Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол
— Дядюшка Жан-Пьер! Ох, наконец-то! Я так признательна, что мне позволили повидаться с вами! — воскликнула она.
Старик (а он выглядел намного старше Ноэля и Хайрама) вежливо кивнул в знак того, что услышал ее.
Она присела на самый краешек неудобного стула и заговорила. Ей столько нужно ему сказать! Столько всего объяснить! Она — Лея Пим, дочь его сестры Деллы и жена его племянника Гидеона, и она принесла ему надежду. Спустя столько лет, спустя столько лет гнуснейшей несправедливости…
Она говорила все быстрее и быстрее, а седовласый пожилой джентльмен молча смотрел на нее. Время от времени он кивал, но довольно вяло.
Его обвинили огульно и осудили несправедливо, но дело его не предали забвению — она вместе со своими адвокатами добьется пересмотра дела, и скоро, совсем скоро, его, возможно, ждут радостные вести…
Вокруг них перекрикивались другие заключенные со своими родными, так что гам стоял неимоверный. Сидящая рядом с Леей грузная женщина просто смотрела сквозь поцарапанное стекло на мужа, и оба они молча плакали. Ох, Лея в ужасе содрогнулась, как же это чудовищно!
Кожа на лице ее дяди напоминала древний палимпсест. Его глаза, близко посаженные и водянистые, показались ей невероятно красивыми. Мы не забыли о вас, не предали вас, — Лея говорила все быстрее, на ее глаза тоже навернулись слезы. Она чувствовала себя на седьмом небе, оттого что наконец встретилась с Жан-Пьером, со своим дядей; оттого, что он, отказывавшийся от встречи с ней много месяцев, вдруг смягчился. Он смотрел с насмешкой, и тем не менее лицо его было мудрым, добрым, приятным. Лея видела, он немало страдал. Она видела, что ее восторженность вызывает в нем почти жалость. Он считает ее дурочкой — возможно. Глупой гусыней. Но она докажет ему! Она не сдастся так же просто, как и все остальные.
— Потому что я знаю — вы невиновны, — прошептала она.
На губах его заиграла улыбка. Он медленно поднес покрытую темными пятнами руку к носу.
— Я знаю, знаю, что вы невиновны, — повторяла она.
Комната для свиданий представляла собой огромную зловещую пещеру, наполненную голосами и эхом. Где-то вдали по окнам застучали капли дождя. Вот только окна были матовые, и Лея, покосившись на них, не увидела неба и не смогла понять, куда именно падают злые капли.
«Иннисфейлский мясник!» Этот хрупкий, сломленный старик с добрыми, полными сочувствия глазами и высохшей морщинистой кожей, которая в несколько слоев, подобно луковой шелухе, обтягивала лицевые кости…
Лея говорила и говорила. Возможно, он слышал. Возможно, он понимал. По крайней мере, он не пытался разубедить ее. За время их полуторачасовой встречи он лишь дважды нарушил молчание, и Лея, хоть и напрягала слух, сомневалась, не ослышалась ли. Первая произнесенная им фраза звучала так: «Если старый Рафаэль явится в контору, то, думаю, меня простят». Изумленная, Лея, однако, слабо улыбнулась и сказала, что кресло губернатора занимает сейчас человек по имени Гроунсел и что она со своими адвокатами уже направили ему прошение. Второй раз Жан-Пьер заговорил, когда Лея воодушевленно сказала, что ей хочется — ах, как сильно хочется! — чтобы к юбилею Эльвиры он получил свободу — ведь это будет столетний юбилей его матушки. Тогда старик, глядя на нее своими ласковыми слезящимися глазами пробормотал что-то вроде: «Моя матушка! Разве у меня есть мать…»
Их прервал застучавший по окнам дождь.
Лея проснулась с тяжело бьющимся сердцем; шел дождь, наступило утро великого торжества, а за окном лил дождь, проливной, нахальный дождь.
Около девяти часов утра ливень перестал, и небо стало проясняться. Однако каким странным, каким тревожным оно кажется! — думала Лея, как будто заглядываешь в бездонную расселину. Но главное — дождь перестал.
Женщины засуетились, раздавая слугам указания, зачастую противоречивые.
Лея требовала немедленно убрать «Триумф Силена» из спальни, предназначенной для У. Д. Мелдрома, но Корнелия настаивала на том, чтобы картину оставили — разве не Караваджо приписывают этот шедевр, гордость замка? Эвелин просила частично переставить мебель в главной гостиной, чтобы обстановка стала более строгой — она, по ее мнению, больше соответствовала торжественному духу дома, до того как появилась Лея и всё поменяла. Делла, которую вынудили явиться и у которой, как она сама утверждала, дома имелись дела поважнее, обнаружила, что глоксиния начала увядать. Надо же, цветы привезли из Фоллз, заплатили за них несусветную сумму, а они уже вянут!.. Лили ходила по пятам за горничными и, что было ей несвойственно, придиралась. Принюхивалась к обивке в уверенности (успевшей за время приготовлений превратиться в навязчивую идею), что котята — сколько их было в усадьбе! — успели помочиться на прекрасную старинную мебель, требовала заново натереть пол и смахнуть свисавшую с высокого мрачного потолка паутину. Недопустимо, говорила она, чтобы нас подняли на смех.
Небо светлело, хотя расчистилось не полностью. Становилось все теплее. Из клубящихся облаков выглянуло подернутое дымкой солнце: ах, в замке становится душно! Надо открыть окна. Была середина ноября, и уже шел снег, однако он растаял, и теперь температура поднималась, словно в середине лета: 50°, 53°, 57°, 59°… [19]
Увидев, что кто-то из детей притащил с собой в дом собаку и заляпал только что вычищенный шерстяной ковер, отделанный шелком, Лея расплакалась. Сколько же сейчас времени? Первых гостей — в специально зарезервированном для Бельфлёров вагоне поезда, следующего из южных штатов — ожидали уже через шесть часов.
Неожиданно небо потемнело. Внезапно, откуда ни возьмись, поднялся чудовищный ветер. Обитатели усадьбы, бросившиеся к окнам, с удивлением увидели, как небо чернеет, а виднеющиеся вдали Маунт-Чаттарой и Маунт-Блан окружены пламенеющими тучами.
Ослепительно сверкнула молния, после чего сразу же затрещал гром — так громко, что кое-кто из детей закричал от ужаса, а собаки завыли. Молния! Она ударила где-то поблизости!
Все побежали закрывать окна, но было уже слишком поздно: ветер дул яростно, дождь всё промочил, закрыть окна не получалось, и к тому же все боялись молнии. (Она ударила совсем неподалеку — к счастью, угодив в огромный дуб в парке, который и прежде неоднократно страдал во время гроз.)
Так началась Великая Буря, по мощи и масштабу разрушений вполне под стать той, что бушевала здесь двадцать лет назад, когда вся низина была затоплена, погибло множество людей и даже мертвецы выплыли из размытых могил.
Ветер набирал ураганную мощь. Время от времени воздух теплел и пах серой, потом резко холодало и начинался град — словно пули колотили по оконным стеклам, так что те трескались. Падали деревья. Ливень бил по гравийным дорожкам, превращая их в грязь. Глядя у себя в башне в телескоп, Бромвел наблюдал за Норочьим ручьем: он вышел из берегов, а вода приобрела неопределенный, оранжево-глинистый оттенок.
— Наши гости!.. Торжество!.. День рождения бабушки Эльвиры…
— Этого просто не может быть…
— Но почему солнце такое яркое?
— Это ураган? Пришел конец света?
— Вода заливается под дверь — позовите мужчин, пусть что-то предпримут!
— Ох, вы только посмотрите на Маунт-Чаттарой!
— Это что, вулкан? Или там пожар?
— Что же теперь будет с нашим прекрасным балом!..
Небо менялось со всех сторон — стремительно, будто живое. Вот оно болезненно зелено-оранжевое. А теперь — цвета фуксии. Растрепанные облака мчались от горизонта к горизонту. Дождь стихал, затем снова усиливался и перерастал в ливень, такой сильный, что содрогался весь дом. Никто не помнил ничего подобного! Великий Потоп двадцатилетней давности был не таким грандиозным, к тому же в тот раз опустился густой туман, и никто не видел, что на самом деле происходит. Нет, подобного этому еще никогда не случалось…
Ветер не стихал, и дождь все лил, час за часом. Ведущие к усадьбе линии электропередач оборвало, и, хотя вечер еще не наступил, пришлось зажечь свечи, но даже и свечи грозили погаснуть от прихотливых порывов ветра. Дьявольские духи носились по крутым лестницам, выпущенные на волю, оголтелые, как истеричные дети. А дети — те и впрямь были на грани истерики. Некоторые от страха попрятались, другие, высунувшись из окон, вопили. («Ну давай, чего ждешь? Давай! Не достанешь, не достанешь!» — возбужденно кричала Кристабель из окна детской.) Лея то съеживалась в углу спальни вместе с Джермейн, пытаясь успокоить девочку (хотя на самом деле успокаивала она себя), то, просидев так несколько минут, беспокойная, взбешенная, она вскакивала на ноги и бежала проверить — проверить — не стихает ли буря? — нельзя ли еще спасти торжество?
