Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
Так знайте, к пущей ярости своей, —
Алмаз во тьме горит еще сильней.
(Уходят Виттория и стража. Входит Браччьяно.)
Б р а ч ч ь я н о
Мы вновь друзья. Соединим же руки
Над гробом друга. И будет это
Как эмблема мира и от мщения покой.
Ф р. М е д и ч и
В чем дело?
Б р а ч ч ь я н о
Мне крови краски более не вызвать
На щеки милой, всё преуспели сделать вы,
Так много потеряв уже. Прощайте!
Ф р. М е д и ч и
Как странны эти речи. Что же в них?
Ф л а м и н ь о (в сторону)
Хорошо! Это вступление к обнаружению смерти княгини. Разыграно неплохо. Не имея возможности исполнить сейчас партию слезных терзаний по случаю кончины своей госпожи, изображу-ка я скверное настроение по поводу несчастий сестры, что поможет мне избежать праздных вопросов. Предательство языка само по себе — подлая болезнь: не буду я ни с кем говорить, никого не стану слушать и на некоторое время притворюсь сумасшедшим.
(Уходит Фламиньо. Входят Джованни, граф Людовиго и свита.)
Ф р. М е д и ч и
Как, благородный родственник, вы в черном?
Д ж о в а н н и
Да, подражать меня учили вам
В добре, но от меня вы переймете
Цвета одежды. Дорогая мать
Ведь…
Ф р. М е д и ч и
О! Где?
Д ж о в а н н и
Там. Нет, там. Я б не хотел,
Чтоб плакали.
Ф р. М е д и ч и
Мертва?
Д ж о в а н н и
Прости, что не сказал.
Л ю д о в и г о
Скончалась, князь!
Ф р. М е д и ч и
Мертва!
М о н т и ч е л ь з о
Блаженная княгиня вознеслась над суетностью жизни высоко.
Уйдите, господа.
(Уходят послы.)
Д ж о в а н н и
Что, дядя, умершие делают? Едят ли?
Поют, охотятся и веселы ль,
Как мы, живые?
Ф р. М е д и ч и
Нет, племянник, спят.
Д ж о в а н н и
Князь, князь, о, если бы и я был мертвым?
Я шесть ночей не спал! Когда же их разбудят?
Ф р. М е д и ч и
Когда велит Господь.
Д ж о в а н н и
О, не буди их, Боже!
Я знаю, сто ночей она не засыпала,
Изголовье все ее
Пропитано слезами. Жалуюсь вам, князь.
Я расскажу, как с мертвой поступили:
В ужасный ящик из свинца забили,
Обнять не дали.
Ф р. М е д и ч и
Ты ее любил?
Д ж о в а н н и
Нередко слышал от нее, что вскормлен был я ею,
И думал потому, что нежно я любим,
Хоть это у княгинь большая редкость.
Ф р. М е д и ч и
Единственный, кто помнит о сестре.
Ступайте, ради бога.
(Уходят Джованни и свита.)
М о н т и ч е л ь з о
Ну, что теперь, мой господин?
Ф р. М е д и ч и
Поверьте, я теперь, могилой став ей,
Ее святую память сохраню
Надежней, чем сто тысяч эпитафий.
(Уходит Фр. Медичи и кардинал Монтичельзо.)
СЦЕНА 3
Входит Фламиньо, притворясь сумасшедшим, а также Марчелло и Людовиго, которые не видят друг друга.
Ф л а м и н ь о
Колотят, как стальную наковальню, пока от боли боль мы не узнаем. Кто меня теперь рассудит? Это ли конец службы? Лучше бы мне чеснок нюхать, путешествовать по Франции, быть себе собственным конюхом, носить тулуп или сапоги в вонючей ваксе или записаться в ряды четырнадцати тысяч польских почтарей{213}.
(Входят послы.)
С а в о й с к и й п о с о л
Утешьтесь!
Ф л а м и н ь о
Ваши слова утешения, как мед: он сладок для здорового рта, но в моем — рана, и они вонзаются в него, как пчелиное жало. О, как умело они сделали свое дело! Как будто не со зла. Хитрец подражает дьяволу, а дьявол как пушка: куда бы ни являлся пакостить — идет задом наперед.
Ф р а н ц у з с к и й п о с о л
Доказательства очевидны.
Ф л а м и н ь о
Доказательства! Подкуп! О золото, ведь ты — бог! И о человек, ведь ты — дьявол, если так прельщает тебя проклятый минерал. Вот он — ваш двуличный адвокат. Из жуликов и выходят доносчики, как из червей — мухи: можете на них плотву удить. А кардинал! Хотелось бы мне, чтобы он слышал вот что: нет ничего святого настолько, чтобы устояло пред силой золота и не подверглось порче, как пища на экваторе. Хорошо вам в Англии, милорд, а здесь же торгуют правосудием на таких весах, что насмерть людей задавить могут. Ужасная плата!
А н г л и й с к и й п о с о л
Фи! Фи! Фламиньо.
(Уходят послы.)
Ф л а м и н ь о
Даже при самой большой раскачке колокола не зазвучат, как следует, и думаю, что этот кардинал тоже так и не удосужится хорошенько помолиться, пока не доживет до эшафота. Подвергнуть бы их пытке, чтобы выявить сговор, да ведь господа-то от пыток освобождены — и то верно: от пустяка ведь могут на куски рассыпаться, до вопросов дело не дойдет.
Религия, о как она замарана ухищрениями. Первое преступление в мире ведь тоже было из-за религии{214}. Кабы я был евреем!
М а р ч е л л о
О, их и так избыток.
Ф л а м и н ь о
Ошибаешься, в евреях недочет, и в попах — недочет, и в господах — недочет.
М а р ч е л л о
Как?
Ф л а м и н ь о
Докажу: будь избыток в евреях, не лезло бы столько христиан в ростовщики; в попах — не приходилось бы на каждого по шесть приходов, в господах — все бы сморчки, лучшие образцы которых произрастают из навоза, не вздыхали бы по господству. Ты же будь одним из тех, кто прибегает к искусству Вельнера{215} из Англии — глотает всё, что дадут, пока от слабительного не оголодает, как пильщик бревен. Пойду послушать крик сыча.
(Уходит.)
Л ю д о в и г о (в сторону)
Ведь это же Браччьяно сводник.
Странно,
О преступлены!, ужаснувшем всех,
Сестры-прелюбодейки, говорит
Так горячо и смело. Я намерен
Поддеть его.
(Входит Фламиньо.)
Ф л а м и н ь о (в сторону)
Как смел изгнанник показаться в Риме,
Не заслужив прощенья? Слыхал,
Покойница ему давала денег,
И с самой Падуи он провожал
