Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— А про тебя Варя спрашивала.

— Варя? — встрепенулся Егорка. — Ты её видела?

— Видела, — кивнула Дашутка, — и знаешь, сама ведь меня нашла и спросила про тебя. Как будто знала, что ты здесь.

— Пусть придёт. Я буду рад.

— Хорошо, братик. Тебе просили передать…

— Что? Кто просил?

Она протянула сложенную вчетверо бумагу. Егорка развернул и улыбнулся: это, конечно же, от Ивана Трофимовича Челяднина! Окольничий написал ему послание настолько замысловатой вязью, что пришлось немало потрудиться, разбирая. Оказалось, всего лишь пожелал ему скорейшего выздоровления. Наверное, просто хотел, чтобы он не разучился читать вычурную тайнопись. Чувствуя, что лоб покрывается испариной, Егорка откинулся на подушке. Дашутка, увидев, что брат утомился, осторожно вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

А наутро вернулась, да не одна. Рядом с ней стояла Варя. Девочка то краснела, то бледнела, волнуясь и от того, что впервые оказалась в таком богатом доме, и от предстоящей встречи с Егоркой.

— Здравствуй, — наконец сказала она.

— Здравствуй, Варенька.

— Вот, Акинфий Дмитриевич тебе передал. Помнишь его?

— Конечно, помню. Что передал-то?

— Пастилу, какую мы тогда ели.

— Коломенскую?

— Да. Только ты, наверное, и так пастилу каждый день ешь в таком-то тереме.

Егорка улыбнулся:

— Ещё ни разу не ел. Пока больше отвары всякие целебные. Да ты поблагодари его от меня.

— Конечно. И вот тебе ещё.

Она сняла со спины котомку и вытащила оттуда… Егорка не поверил своим глазам — книгу! Откуда? Она и стоит, наверно, больше, чем всё имущество Акинфия Дмитриевича. И взять её Варе было совершенно негде.

— Это тебе от дяденьки Ивана, — развеяла его сомнения Варя, — ну, помнишь, ты перед походом читал?

Надо же! Грозный окольничий Иван Челяднин для Вари, оказывается, дяденька! Да как же она к нему попало-то?

— Как же ты к нему попала, Варенька?

У Егорки от изумления даже, кажется, сил прибавилось.

— Как-как, — сказала девочка, — никуда я не приходила. Это он сам пришёл, когда Акинфий Дмитриевич на Красной площади торговал. Купил гусиных перьев да песка для письма. А я почему-то сразу подумала, что он тебя знает. И он ещё ведь только сначала кажется сердитым, а на самом деле очень добрый.

— Я знаю, — улыбнулся Егорка.

Варя вздохнула:

— Только мало кто это видит. Он книжку потом и принёс. Сказал, чтобы я тебе передала.

— И он тебе сразу поверил?

— Вот, поверил.

Варя посидела у Егоркиной кровати ещё немного, болтая о торговых делах, потом засобиралась:

— Пора мне, Акинфию Дмитриевичу на базар надо.

— До свиданья, Варя.

— До свиданья. Можно я ещё приду?

— Конечно, приходи.

Варя направилась к двери и уже на пороге обернулась:

— Егорка! Через шесть, нет, через пять лет я вырасту, и мы с тобой поженимся. И потом уйдём далеко, за Волгу, за Камень [132].

— Я знаю, — снова улыбнулся Егорка, вспомнив их первую встречу в Москве.

— А ты не смейся. Всё так и будет. Уж я-то знаю точно. Скоро, скоро, открыт нам будет пусть навстречу солнцу. До самого дальнего моря-океана.

Когда Варя вышла из светлицы, Егорка сел в кровати, опустил ноги на пол и попытался встать. Голова кружилась, дрожали коленки, но он сделал шаг к окну. Потом ещё и ещё. Опершись руками о подоконник, он смотрел вниз, на крыльцо, рядом с которым стояла гружённая какими-то мешками телега. Варин отчим Акинфий Дмитриевич терпеливо дожидался её у терема.

Когда Варя вышла и уселась рядом, Акинфий Дмитриевич, взяв вожжи, легонько стеганул ими лошадь. Телега тронулась, Егорка провожал её взглядом, отметив про себя, что Акинфий Дмитриевич и впрямь хороший хозяин. Колёса подогнаны ладно, не скрипят и не болтаются на осях.

Когда они уже отъехали от крыльца саженей на двадцать, Варя вдруг заёрзала, завертела головой, потом обернулась и посмотрела как раз на то окошко, в котором стоял Егорка. Но видеть его она не могла — вставленная в рамки слюда пропускала слишком мало света. Но всё равно — улыбнулась и помахала ему рукой, как будто знала.

И Егорка тоже улыбнулся и помахал ей в ответ.

Эпилог

Рим, поздняя осень 1572 года

Неприметный невысокий прохожий, одетый в простой серый плащ, пересёк улицу на окраине Вечного города, споткнувшись о выбоину в мостовой. Обветренное лицо, изборождённое морщинами, выдавало в нём человека, много повидавшего на своём веку. Подойдя к двухэтажному особняку уважаемого негоцианта Алессандро Инганнаморте, он дважды постучал в дверь, которая открылась тут же, как будто привратник стоял за ней, дожидаясь его прихода.

Невысокий широкоплечий человек в чёрном трико и зелёном камзоле посторонился, пропуская гостя.

— Приветствую тебя, Джузеппе, — сказал тот.

— И я приветствую тебя, брат Гийом. Отец провинциал ждёт тебя.

Брат Гийом поднялся по лестнице на второй этаж и вошёл через открытую дверь в небольшую комнату с чёрными шторами на окнах. За столом сидел отец провинциал. Они были знакомы уже много лет и приветствовали друг друга, как старые друзья:

— Здравствуй, Гийом. Рад видеть тебя в добром здравии. Ведь при твоём роде занятий это так сложно.

— А я рад, отец провинциал, что ты рад. Но вдали от Рима здравие часто сохраняется лучше.

Священник улыбнулся, по достоинству оценив шутливое приветствие Гийома, намекнувшего на интриги вокруг Святого престола.

— Итак, письменный доклад о своём визите в Московию ты составишь позже, а сейчас я хотел бы услышать обо всём от тебя лично. Так, знаешь ли, лучше проникаешься духом событий.

— Доклад уже составлен, — сказал Гийом.

Он откинул полу плаща и, достав из висящей на левом боку небольшой сумки свиток, протянул его отцу провинциалу. Тот принял документ, тут же убрав его в ящик стола.

— Как я попал в Московию, тебе известно, — сказал Гийом, — всё прошло великолепно. Безупречное владение русским языком и врождённые способности к лицедейству позволяли мне преображаться в людей самых разных сословий. И это ни разу не вызвало подозрений местных жителей. Как мы и планировали, в Каргополе я встретил этого юношу, Петера. Он показался мне весьма способным человеком. После расставания с ним я отправился в Новгород, чтобы выполнить известное нам обоим задание.

— Об этом немного позже, Гийом. Сейчас меня больше интересует всё, что связано с Петером и его миссией.

— Тут я должен извиниться за свою ошибку, отец провинциал.

— Вот как? В чём ошибка?

— Я неверно оценил возможности Московии и ориентировал Петера исключительно на завладение знаменитой либереей царя Ивана.

— Но это достойная цель.

— Да, но в тех условиях было необходимо бросить все силы на снижение оборонных возможностей русской державы вплоть до ликвидации персон, от которых зависела организация отпора крымскому войску. Я уже составил список тех, кого подлежало устранить в первую очередь, но потом, узнав о количестве имеющихся в столице войск, решил, что русские не сумеют оказать значимого сопротивления татарам. Но князь Михаил Воротынский оказался слишком упорным в обороне, а боярин Дмитрий Хворо станин — умелым и отважным полководцем. Я бы даже сказал — изощрённым. Кроме них было несколько десятков фигур поменьше. Но именно из-за их деятельности не слишком многочисленное русское войско оказалось в избытке обеспечено оружием и щитами для гуляй-города, благодаря чему у Воротынского с Хворостининым появилась возможность проявить свои полководческие таланты.

Отец провинциал сидел молча, обдумывая сказанное. Его правая рука лежала на столешнице, пальцы методично барабанили по полированной кипарисовой плашке. Гийом из прошлого своего общения с отцом провинциалом знал, что это свидетельствует о его встревоженности и поиске путей для дальнейших действий. Наконец отец провинциал сказал: