Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Зато они уделили должное внимание вину, которого немало было выпито за столом. Наконец обед окончился, слуги унесли посуду и скатерти, после чего на том же, но уже непокрытом полированном красного дерева столе был сервирован десерт и подан в чашечках из просвечивающего китайского фарфора черный ароматный кофе, а к нему пенистое шампанское, французский коньяк и ямайский ром. После кофе дон Кандидо Гамбоа достал свой большой золотой портсигар, великолепный и благоухающий, и не без торжественности предложил капитану-педанео, доктору и священнику по сигаре — сеньор Кокко и Диего Менесес не курили, а Леонардо не смел закурить в присутствии отца.
Когда встали из-за стола, солнце уже зашло; однако, выйдя на широкую террасу портика, где слуги к этому времени уже успели поднять парусиновые маркизы, хозяева и гости с удовольствием убедились, что снаружи было довольно светло: за дальним лесом вставал новорожденный месяц, и в косо падавших его лучах белели стволы высоких пальм и четно вырисовывались длинные листья и султаны соцветий сахарного тростника, а с далеких и синих, прозрачных, как горный хрусталь, небес мириады звезд изливали на землю сверкающий поток золотых и серебряных искр.
Общество разделилось на три группы. Донья Роса и донья Хуана вместе с женой управляющего Мойи и женой капитана-педанео, а также старшая из сеньорит Гамбоа, Антония, вновь расположились в стоявших на террасе красных кожаных креслах. Вторая группа составилась из дона Кандидо, священника, капитана и управляющего конным заводом, которые, заботясь о своем пищеварении, медленно прохаживались по одной стороне террасы, курили с наслаждением свои сигары и вели между собой неторопливую беседу. Дон Кандидо решил воспользоваться этой прогулкой, чтобы получить точные сведения о событиях, происшедших в инхенио в последние две недели до его приезда, а так как сообщения управляющего плантациями, лица заинтересованного, казались Гамбоа именно в силу этой причины недостоверными, он как бы между прочим задал два-три вопроса управляющему конным заводом, и Мойя, польщенный тем, что владелец поместья обращается к нему в присутствии священники и капитана-педанео, принялся давать обстоятельные объяснения, в которых, впрочем, сквозило немало самодовольства.
— Скажите, Мойя, — спросил его дон Кандидо, — удалось что-нибудь узнать об этих неграх, сбежавших на прошлой неделе? Дворецкий сказал мне, что их семеро и что будто среди них есть одна женщина.
— Совершенно верно, сеньор дон Кандидо, — ответил управляющий. — А вот узнать так ничего и не узнали.
— Но что-нибудь для их поимки было же сделано? — продолжал выспрашивать Гамбоа.
— Как же, как же, сеньор дон Кандидо! Обшарили весь лес Санто-Томас и лес Ла-Лангоста. Шли, можно сказать, по свежему следу. Да где там! У дона Либорио Санчеса собаки хоть и клыкасты и хваткой хороши — дай им волю, загрызут любого негра, — да вот нюха у них ни на грош! Но я все же думаю, что далеко эти семеро уйти не могли. Сбежали-то они дурóм, лесов здешних не знают. С хорошими собаками давно бы всех переловили. Эх, послал бы мне господь добрых собачек! Таких, чтоб черномазого за три легвы чуяли!
Тут в разговор вмешался капитан Пенья; прервав Мойю на полуслове, он сказал:
— Со свей стороны, хочу и я вас заверить, сеньор дон Кандидо, что сделал все от меня зависящее к скорейшему разысканию беглецов. Едва только я получил от вашего управляющего, дона Либорио Санчеса, уведомление о происшедшем, как тотчас же, ни минуты не медли, отправил с почтой на Баию-Онда донесение сеньорам Лукасу Вильяверде и Максимо Аросарене. Эти господа исполняют теперь должность инспекторов особого назначения и служат под началом дона Франсиско Эстевеса, который поставлен королевским консулатом[74] во главе специальных воинских отрядов, выделенных недавно для разыскания и преследования беглых негров. Отряды дона Эстевеса действуют на всей территории округов Муэлье-де-Таблас (Мариель), Кальяхабос, Кьебраача и так далее, вплоть до западных пределов округа Баия-Онда. В депеше, направленной господам инспекторам, мною были указаны имена и прозвища бежавших, их лета, а также дано описание их внешности — приблизительное, разумеется, поскольку, сами знаете, негры все на одно лицо. Беглецы, надо думать, укрылись где-нибудь неподалеку, в горах Куско. Весьма вероятно, что один из отрядов вскоре нападет на их след, и все они будут пойманы, и… Но как бы там ни было, бегство этих семерых негров не должно вас удивлять, сеньор дон Кандидо. В последнее время из инхенио Санто-Томас бежало двенадцать, из Вальванеры — восемь, из Санта-Исабели — шесть, из Ла-Боргоньи — двадцать, а из Ла-Ангосты, от его сиятельства графа де Фернандина, вашего соседа, бежало сорок негров — да, да, целых сорок человек. Все эти сведения сейчас уже находится в руках господ инспекторов и, как я полагаю, пересланы также и самому капитану Эстевесу.
— Нет, меня удивляет вовсе не то, что они бежали, — задумчиво проговорил дон Кандидо. — Рабы у меня бегут не в первый раз. Я вам даже перечислю всех этих беглецов поименно: бежал Чилала, бежали Хосе, Систо, Хуан, Лино, Николас, Пиканика, бежали и другие. Они вам это сами могут подтвердить. Но ведь то — отпетые головы, они либо в бегах, либо если уж в инхенио — кстати, теперь они все в инхенио, — так ходят закованные, в двойных кандалах, а иные с ядром на ноге, отбывают наказание за побег. Да вот хотя бы этот сторож у въезда в усадьбу на дороге Ла-Плайя — ведь он, как известно, всю свою молодость провел в окрестных горах, скрывался там… Но тут и странного ничего нет: все эти прежние беглецы — конголезцы, негры из племен конго-реаль, конго-лоанго или конго-мусунди, они, кажется, нарочно созданы, чтобы быть рабами, такие они все покорные, смирные и преданные, это — рабы от рождения. Есть у них правда, один недостаток, и весьма существенный: они ленивы, ленивее всех негров, которых вывозят из Африки. Уверяю вас — если бы эти лежебоки могли прожить без пищи, никакая сила не принудила бы их взяться за работу; они бы так всю жизнь и дрыхли где-нибудь, завалившись под кустик, в прохладную тень… Так вот, конголезцы бегут потому, что не желают работать… Но теперь их примеру последовали негры из других племен, и это крайне меня удивляет! Ведь Педро и Пабло — карабали, Хулиан — арара, Андрес — биби, Томаса — суама, Антонио — бриче и, наконец, Клето — ганга. Ума не приложу, какая причина побудила их решиться на подобный шаг. Все они отменные работники: сильные, выносливые, неутомимые и, главное, трудолюбивые и добросовестные. Такие зря не убегут. Нет, нет рабы, которым всегда достанет времени и на господ и на себя, которые умеют скопить деньжат, чтобы потом выкупиться на волю, — нет, такие не убегут без причины, ни с того ни с сего. К тому же их единственный недостаток — гордость. Но именно потому, что они горды, они не совершили бы подобного безумства, не будь у них на то веской причины. Поверьте, они скорей наложат на себя руки, чем станут искать выхода в бегстве.
Из этих слов дона Кандидо явствовало со всей очевидностью, что он довольно тонко разбирается в вопросах африканской этнографии. Да и не мудрено: из своего многолетнего опыта купли-продажи рабов, а также из постоянного общения с двумя-тремя сотнями негров, принадлежавших ему самому, дон Кандидо вынес убеждение, что некоторые из негритянских племен от природы более покорны, другие же, напротив, более строптивы и что далеко не все негры одинаково приспособлены к тому, чтобы до конца дней своих терпеть иго рабства. Однако управляющий Мойя также имел многолетний опыт общения с неграми, как своими, так и чужими, и пришел к выводам совсем иного рода. Он до глубины души возмущался всякий раз, когда слышал разговоры о добрых и дурных неграх и о том, будто некоторые из них скорей наложат на себя руки, чем убегут ни с того ни с сего в лес. И потому, рискуя навлечь на себя неудовольствие хозяина, он сказал:
— Конечно, сеньор дон Кандидо, вы на своем веку негров повидали немало, и кому, как не вам, знать, какой из них к чему способнее? Но только, если позволите, сеньор дон Кандидо, я так скажу, что негры все одним миром мазаны, а уж коли приспичит им в свою Гвинею, так тут и говорить нечего — пойдут такое выбрыкивать, что с ними, как с упрямым мулом, одни разговор — добрая плеть. Ну, взять хоть этих семерых, к примеру. Зачем им понадобилось бежать? Голодали они здесь, что ли? Крова их над головой лишили? Или поросят отобрали? Или, может быть, огороды? Да ни боже мой! Всего у них вдоволь, живут — как сыр в масле катаются! Может, работой их притесняли? Или пороли часто? Так нет же! Какая у них тут работа — так, название одно. А уж насчет порки и говорить не приходится, дон Либорио порет раз в год по обещанию!
— С вашего позволения выскажу и я свою мысль, — скромно заметил священник, вступая в разговор. — Я полагаю, что от существ столь невежественных и темных, как негры, напрасно было бы ожидать разумных суждений и действий. Тщетно стали бы мы искать причину их проступков и непокорства в каком-нибудь акте произвола или насилия, допущенном по отношению к ним. Нет. Причина бегства этих семерых человек, вероятно, самая пустая, самая нелепая и вздорная, какую только можно придумать. Но весьма примечательным кажется мне то, что почти одновременно бежало столь значительное число рабов, причем именно из тех поместий, где недавно установлены сахарные прессы. Кто знает — быть может, эти глупцы забрали себе в голову, что теперь, когда тростник станут размалывать не с помощью волов и мулов, а посредством машины, им придется работать вдвое против прежнего? Право, вопрос этот стоит того, чтобы заняться его расследованием.
