Павел Винтман - Голубые следы

Над днепровской кручей синей
Молчаливо тучи стынут.
Над угрюмыми домами
Пляшут тусклые туманы.

Ветер сильного сбивает
И усталого тревожит.
Как все это, дорогая,
На твою любовь похоже!

Не причислена к лику святых инкунабул,
Ты на полке стоишь в тишине и пыли,
К острым буквам твоим, наклонившимся набок,
Желтый свет тишины и столетий прилип.

Кто откроет тебя, переплет из потрепанной
   кожи?
И кому ты нужна, немудреная песни строка?
Но эти старинные песни сердце поэта тревожат,
Как воспоминания юности — старика.

Всю ночь мне снились алые сны,
Седой кошмар теснил мне грудь…
Страшась нелепостей лесных,
Я выбирал окольный путь.

Мне до рассвета снилась ты,
Чиста, как первобытный снег…
И так, чуждаясь чистоты,
Я был несчастнейшим во сне.

Когда б я наяву солгал,
Когда б я наяву кружил,—
Вовек мне песен не слагать,
Тебя не видеть и не жить.

Ветер крылья тугие раскинул над лесом,
Загулял, засвистал синеглазый повеса.
Ты пришла. Ты ушла, как холодная осень.
Я напрасно ищу твои рыжие косы.
Где ты, где ты, тоска!
   Где ты, где ты, невеста?
Ветер синие крылья повесил над лесом.

Что с того, что на рассвете
Запевает песню дрозд,
Если беспощадный ветер
Гасит пересветы звезд.

Что с того, что на рассвете
Птиц полеты высоки —
Звезды гаснут, как столетья,
Как надежды, как стихи.

Романтика детства — невидимый бог,
Романтика юности — памятный локон,
На сцене романтика — свет голубой,
На море романтика — парус далекий.

Романтика боя — звенящая сталь,
Романтика грусти — Шопена ноктюрны,
Романтика далей — мосты и места,
Романтика смерти — античная урна.

Романтика встреч и романтика снов.
Но прочих романтик ясней и чудесней
Моя королева — романтика слов,
Моя королева — романтика песен.

Много нынче попам да баронам тревог,
Много в чаще шервудской секретных
   дорог,
Много знает запевов охотничий рог.
Много песен о Робин Гуде.

Если лес будто спит, потонувший в ночи,
Присмотрись и увидишь:
   костры горячи,
Приложись и услышишь:
   бряцают мечи —
Это лагерь ребят Робин Гуда.

Если встретишь часовню —
   округа пуста,
И ее покровитель —
   веселый Дунстан,
И чрезмерно дороден отшельника стан —
Это храм молодцов Робин Гуда.

Если злому барону не скрыться в броне
От каленой стрелы,
   если замок в огне,
Если вешают челядь,
   выводят коней, —
Это праведный суд Робин Гуда.

Если где-нибудь
   встретится нам менестрель,
Чей напев так суров,
   чьи слова метче стрел,
Кто за правду погибнуть готов на
   костре, —
Он поет о делах Робин Гуда.

На горе над рекой Монастырь
По откосам густые кусты.
Умеряя неистовый бег,
Днепр ласкает обрывистый брег.

Здесь, несчетные толпы маня,
Выдыбал потонувший Перун.
Здесь впервые суровый монах
Быль и небыль доверил перу.

Реки меняют русла,
Ветры трепетней лани —
Это идут без устали
Воины Тамерлана.

Очи закроет смелым
Смертная тень тумана,
Если взметнутся стрелы
Лучников Тамерлана.

Будет довольно пищи
Воронам и орланам,
Если промчатся тысячи
Конников Тамерлана.

Стонут в огне народы,
В прах обратятся страны
Там, где проходят орды
Хищников Тамерлана.

Таким этот день и запомнят столетья —
Тревожным, как зарево,
тусклым, как вечность…
И ветви с рассветом повисли, как плети,
Зажглися с рассветом предсмертные
   свечи.

Зажег их священник, потушит палач их…
И души — как свечи в последнем
   движенье.
Вся площадь широкая ходит от плача,
И в трепете даже преображенец.

Но Петр спокоен, и взор его светел:
— Кончайте скорее. Так надо. Так надо.—
На площади Красной с казненными
   рядом
Качается висельник-ветер.

Грозно рокочет море.
Глухо ворчит прилив.
— Чей это вымпел скорый?
— Чьи паруса вдали?
— Кто это там в океане,
С бурей затеял игру?
— Это плывут зурбагане,
Это везут зурбагане
Песен веселых груз.

Александру Грину
Я живу на третьем этаже,
Вечно вижу небо в проводах,
Слышу, как обгладывает жесть
Дождевая ржавая вода.

Только я чужой вам, этажи,
Только я средь улиц, как в лесу,
Только я сквозь городскую жизнь
Сказки моря в сердце пронесу.

В таверне я встретил девчонку одну.
В далеком порту это было…
И сердце, как якорь, скользнуло
   ко дну —

Девчонка меня полюбила.
Три дня и три ночи промчались в дыму,
Потом парусов перегуд…
   Подымем же кубок
   За нежные губы
   Оставленных на берегу!

Года пролетели в полночной тоске,
Холодные волны, как ртуть…
Но сердце, как якорь, лежит на песке
В далеком заморском порту.

Не помню, как девушку звали,
Но только забыть не могу…

   Поднимем же кубок
   За нежные губы
   Оставленных на берегу!

Вкушать блаженство не всегда
Нам на земле дано.
Бывает в бочках пустота,
А у бутылок дно.

У друга, не поймешь зачем,
За голенищем нож,
У лучшей женщины в душе
Всегда таится ложь…

Но трижды проклят будет тот
(Тяжка его вина!),
Кто из-за этого не пьет
Ни рома, ни вина,

Кто не целует алый рот,
Не верит в сотый раз,
Хотя и знает наперед,
Что друг его предаст.

Так было встарь, так будет вновь —
И иначе нельзя.
Есть в бочках ром, в порту —
   любовь,
На корабле — друзья!

Когда вас в саванну забросит черт
Или попутный ветер, —
Спешите за счастьем зайти в кабачок
К старухе Елизавете.

Вы ей без труда нанесете визит —
Вам всякий укажет дорогу.
Пустая бутылка над дверью висит,
И в погребе полных много.

Добудешь подругу там, если смел,
Один будешь, если скромен.
И в погребе Бетсином хватит на всех
Ямайского черного рома.

И буря назавтра тебе нипочем,
И смерти своей не заметишь…
Спешите за счастьем
в ночной кабачок
К старухе Елизавете!