Иван ФИРСОВ - От Крыма до Рима(Во славу земли русской)
Сенявин приказание флагмана так и не выполнил. Ушаков объявил в приказе по флоту: «А как не впервые вижу, его, г. Сенявина прискорбности от неохотного повиновения команде, потому подтверждаю впредь по повелениям моим чинить безоговорочно, как долг службы требует…»
Коса нашла на камень. Наверное, Сенявину пришли на ум его знатные родственники, Алексей Наумович, вспомнилось расположение светлейшего, и он настрочил жалобу Потемкину на своего начальника: «На весь флот назван я ослушником, неисполнителем, упрямым…» и прочее…
Ушаков отправил жалобу Потемкину с пояснениями.
Тем временем заботы отвлекли от затеянной передряги. Потемкин находился далеко, в Петербурге, и от него поступило предписание: «Тотчас вам выступить, направьте плавание к румелийским берегам и, если где найдете неприятеля, атакуйте с Богом».
Тихим июльским вечером Севастопольская эскадра вышла в море и двинулась на восток. Неделю назад пикеты у Балаклавы усмотрели на горизонте вражеские паруса, направлявшиеся в сторону Анапы.
На второй день Ушаков обнаружил турецкую эскадру в тридцать—сорок вымпелов. Турки оказались на ветре, потому Ушаков выжидал некоторое время, чтобы занять выгодное положение для боя. К вечеру ветер покрепчал, развело большую волну. Ночью шторм ра-зыгрался вовсю. На судах ломало бушприты, стеньги, рвало паруса, у кого-то открылась течь. Пришлось возвратиться в Севастополь, устранять неполадки. Наведя порядок на кораблях, Ушаков повел эскадру на запад, к румелийским берегам. Там, в долинах Дуная, в предгорьях Балкан, турки терпели поражения, но надеялись подправить свое незадачливое состояние успехами на морских рубежах.
В который раз Селим III питал надежду сокрушить-таки морскую мощь русских. Для подкрепления султан вызвал Алжирскую и Тунисскую эскадры. Довольно опытный алжирский адмирал Саид-Али поклялся на Коране:
— Я отыщу и привезу в клетке этого нечестивца, Ушак-пашу.
Под предводительством капудан-паши Гуссейна и четырех других флагманов соединенный турецкий флот из 18 линейных кораблей, 17 фрегатов, полусотни других судов отправился из бухты Золотой Рог, чтобы отыскать и посчитаться с эскадрой Ушакова.
В последний день июля стояла на якорях у мыса Ка-лиакрия, под защитой грозных береговых батарей, эскадра Гуссейна. Второй месяц удача отворачивается от капудан-паши. Ушак-паша не показывается в море.
В адмиральском салоне нестерпимо душно, два матроса стоят с опахалами над диваном, где дремлет после сытного обеда, разомлевший от зноя, Гуссейн-паша. Стоянка у Калиакрии несколько затянулась. Флагман дозволил своим матросам отдохнуть на берегу. Сегодня священный праздник Рамазан. Его храбрые воины заслужили передышку и развлечения.
Внезапно резкий, тревожный хлопок пушечного выстрела донесся в распахнутую балконную дверь. Спустя мгновение капудан-паша в одних шальварах выскочил на балкон. И без подзорной трубы на ясном лазурном небе четко вырисовывались паруса русской эскадры, показавшейся из-за мыса.
— Поднять сигнал: «Всем сняться с якорей! Построиться в колонну для боя!» — с досадой закричал Гуссейн.
Он уже успел прикинуть: «У русских два десятка вымпелов. У меня, слава Аллаху, больше почти вдвое. Пушек, значит, у меня также в два раза поболее, — несколько успокаиваясь, лихорадочно соображал Гус-сейн. — Вот только бы успеть сняться с якорей».
Услышав тревогу, стоявшие ближе к мысу турецкие суда рубили якорные канаты, ставили паруса, открыли беспорядочный огонь. А с берега к ним неслись шлюпки с матросами…
Между тем русские, не открывая огня, под всеми парусами устремились под залпы береговых батарей. «Аллах, видимо, помутил их разум», — тревожно размышлял Гуссейн, стараясь разгадать замысел русского флагмана. И вдруг он с ужасом осознал, что русский адмирал отрезает эскадру от берега, от матросов, спешивших на свои корабли.
…На шканцах «Рождества Христова», широко впечатав ноги в палубу, стоял, переводя взгляд с берега на турецкие корабли, Федор Ушаков.
«Нынче Гуссейну деваться некуда. Генерально сей час выйти на ветер, даже рискуя, под огнем береговых батарей».
— Сигнал: «Поворот вправо, курс вест! — скомандовал Ушаков. — Сблизиться на картечную дистанцию!»
Эскадра устремилась вдоль берега, отрезая турок от берега и получая преимущество ветра. Турецкие суда, успев отрубить якоря, сбились в кучу. Эскадра Ушакова картечным огнем крушила турецкие корабли. Новая тактика Ушакова, ближнего боя, оказалась победной, как и в Керченском сражении, и в схватке при Тендре. Расстрелянные в упор неприятельские суда, ломая бушприты, реи, сталкивались друг с другом, стремились поскорее выйти из боя. Только алжирец Саид-Али вышел вперед и пытался построить корабли для боя. Заметив этот маневр, Ушаков, верный себе, сомкнул строй эскадры и устремился в атаку. «Рождество Христово» с ходу атаковал алжирца. Сблизившись до полукабельтова, русский адмирал обошел корабль Сайда-Али по носу и, дав продольный залп, заставил второго турецкого флагмана выйти из строя. Не успокаиваясь, Ушаков атаковал корабль старшего флагмана, Гуссейна.
Но все же русским кораблям серьезный урон наносили береговые батареи. Пострадали «Навархия», «Петр Апостол», «Леонтий». Они с перебитыми реями, грот- и бизань-мачтами, стеньгами, потеряли ход, но Ушаков все равно похвалил их, они «оказали храбрость и мужество». Вконец разбитые турки устремились в сторону Босфора.
Ушаков поднял сигнал: «Гнать неприятеля!» Сплошной дым от залпов и пожаров застилал отступившего неприятеля. Солнце клонилось к западу, скрываясь за прибрежными холмами, ветер посвежел, обещая шторм. Наступившая вскоре темнота и разыгравшийся шторм спасли турок от полного разгрома.
На траверзе мыса Эмине эскадра Ушакова легла в дрейф. Командиры доложили потери — полтора десятка убитых, три десятка раненых.
Флагман здесь рапортовал Потемкину. «Наш флот всею линией, передовыми и задними кораблями совсем его окружил и производил с такою живостью жестокий огонь, что, повредя многих в мачтах, стеньгах, реях, парусах, не считая множества пробоин в корпусах, принудил укрываться многие корабли один за другова, и флот неприятельский при начале ночной темноты был совершенно доведен до крайности от стесняющих его беспрестанно, лег стесненною кучей под ветер, обо-ротясь к нам кормами, а наш флот, сомкнув дистанцию, гнал и беспрерывно огнем бил его носовыми пушками, а которым способно, всеми лагами. Особо повреждены и разбиты пашинские корабли».
Эскадра спускалась к проливам, Ушаков подумывал бомбардировать Константинополь. На подходе к Варне от берега отвалили две турецкие кирлангичи. Сидевшие в них турки размахивали белыми флагами.
Один из них поднялся на борт «Рождества Христова» и вручил Ушакову пакет главнокомандующего армией, генерала Репнина. Предписывалось прекратить военные действия, с Турцией подписаны мирные статьи…
Эскадра взяла курс на Севастополь, а в эти же дни к армии прибыл, спешивший из Петербурга, светлейший князь. Он уже знал о поражении турок при Кали-акрии и, прочитав текст мирных статей, разорвал их.
— Нынче с султаном станется другой разговор.
Потемкин был в большом недовольстве, мирный договор затеяли заключить без его участия. Прибыв в свою ставку, в Яссы, среди других неотложных дел, срочно вызвал Ушакова и бригадира Пустошкина, а перед этим в Севастополь поступил ордер Потемкина — Сенявина лишили звания генеральс-адъютанта, отстранили от должности командира «Навархии» и велели «немедленно явиться к его светлости».
Объявив Сенявину повеление князя, Ушаков добавил:
— Знайте, господин Сенявин, я нисколько не таю на вас зла и желал бы разрешить прошлые ваши недовольства без ущерба для вас.
Ушаков явно намекал, что действия князя связаны с жалобами Сенявина минувшим летом. В душе Сенявин давно раскаивался о затеянной ссоре с флагманом и тешил себя надеждой, что и светлейший уже все позабыл и предал забвению. На деле получилось по-другому.
Не успел Сенявин появиться перед князем, как на него обрушилась гневная тирада:
— Я надежду в тебе питал, мнил, что моим помощником будешь у Федора Федоровича, а ты занялся паскудством, при офицерах посмел оскорбительно ослушаться достойного и умнейшего адмирала, поклеп начал на него понапрасну возводить. — Князь в распахнутом халате метался по кабинету, потрясая кулаками. — Сие от Войновича в тебе замашки остались! Ишь возомнил себя, щелкопер самонадеянный! Да ты в подметки Ушакову не годишься! — Потемкин с остервенением отпихнул ногой банкетку, .стоявшую посредине, подошел к окну, несколько минут молчал, разглядывая что-то во дворе. — Значит, так, — продолжал он, несколько поостыв и не оборачиваясь, — выбирай — либо повинишься перед Федором Федоровичем при всех офицерах и попросишь у него прощения, либо под суд тебя отдам по закону и в матросы разжалую. Иного приговора не будет. А ныне ступай под арест в кордегардию да поразмысли там хорошенько!
