Павел Винтман - Голубые следы

…И в паузу будней ты с песней вошла.
Был мир — как матрос, распахнувший
бушлат,
Открывший тельняшку и смуглое тело;
Был мир полосат —
голубой был и белый,
Когда мы втроем через город к Днепру
Прошли.
И молчанье лежало вокруг.
И свежестью дуло на нас настоящей.
Мы были втроем среди ветра и счастья.
И снег.
Был он мягкий, красивый и мокрый,
Он четким рисунком ложился на локон,
Он прядь, точно чернь серебро, покрывал.
И я признаюсь — я чуть-чуть ревновал,
И я прижимал эту прядку к устам,
И снег с теплотою сражаться устал,
И дрогнули льды,
И в синеющей выси
Последние белые клочья повисли.
Их ветры весенние вдаль унесли,
И это — трофеи
Мои и весны.

Это лето промчалось под знаком потресканных
   губ,
Ненасытных и злых, как земля в это знойное
   лето.
Как сребристый июль, я забыть никогда
   не смогу
Трепет первых вопросов, молчание первых
   ответов.
Ты влекла меня в мир —
только мне или всем? — неизвестный.
Замолкали сверчки, увертюру к ночи отыграв,
Мир был полон тепла, неожиданно ярких
   созвездий,
Мир колючих ресниц и нестрашных преград.
Мир был зыбким — в нем тонешь, не ищешь,
   на что опереться,
Мир был легкий и радостный.
Может быть,
   чуточку глупым,
Потому что за подвиги, за победы
   над рвущимся сердцем
Был в награду не орден, а губы.
Мир был странный и —
   мне или всем? —
      неизвестный.
Впрочем, я ведь не первый,
Называющий девушку песней,
А губы припевом.

День весенний — голубая бестолочь.
Зимний ветер — голубая бестия.
Это ж надо им на землю вместе лечь —
Солнцем греть, а зимним ветром выстегать.

Дорогая недовольна встречею,
Холод слов… Но в паузе — амнистия.
Это ж надо им на сердце вместе лечь —
Солнцем греть, а зимним ветром выстегать.

Ветер осени, жесткий и мглистый,
Обрывает холодные листья.
Капли горькие капают с дуба…
Это губы твои, это губы.

Ветер осени, пасмурный ветер,
Обнажает застывшие ветви,
Ветви скрючены яростной мукой…
Это руки мои, это руки.

Ты проходишь соседней аллеей,
Не подходишь ко мне, не жалеешь.
Погляди на меня хотя бы,
О Сентябрь, мой Сентябрь.

На что мой тонкий вкус?
На что мой мозг
   ученый?
На что мне жизнь? Что смерть в конце концов?
Мне б только знать, что в час кончины черный
Наклонится ко мне любимое лицо.

И я, моя любовь, навеки твой невольник,
Мне невозможно без тебя уснуть.
Я так ищу тебя, как берег ищут волны,
Чтобы окончить свой суровый путь.

Кто дал тебе такую власть,
Такую власть, красу такую,
Что гордый рад к ногам упасть,
Упасть и плакать,
Прах целуя?

Тебе не полюбить меня —
Неловок и лицом не вышел,
Но сотни рифм тобою дышат,
Теперь навеки
Ты — моя.

Над паровозом шуршащий ковыль
Белого пара и сизого дыма…
Символ прощаний и встреч — это
Горькие руки, холодное имя.

Как он жесток, поворот,
Сделавший близкое злым и далеким.
Что мне осталось? Усталость, покой,
Шорох стихов в тишине одинокой.

К Вашим услугам окно, как трюмо,
Локон поправили, взоры — как стрелы.
Образ мой стерт поездной кутерьмой,
Образ мой стуками стрелок раздавлен.

Над паровозом шуршащий ковыль
Белого пара и сизого дыма…
Символ прощаний и встреч — это
Горькие руки, холодное имя.

Ты болен, старый мир, ты безнадежно болен,
От первого толчка рассыпаться готов,
Жестокий, как сатрап, и жалкий, как невольник,
Ты мчишься в пустоте, сквозь легион годов.
И этот год — он над тобой, как ворон,
На жирном мясе трупов раздобрев.
…Сегодня 39. Завтра 40.
И близок час, когда начнется бред.

Несть измены в легком поцелуе,
В ласковом пожатии руки,
Что с того, что смотришь на другую?
Что пройдешься об руку с другим?

Но разлука — едкая отрава,
От нее всегда на сердце муть.
Потому, что горе и отрада
Достаются только одному.

Ты, смертный, хочешь богом стать,
Спокойно книгу судьб листать,
Страданьем не платить за стих,
Купаться в вечной радости.

Нам, людям, лучше быть людьми,
Неверный миг судьбы ловить.
Нам счастье на вес золота.
Жизнь божья невеселая.

Из всех богов — Вулканом быть,
Вулканом быть — огонь любить,
Огонь любить — металл ковать,
Друг с дружкой скалы сталкивать.

С полудня небо крылось тучами,
В жнивье корежились поля.
Сомненьем и желаньем мучимы,
Сближались небо и земля.

Потом разверзлась тьма кромешная,
Потом — где небо, где земля?
Потом давай скорее смешивать,
Что можно и чего нельзя.

И так сплелись —
расстаться трудно им…
Просторы неба
   прояснив,
Коснулся ветерок предутренний
Полуопущенных ресниц.

Бывает: склонилась березка,
В свое отраженье врастая,
Как будто девчонка-подросток
Впервые о милом гадает.

И, только сойдясь с нею запросто,
Рукою коры касаясь,
Поймешь по наплывам и наростам:
Березка совсем седая.

На обрыве, над зеленым озером,
Где рассвет мохнатым покрывалом,
Молодая гибкая березонька
Голубому ветру отдавалась.

Легкокрылый, упоен победою,
Легкомысленный веселый ветер,
Хвастая, торопится поведать он
О грехе березки всем на свете.

Стукнет сплетник в каждую оконницу…
Ох ты, девичья ославленная участь!..
Со стыда склонила ветви донизу,
Стала ивой, ивою плакучею.

Прямой и нежданный ударил дождь,
Летний шумливый ливень.
Такой, что без зонтика и галош
Пройти ни за что не смогли бы вы.

А под навесом (кругом гроза)
Двое. Такие счастливые,
Что мимо них, не зажмурив глаза,
Пройти ни за что не смогли бы вы.

Гроза надвинулась, как ты —
Я без труда тебя узнал:
Такие ж смуглые черты,
Такие ж синие глаза.

Такую принесла беду,
Что покорилось все вокруг,
Что даже одинокий дуб
К ней протянул сплетенье рук.

Прикосновение дождем…
Как я — твоих холодных губ,
Он так же безнадежно ждет,
Влюблен, безропотен и глуп.

Что тебе, моя родная, снится?
Что твой сон, любимая, тревожит?
Вздрагивают длинные ресницы,
На большую бабочку похожие.

На большую бабочку ночную,
Что в саду по вечерам гудит.
Хочется коснуться поцелуем,
Да боюсь тебе не угодить.