Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
Пленник поглядел вверх. Его глаза пристально следили за каждым движением Демарата. Оратор опустил свечу ещё ниже. Он даже протянул руку и отвёл пальцами волосы с лица лежащего. Наконец он успокоился. Ошибки попросту не могло быть. Демарат распрямился над пленником и проговорил:
— Главкон, я решил сыграть в кости с Удачей. И я выиграл. Я не хотел губить тебя, но иначе не получилось. В первую очередь человек должен думать о себе самом, а уже потом об остальных. Я решил связать собственную судьбу с персами. Это я написал письмо, которым воспользовался против тебя в Колоне. Скоро в Беотии состоится великая битва. И мы с Ликоном отдадим победу Мардонию. Я стану тираном Афин, а Гермиона будет моей женой.
Лицо пленника исказилось так, что Демарат отшатнулся. Из глотки Главкона рвались наружу хриплые звуки, взгляд его голубых глаз сделался ужасным. Демарат невозмутимо продолжил:
— Теперь перейдём к тебе. Сегодня ты навсегда исчезнешь из моей жизни. Не знаю, как ты уцелел в ту бурю на море, и знать не хочу. Гасдрубал отвезёт тебя в Карфаген и продаст рабом во внутреннюю Ливию. Я не хочу тебе ничего плохого, мне нужно лишь, чтобы ты больше не появился в Элладе. Я милостив. Помни об этом, ведь твоя жизнь ныне находится в моих руках. Но я оставлю её тебе, чтобы кровь твоя не пала на меня. И то, что сделаю я, сделал бы ты сам, если бы только любил так, как я, и если бы находился в моём положении. Эрос — великий бог, но Ананке сильнее его. Итак, мы навсегда расстаёмся, прощай.
Пленник напрягся всем телом, и Демарату на миг показалось, что узы всё-таки лопнут. Но они выдержали, и оратор вернулся в комнату.
— Ночь кончается, кирие, — заметил Гасдрубал, — и если ты хочешь, чтобы этих людей отправили на корабль, еле дует сделать это немедленно.
— Как хочешь. Меня они больше не интересуют.
— Приведите женщину, — приказал Гасдрубал на ломаном греческом разговорном языке средиземноморских мореходов.
Двое карфагенян поднялись по лестнице и спустились вниз с подвывавшей от страха Лампаксо, с надеждой обратившейся к Демарату:
— Предателя схватили, превосходительный. Теперь господин мой позаботится о том, чтобы ему дали цикуту. Смилуйся над моим мужем, арестовали и его. Боги и богини! Что хотят сделать со мной эти люди?
Крепыш-карфагенянин принялся вязать руки Лампаксо.
— Кирие! Кирие! — взвизгнула она. — Они вяжут и меня! Меня, женщину, самую верную городу во всех Афинах.
Нахмурившись, Демарат повернулся к ней спиной.
— Господин мой, конечно же, отдал нам и эту женщину, — сладким голосом пропел Хирам. — Нельзя оставлять на воле столь опасную свидетельницу.
— Конечно. Ведите её отсюда!
— Кирие! Кирие! — однако стиснувшие глотку Лампаксо пальцы Гасдрубала заставили её умолкнуть.
— Кляп! — приказал карфагенянин, и Лампаксо после короткого сопротивления осталась стоять с заткнутым ртом.
Отряд карфагенян без промедления украдкой выступил к морю. Четверо моряков несли Главкона на шесте, продев его под связанные руки и ноги. Формий и Лампаксо шли сами, подчиняясь уколам кинжала, находившегося в руке капитана. Демарат проводил их до берега и проследил взглядом за отчалившей во мрак шлюпкой. Домой оратор направился в одиночестве. Всё сложилось для него самым благоприятным образом. Он избавил себя от проклятия Эриний и от преследования Немезиды. Он проявил необычайное милосердие: Главкон жив. Впрочем, пустыни Ливии — тюрьма крепкая, почти что могила, и рабы в Африке долго не живут. Итак, с Главконом он расстался навеки.
Глава 5
Лодка уже приближалась к кораблю, но Хирам всё ещё сожалел о том, что совесть, неожиданно обнаружившаяся у Демарата, запретила им пустить кровь всем троим пленникам; он уже намекал, что не худо бы ослепить самого опасного из них. Однако Гасдрубал не желал слушать его.
— Разве этот человек не стоит пятисот шекелей? — спросил он. — А сколько дадут на карфагенском невольничьем рынке за слепого пса?
На корабле пленников немедленно убрали в самый тёмный трюм, и Хирам успокоился. Утром кое-кто из соседей удивится тому, что дверь Формия осталась запертой и что не слышно дребезжащего голоса Лампаксо. Конечно же, все решат, что рыботорговец вдруг вернулся в родные Афины. Теперь, когда персы отступили в Беотию, многие возвращались домой. «Бозра» могла спокойно начать свой путь по морю.
Гасдрубал прибыл в Трезен на своём корабле по простому делу. Война помешала грекам собрать урожай, он привёз африканское зерно и теперь возвращался назад с оливковым маслом и солёной рыбой. Однако люди, посещавшие гавань, замечали, что «Бозру» торговым судном не назовёшь. Подобные ей длинные и узкие корабли называли морскими мышами, они хорошо шли под парусами. Кроме того, экипаж был слишком многочисленным для торгового судна. Загрузившись, Гасдрубал задержался на парочку дней якобы для того, чтобы починить оснастку. Но на третий день после ночного приключения в обществе Демарата шифрованное письмо заставило карфагенянина выйти в море. В нём было написано: «Ликон, из лагеря греков в Беотии, Демарату в Трезен. Радуйся. Обе армии много дней стоят друг перед другом. Предсказатели утверждают, что захватчика ждёт поражение; в стычке твои афиняне убили Масиста, начальника всадников в войске Мардония. Впрочем, утрата невелика. Обстоятельства требуют твоего присутствия при Аристиде. Немедленно отошли Гасдрубала и Хирама в Азию с бумагами, подготовленными нами в Коринфе. И поспеши к войску. Ещё десять дней, и мирное стояние закончится. Хайре!»
Прочитав послание, Демарат немедленно отдал Хираму несколько туго скатанных папирусных свитков, строго наказав понадёжнее спрятать, а при опасности выбросить за борт, привязав к свинцовому грузу.
Услышав сии слова, Хирам поклонился ещё более изысканным образом и ответил:
— Не бойся. Я буду хранить их, как жрецы ковчежец Ба ала. Надеюсь, при следующей встрече я буду приветствовать моего господина как повелителя Афин.
С многозначительной улыбкой Хирам отбыл. И спустя какой-то час «Бозра» уже бежала с лёгким ветерком на восток — вокруг мыса Калаврия — на искрящиеся морские просторы. Демарат провожал взглядом корабль, пока он не превратился в тёмное пятнышко на горизонте.
Наконец исчезло пятнышко. Стратег направился домой. Главкон оставил Элладу. Вместе с документами, изобличающими Демарата как сторонника персов. Но возврата не может быть. И, едва засерело утро, с горсточкой слуг оратор оставил Трезен, поспешив к Аристиду и Павсанию в Беотию.
Гасдрубал разместил своих невольников в трюме, куда едва попадало немного света. Кляпы убрали, чтобы узники могли есть, и Лампаксо немедленно подняла отчаянный крик, который удалось заглушить лишь с помощью бича из буйволовой шкуры. Муж её и Главкон сочли ниже своего достоинства присоединять свои голоса к её воплю, не только не способному извлечь их из трюма, но и ещё изрядно повеселившему мореходов. Впрочем, карфагеняне не обманывались в отношении молчания Главкона. Они прекрасно понимали, что имеют дело с титаном, и потому не стали развязывать ему руки. Ноги обоих мужчин оставались словно в колодках между двумя брусьями. Сам рослый Гиб кормил их кашей с деревянной ложки, подслащивая сей деликатес повестями об африканской жаре и строгости ливийцев надсмотрщиков.
Так прошёл день и другой; наконец «Бозра» стала на якорь, и пленники поняли, что находятся в каких-нибудь двух стадиях от свободы, которая тем не менее отделена от них целым Атлантическим океаном. Формий не стал укорять жену, виновницу всей передряги, и Лампаксо с детским пылом всё время уверяла их в том, что Демарат, конечно, не знал, какая участь их ждёт.
— Такой благородный патриот! И что за злой бог надоумил его отдать нас в когти этих гарпий? О, горе нам, горе! Несчастная я.
Мужчины лишь переглядывались и скрежетали зубами.
Формий, подобно Главкону, слышал признание Демарата в ночь их пленения. Сомнений в измене стратега оставаться не могло. Но обоих пленников терзал ужас за участь Эллады. Итак, напрасна жертва, принесённая у Фермопил. Тщетны труды у Саламина. Элладу и Афины ждёт рабство. Мардоний выполнит волю Ксеркса и добьётся победы не доблестью, но изменой.
— О боги, если вы действительно существуете, — Главкон начинал сомневаться в этом. — Если вы обладаете властью, если правда, справедливость и честь стоят больше лжи и обмана, покарайте изменников или же не принимайте более их жертвоприношений.
Главкон боялся не за себя. Он молил богов о том, чтобы Гермиона была избавлена от долгой и постылой жизни, о том, чтобы Артемида скоро сразила её своими незримыми стрелами. Ночь, лёгшая на его душу после бегства из Колона, никогда ещё не казалась настолько чёрной.
