямоугольным патио, занимавшим всю середину дома. Со стороны, противоположной главному залу, патио был замкнут высокой стеной, утыканной поверху битым стеклом; в этой же стене проделана была дверь для челяди, запиравшаяся на крепкий засов и замок. Множество высаженных в патио цветов и тенистая зелень росших здесь густых виноградных лоз и нескольких апельсиновых и фиговых деревьев наполняли комнаты благоуханной прохладой. Тем не менее в полуденные часы вдоль огибавшего патио внутреннего коридора опускались парусиновые маркизы, преграждавшие доступ внутрь дома даже отраженному солнечному свету. Такие же точно маркизы затеняли и террасу, особенно нуждавшуюся в этой защите, поскольку она была довольно высоко поднята над землей, очень широка и потому открыта ветрам и солнцу, нещадно палившему на всем пространстве огромного хозяйственного двора, где не росло ни единого деревца.
