Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович

— Перед тем как войти в монастырь, я капну немного отравы на замшевую сторону этого куска кожи, — сказал брат Гийом, кивком указав на лоскут, — потом сложу его пополам так, чтобы яд оказался внутри. Тебе надо будет прикоснуться отравленной стороной к руке старца, и всё. Через несколько дней он умрёт.

На лице Ласло появилась нерешительность:

— Брат Гийом, но ведь может случиться, что я коснусь отравленной стороной своей руки!

— Может, — согласился коадъютор, — но перед монастырём я дам тебе противоядие. Оно убережёт тебя от смерти. Но ты всё равно старайся не касаться, ведь даже после применения противоядия яд на тебя подействует, хотя и не будет смертельным. Но ты будешь болеть несколько дней.

— Но как же я прикоснусь к старцу?

— Думаю, это не будет сложно, — ответил коадъютор, — он не прячется ни от кого, и его не охраняют. В дороге расскажу.

Он внезапно утратил к разговору интерес.

— Брат Гийом… — начал было Ласло.

— На сегодня довольно, — пробормотал коадъютор, садясь на своё ложе, — позже ещё поговорим. А сейчас ложись спать.

Ласло послушно лёг на своё место, потом встал и задул огонь, после чего вернулся на ложе.

— Завтра выступаем, — негромко и равнодушно, как бы между делом, произнёс коадъютор.

— Когда? — с такой же безразличной интонацией спросил Ласло.

Словно речь шла о выходе на богомолье или переходе в другой город, а не о пути к очередному убийству.

— В обед, — ответил коадъютор, — днём народу больше всего проходит, стражники на нас и внимания не обратят.

— Уже больше четырёх месяцев прошло, — напомнил Ласло, — про нас и забыли все.

— У русских есть хорошая поговорка: "Бережёного Бог бережёт", — ответил коадъютор, — поэтому лицо тебе испачкаем сажей. Будешь неряхой.

— Хорошо, — согласился Ласло.

— Из города выйдем — снегом ототрёшь, — пообещал брат Гийом.

— Хорошо, — повторил венгр.

Заснули оба быстро: брат Гийом по давней привычке, а Ласло за время, прошедшее с того дня, как он покинул Равеннский новициат, успел перенять многие навыки из тех, которым учил его коадъютор. И умение быстро засыпать и просыпаться в назначенное время относилось к самым полезным из них…

Опасения брата Гийома оказались напрасными. За прошедшее с прибытия новгородского обоза время все и думать забыли о давних лазутчиках, которых растяпа новгородский воевода не сумел поймать. Всех сейчас больше заботило другое: в Яме Запольском недавно начались переговоры с поляками, и горожане бурно радовались, что проклятая война наконец-то закончилась. Правда, оставались ещё шведы, но… с ними тоже, Бог даст, государь договорится.

Стрельцы на воротах не обратили внимания на выходящих из города старика и чумазого мальчишку. Когда стены Ростова скрылись вдали, Ласло снегом оттёр с лица сажу и поёжился:

— Холодно!

— Ты же ещё не знаешь русскую зиму, — сказал брат Гийом, поправляя на плече сумку со смертоносным содержимым, — но привыкай. Зима только началась, а до весны нам с тобой отсюда не уйти.

От Ростова до Сергиевой обители — полторы сотни вёрст. Отдохнувшие и набравшиеся сил за пять месяцев безделья и обильной еды, путники легко проходили за день больше тридцати вёрст. Даже брат Гийом, ранее в силу преклонного возраста страдавший от длительных переходов, теперь шёл, не чувствуя усталости. Потом, конечно, усталость появится, потому что времени на отдых ему теперь нужно было больше, чем даже десять лет назад, во время прошлого посещения Русского царства.

К вечеру пятого дня они остановились на ночлег в деревушке верстах в десяти от Троицы. Богатый крестьянин накормил их горячей ухой и даже вина налил, приговаривая:

— Хоть и Рождественский пост, да воскресенье. Сейчас можно. Ешьте, божьи люди!

И спать им постелил у тёплого печного бока. Наутро после куда более скромного завтрака, ведь в понедельник — только сухояденье! — они покинули гостеприимного крестьянина. Вскоре вдалеке показались белые стены Сергиевой обители. Брат Гийом остановил Ласло и развязал сумку.

— Возьми вот это, — произнёс он, протягивая венгру смоченный в яде кожаный обрезок.

— Мне его в руках держать? — спросил Ласло.

Брат Гийом задрал полу его кафтана и показал на заплату:

— Видишь, на латке верхний край надорван? Туда клади. Кафтан-то ты снимешь, как старец из тебя бесов изгонять станет. А штаны при тебе останутся.

Ласло понимающе кивнул головой:

— Я должен изобразить человека, в которого вселился бес, а когда старец станет изгонять из меня нечистого, я и прикоснусь к нему отравленной кожей?

— Быстрый у тебя ум, — ответил коадъютор, — хвалю. А теперь съешь вот это.

Он достал из сумки мешочек из плотного полотна и швейный напёрсток. Затем зачерпнул напёрстком содержимого мешочка — грязно-жёлтой мелко порубленной травы. Потом высыпал на ладошку и стали пальцами растирать траву, придавая ей состояние порошка. Потом снова зачерпнул и протянул Ласло:

— Возьми травку в рот, язычком тщательно поелозь, смочи слюной, чтобы получилась кашица. Потом глотай.

Ласло послушно выполнил требование коадъютора. Тот внимательно следил, как венгр глотает противоядие. Убедившись, что тот всё выполнил как надо, сказал:

— А теперь зачерпни снега, оттай в ладонях, а водицу выпей. Да не забудь рот прополоскать, чтобы ничего не осталось…

Вскоре в ворота Сергиевой обители входили почтенный старец малого роста, а с ним — отрок, выказывавший явные признаки одержимости нечистым. Ласло смотрел вокруг наглым, нехорошим взглядом, пнул стрелецкого десятника, за что получил тычок древком бердыша в плечо. Упав от удара на снег, он бодро вскочил и гадко засмеялся, глядя стрельцу прямо в глаза:

— Думаешь, я не знаю, что ты в пост вино пьёшь и с бабой своей шалишь. И не только со своей!

Слова он выговаривал как-то странно, словно держал в это время во рту горячую кашу.

— Ах ты! — Десятник, для которого намёк бесноватого на непозволительную связь был совершенно неожиданным, аж задохнулся от возмущения.

Он уже собирался догнать наглого отрока и основательно ему всыпать, да старец бросился в ноги:

— Господин десятник, не бей его! Не ведает он, что говорит. Бес в него вселился. Идём к старцу Амфилохию, дабы тот прочитал над ним что положено, и выгнал нечистого!

Ласло в отдалении кривлялся, корча рожи, и даже оголил зад. Стрелец посмотрел на него и кивнул старцу:

— Что ж бес сам в обитель пришёл-то? Не боится, что его изгонят из отрока?

— Так ведь силён, окаянный! Так и говорит, что даже преподобный Сергий ему нипочём! А уж Амфилохий и подавно! Помоги, добрый человек, уж очень к Амфилохию надо. Внучка жалко, уж полгода мается!

— Чего ж сам пришёл? Родители его где?

— Мать умерла родами, а отец в Пскове сейчас. Надежда есть, что не убили во время сиденья, да вестей давно не было. Боюсь, как бы…

По морщинистой щеке старика потекла слеза. Десятник вздохнул:

— Хорошо, старик.

Затем обернулся к стрельцам:

— Ловите бесноватого.

Затем снова старцу:

— Связать его надо на время, пока старец будет над ним читать. Бес ведь, сам видишь, на месте не сидит.

Коадъютор быстро-быстро закивал, соглашаясь. Стрельцы кинулись ловить Ласло. Тот показал чудеса быстроты и ловкости, носясь по двору и уворачиваясь от стремящихся схватить его рук. Он успевал даже пинать преследователям под зад, а иногда становился в какую-нибудь вычурную позу, как бы смирившись с неизбежной поимкой. Но как только его хотели схватить, срывался с места и прежняя кутерьма повторялась. При этом он не забывал громко кричать:

— А ты, стрелец, к жене соседа ходишь, и младший сын его — твой! Ха-ха! А ты — кричал он другому, — два года назад купца в пути убил, да на его деньги себе избу и поставил! А ты…

Стрельцы, за которыми подобных грехов не числилось, зверели, понимая, что слушок теперь пойдёт — ой, пойдёт! Брат Гийом даже испугался, что ещё чуть-чуть — и Ласло сгоряча могут и покалечить, как поймают. Поэтому он закричал: