Павел Винтман - Голубые следы

Всех сосчитать, что заснули мертвецки,
Я не берусь.
Станы татарские, тьмы половецкие,
Храбрая Русь.

Тем смельчакам, что остались живыми,
Смерть на пиру.
Утром под страшный настил положили
Пленную Русь.

С этими кончили. Завтра продолжат
Злую игру.
Завтра всю Русь под копыта положат,
Гордую Русь.

Над степью недобрые тучи —
   недобрые люди…
Ой, что ж это будет?
Стрелою летучей по нашим дорогам
Просвищет тревога.

Недобрые люди —
недобрые тучи над степью,
Останется пепел.
Ой, нет тебе, Русь,
   ни победы, ни клича, ни князя.
В раздорах завязнешь.

Недобрые люди —
   над степью недобрые тучи.
За грех наказанье.
Я плачу. Я плачу слезою горючей
О Киеве стольном, о Суздале славном, о ярой
   Рязани.

За Диким полем множились костры их,
Тянуло к городу тяжелым, смрадным чадом,
Татары сабли у костров острили
И наполняли стрелами колчаны.
Потоп копыт и конских морд лавина.
На саблю — сто. По двадцать пик на пику.
И русский клич у церкви Десятинной
Звучит последним лебединым кликом.
Земля дрожит от страха и от зноя.
Сражаться больше некому и нечем.
Повис над окровавленной землею
Широкоскулый желтый вечер.

Наши избы — дымные конуры,
И грустны чахоточные нивы.
Край наш сирый, пасмурный и хмурый,
Наши парни хилы и трусливы.

Некому сказать здесь нежно: «Милый…»
Над избою звоном звонят сосны,
Непокорной девичьею силой
Лишь они подруги мне и сестры.

Не боясь людской и божьей кары,
В степь уйду, где вольный ветер веет.
Уноси меня, степняк-татарин, —
Быть хочу наложницей твоею.

Татарин любит льстивые слова,
Он саблею гордится да конями…
Он силою силен, а я силен рублями,
И будет властвовать моя Москва.

Тверская покатилась голова
Под черной тяжестью моих наветов.
Он поднял меч, и он казнен за это.
И будет властвовать моя Москва.

Из рук татарских принял я ярлык.
Да, на коленях полз в Орду за ним я,
Но над моей Москвой теперь взлетят орлы,
Как над могучей Византией.

Ой ударь, кузнец, молотом, молотом —
Откуй, кузнец, щит булатный,
Чтоб мой милый, мой сокол, мой молодец
Вернулся обратно.

Ой ударь, кузнец, молотом, молотом —
Сталь огнем и водой изведай,
Чтоб мой милый, мой сокол, мой молодец
Вернулся с победой.

Ой ударь, кузнец, молотом, молотом —
Цепь достань из горнила,
Чтоб сердца наши с юности, смолоду
Навсегда скрепило.

Русь нашу топчут конями кургузыми.
Нивы заброшены, села в огне…
— Что же вы терпите, храбрые русичи?
— Русичи копят гнев.

Зимы сплетаются косами русыми.
Вьюга тревогу по папертям мчит…
— Что ж вы затеяли, храбрые русичи?
— Русичи точат мечи.

Немощно сгорбились осени грустные.
Плещется слабость в потоках дождя.
— Что же вы медлите, храбрые русичи?
— Русичи ждут вождя.

Полками стояли над самой Москвой мы
Пред княжеским домом.
Князь вышел навстречу. Сказал нам:
     — О русские воины,
Татарин за Доном.

Полками стояли над сонной рекой мы,
Над тихой Непрядвой.
Князь вышел вперед и сказал нам:
     — О русские воины,
Поляжем за правду!
Мы в смертную сечу пошли, не жалея
Ни силы, ни жизни.
И сами легли и —
     что было еще тяжелее —
Врага положили.

Попы — звоните! Села — бейте в била!
Пляшите, скоморохи!
   Русь, упейся!
От ига проклятых земля освободилась.
Боян, прославь победу песней.

Коней полет и стягов клекот орлий,
Седой ковыль — предутренний туман,
И блеск мечей, подобный блеску молний,
Славь звонкой песнею, Боян.

О русский княже! Дмитрий, сокол гордый,
Чья слава возлелеяна в боях!
В донских степях добытую свободу
Славь звонкой песнею, Боян!

В воздухе синем
      рассвет голубой полосой.
Ветер взметнулся
      да так и остался висеть.
Кони в полете.
      Копыта бесшумны, как сон.
Я прихожусь тебе сыном,
      татарская степь.

Годы, как грозы, —
      лиловым огнем налиты.
Молнии крешут о кремни
      отцовских костей.
Кони умчались,
дороги прямы и чисты.
Я прихожусь тебе сыном,
      татарская степь.

Сгинули кони…
      Укрыла роса ковыли.
Только закаты легли в травяную постель.
Пламя степное в моей неуемной крови, —
Я прихожусь тебе сыном,
      татарская степь.

Это может случиться в степи
      После долгих напрасных скитаний.
Ни путей,
      Ни дорог,
      Мир просторен, враждебен, велик.
Нет ни капли воды,
      И язык присыхает к гортани.
Нету сил, чтобы встать.
      Надо мною звенят ковыли.

Это может случиться на море:
      Храпящая бестолочь шквала,
Накреняется шхуна,
      Ломается хрупкая снасть…
Волны сделали дело
      И ушли, как ни в чем не бывало.
Над курчавой воронкой
      Спокойно вода улеглась.

Это может случиться в бою:
      Удила конь горячий закусит
И помчит на врага…
      Но бессильно повиснет рука,
Рухнет всадник в траву
      И тугие поводья отпустит,
Умный конь постоит, постоит
      И куда-то пойдет наугад.

Отворяются двери судьбы.
Ты выходишь из отчего дома.
Ты пройдешь по пути молодому
И устанешь от долгой ходьбы.

Ты суровый свой путь полюби,
Приказаньям наркома послушный!
Отворяются двери судьбы,
Как скрипучие двери теплушки.

Мой товарищ, милый и смешной,
Нынче отправляется в дорогу,
Не спеша прощается со мной,
Говорит негромко и немного…

Вот пройдут последние часы
В бесплацкартной суете вокзальной.
Семафор взмахнет крылом косым,
Ляжет путь — суровый путь и дальний.

Не тужи, товарищ, не тужи!
Ближними тревожными ночами
Позовут и нас на рубежи…
Может быть, и свидимся случайно.

Он вошел и сказал:
      «Командарм,
Я сегодня вернулся один.
Я сквозь фронт, сквозь огонь, сквозь удар
Этой ночью один проходил».
Встал навстречу ему командарм.
Он вошел и сказал:
      «Командарм,
(Дрогнул голос… Ссутулились плечи…)
Он погиб, он расстрелян вчера,
Наш товарищ, поэт и разведчик…»
Снял фуражку тогда командарм.
Он вошел и сказал:
      «Командарм!
Боль, как ненависть, в сердце суха…
Он, как жил и как пел, умирал,
Он пред смертью сюда передал
Эту сводку частей
И последний набросок стиха…»
Взял помятый листок командарм.
Цифры сводки столбцом покрывали листок.
И легла поперек
Вязь изломанных строк:
«Командарм, за окном закачался рассвет.
Он последний… глубокий… весенний…
У тюремной стены
   дожидается смерть,
Прячась в плюше столетних расселин.
Командарм, у стены дожидается смерть…
Нашей битве неделю назад дан был старт.
Командарм! Я сражаться еще не устал,
Но сейчас встречу смерть…
Мне на мир не смотреть…
Это страшно —
   не жить,—
      командарм!
Но скажи всем друзьям,
Передай всей стране:
Если б жизнь еще раз вернулась ко мне
(Хоть такой же конец был заведом),
Я бы снова пришел к этой мшистой стене
За кусочком Великой Победы!»
«Вы до ночи свободны, — сказал
      командарм.—
Спать идите. Идите обедать».
И на карте отметил, где ляжет удар:
Штрих на контур грядущей Победы.