Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол
— Я готова проклясть Бога за такую подлую выходку! — выкрикнула она.
Хайрам, нарядившийся в то утро в элегантный костюм из тонкой шерсти, в белоснежную, накрахмаленную рубашку с золотыми, отделанными слоновой костью запонками, со своими любимыми часами на цепочке, резко повернулся к ней и громко воскликнул, перекрывая барабанную дробь дождя:
— Лея, ну что ты! Вдруг дети услышат?! Какое ужасное суеверие, тебе же прекрасно известно — никакого Бога не существует, а если Он и есть, то Он слишком слаб, чтобы повлиять на это.
Но Лея точно безумная металась между окнами, будто надеялась, что из разных мест буря выглядит иначе, и говорила всем, кто мог ее услышать: «Это какой-то розыгрыш. Подлая выходка. Потому что мы Бельфлёры. Потому что они хотят нам помешать — Он хочет нам помешать — но у Него не выйдет!»
Юэн и Гидеон вернулись (невероятно, но в бурю они не попали) и сообщили, что вода в реке Нотога поднимается на фут каждый час, почти все дороги размыло, говорят, будто мост в Форт-Ханне разрушен, а в Кинкардайне поезд сошел с рельсов. И уже трое человек числятся пропавшими…
— А вы и рады, да?! — выкрикнула Лея. — Вы двое! Рады, да?!
… Гарта и Золотку, собиравшихся вернуться из свадебного путешествия как раз к торжеству, буря наверняка застигла где-то южнее…
— Ненавижу вас! Будь все оно проклято! Просто сил нет! Сегодня Эльвире сто лет, такое раз в жизни бывает, и все мои хлопоты, несколько недель труда… и мои гости… — я не стану это терпеть, слышите?! — кричала бедная Лея.
В исступлении она подбежала к Гидеону и принялась осыпать ударами его грудь и лицо, но он схватил ее за руки и отвел обратно на кухню (единственное теплое место в продуваемом всеми ветрами замке) и велел Эдне приготовить ей напиток с ромом. Гидеон сидел рядом, пока всхлипы не стихли, и Лея, чье лицо было мокрым от слез, уткнулась ему в шею и впала в оцепенение, бормоча: я просто хотела сделать всё, как полагается, я хотела помочь, Бог так жесток, я Его никогда не прощу…
В результате последствия бури были менее ужасающими, чем у легендарного Великого Потопа; но всё же они были чудовищны — в окрестностях Лейк-Нуар стихия унесла жизни двадцати трех человек, а нанесенные ею разрушения оценивались в несколько миллионов долларов. Дороги размыло, многие мосты требовали восстановления, поезда сошли с рельсов, а железнодорожное полотно было уничтожено. Лейк-Нуар, Нотога, Норочий ручей и бесчисленные потоки, ключи и каналы вышли из берегов, разнося по округе всякий хлам — детские коляски, стулья, вывешенное на просушку белье, фонари, детали автомобилей, доски, двери, оконные фрамуги, куриные тушки, коровьи и лошадиные туши, дохлых змей, ондатр, енотов и отдельные части их тел; встречались и части тел человеческих (окрестные кладбища затопило, и прибывшие на место спасатели с удивлением и ужасом обнаруживали на крышах, деревьях, в силосных ямах, амбарах, в разбитых машинах и возле домов тела на разных стадиях разложения: некоторые старые, высохшие, а другие свежие, бледные и рыхлые, но все — жалкие в своей наготе), и повсюду в паническом ужасе копошились выгнанные из привычных укрытий пауки — иногда просто гиганты, ощетинившиеся короткими черными волосками.
Сам замок, выстроенный на возвышении, наводнение почти пощадило. Однако фруктовый сад на целый фут погрузился в грязную жижу, красивый розовый гравий с дорожек смыло на газон, недавно посаженные деревья и кустарники в саду Леи, обнесенном стеной, вырвало с корнем, и — душераздирающее зрелище — повсюду валялись погибшие животные, не только дикие, но и кошки и собаки Бельфлёров, домашняя птица и принадлежавший одному из мальчиков черный козленок. Некоторым работникам, живущим возле болота в бараках и отдельных домиках, пришлось вывозить из жилищ весь скарб, их временно переселили в деревню, в отстроенное по заказу Бельфлёров жилье, и конечно, Бельфлёры взяли на себя расходы на их питание и одежду и вызвались возместить потери, понесенные из-за наводнения. Поместье Бельфлёров подверглось существенным разрушениям, а самой печальной утратой стала гибель голштинских лошадей — они утонули при разливе ручья, находясь в конюшне в низине, где их непредусмотрительно заперли.
Подвал усадьбы затопило (такое случалось даже при обычных ливнях), окна были разбиты, шифер с крыши разметало на сотни ярдов вокруг, не осталось ни одной уцелевшей трубы, а на потолках темнели пятна протечек. Когда Бельфлеры в разгар бури вспомнили наконец о прабабушке Эльвире и бросились к ней в комнату, старушка сидела в кресле-качалке, буквально под дождем, который капал с потолка. Она накинула на голову черную кашемировую шаль, но, хотя и дрожала, вторжению как будто не обрадовалась. Горничную, по ее словам, она отослала несколько часов назад, потому что хотела в одиночестве «полюбоваться грозой», — и сидела и любовалась, несмотря на пронизывающий холод и протекающий потолок. Особенно ее восхищали, призналась она, сверкающие над озером молнии. Похоже, она забыла, а возможно, не сочла нужным упомянуть ни о своем сотом дне рождения, ни об ожидаемом — и, разумеется, несостоявшемся — пышном торжестве.
Буря закончилась, оставив после себя разрушения и горе, и на следующее утро Бельфлёры увидели мир преображенным: повсюду затоны и огромные лужи, где отражалось небо, отчего они напоминали куски стекла; поваленные деревья и кучи хлама, которые требовали расчистки. Мужчины — Гидеон, Юэн, даже Вёрнон, даже дедушка Ноэль — прошли пешком до самой деревни, чтобы помочь спасателям. Корнелия предлагала «распахнуть двери усадьбы» для бездомных, но в конце концов единственной жертвой наводнения, размещенной в доме, стал незнакомый старик — кто-то из ребятни обнаружил его лежащим у каменного фундамента конюшни. Как сказал мальчик, сперва он подумал, будто перед ним труп, но бедняга, как выяснилось, был жив!
Они внесли его внутрь — он был слишком изможден и сам идти не мог, а после, когда он лежал без сознания в комнате для прислуги на первом этаже, к нему вызвали доктора Дженсена. Найденный оказался мужчиной преклонного возраста с лилово-синим шрамом на лбу, беззубым, с впалыми щеками и пористой, словно вымоченной в воде кожей. Одежда его превратилась в лохмотья, а исхудавшие руки и ноги больше напоминали палки. Пульс был слабый, но все же прощупывался, и старик сумел выпить, хоть и пролив немало, принесенного ему Корнелией бульона. Ах, какое жалкое зрелище он собой представлял! Разговаривал он бессвязно — и, похоже, не помнил ни как его зовут, ни где он живет, ни что с ним стряслось, — твердил только, что угодил в страшную бурю. «Вы в безопасности, — успокаивали его, — постарайтесь уснуть. Мы вызвали врача. Теперь с вами не случиться ничего плохого».
Когда мужчины вернулись, то зашли посмотреть на него. Он лежал на подушках, сонно глядя на них и растягивая в улыбке беззубый рот. «Чудо, — сказали они, — что вы не утонули!» (Он ведь был совсем старый и слабый.)
Теперь ему ничего не грозит. И он останется с ними столько, сколько потребуется.
— Вы в усадьбе Бельфлёров, — сказал Ноэль, стоя возле кровати старика, — и вольны оставаться здесь столько, сколько потребуется, пока вас не заберут родные. Вы помните, как вас зовут?
Старик заморгал и неуверенно покачал головой. Его острые скулы, казалось, вот-вот проткнут кожу.
Ближе к вечеру к нему в комнату спустилась прабабка Эльвира вместе со своей дымчатой белой кошкой Минервой. Подойдя к изножью кровати, она порылась в кармане и вытащила очки. Водрузив их на нос, она довольно бесцеремонно уставилась на старика. Тот как раз проснулся и, неуверенно улыбаясь, смотрел на нее. Кошка запрыгнула на кровать, недовольно мяукнула и принялась «месить» одеяло у бедра старика. Несколько минут старуха и старик молча смотрели друг на друга. Затем Эльвира, сняв очки, сунула их в карман и пробормотала: «Старый ты дурак», после чего схватила Минерву и не проронив больше ни слова, покинула комнату.
В горах, в былые времена…
