Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском
— Я, отец, имею такое мнение: генеральное сражение дадим там, где оно приспеет. Под Проскуровом? Ну, дадим под Проскуровом. Уходить от родины далеко сейчас нельзя.
— Верно сказал, сынок: кругом враги петлю накидают. Эх ты, трясця твоей матери, распроклятая зрада! Верно, командиры, надо давать генеральное сражение.
В это время батька позвали к проводу, Щорс его ждал на телеграфе в Житомире.
— Арестовал инспекцию главкома, — докладывал батько Щорсу. — Предаю суду трибунала и расстреляю.
— Пошли ко мне, — говорил Щорс.
— Не могу: в дороге устроят побег, будет как с Зеленым. Дозволь расстрелять на месте.
— Не допросив подробностей, не расстреливай, шифровкой передай мне суть допроса. Без моей санкции ничего не делай.
— Слушаюсь твоего приказа, но сержусь на тебя, что ты меня, старого, учишь.
— Разработай свою часть приказа, Василий Назарович: твое движение, заметь, с правого фланга на левый. Сам буду ко времени боя. Если не приеду, командовать будешь ты.
— Благодарю за доверие. Очень хотел повстречаться с тобою. Гляди, Микола, за шпионством: кусучие мухи по осени. Укусят они нас с тобою.
— Прощай, до побачення.
ГАНДЗЯ
Боженко пришел домой поздно. Полька Гандзя, поселившаяся в штабе батька, давно приготовив обед, развлекалась тем, что обучала капельмейстера Кивина польскому языку и за каждое неправильно произнесенное слово дергала его за ус, по принятому им самим условию. Зато, если он произносил его правильно, Гандзя давала ему орех. Кивин был весельчак, и эта игра с веселой молодой женщиной доставляла ему удовольствие. Он так хохотал, что Филя, несколько раз заглядывавший на новую «хватеру» батька по хозяйским делам — насчет обеда и прочего батькового довольствия, — начинал уже завидовать его, Кивина, положению. Однако завидовать, может, и не стоило, так как Кивин ошибался больше, чем угадывал, и больше нащипан был, чем наделен орехами.
Батько шел домой в сопровождении Кабулы, который должен был немедленно, в ночь, отправиться к своему полку и «потыху», как приказывал батько, сняться с позиции и пойти на Кременец — на смену Калинину. Калинин же из Кременца направлялся на Ямполь. Сам батько из Дубно избрал путь на Острог и Шепетовку.
Подойдя к квартире, батько услышал звонкий девичий смех Гандзи и чье-то завыванье. Это воспроизводил, уже теперь в наказание за ошибки в польском произношении, звучание разных инструментов капельмейстер Кивин.
— Весело у тебя в штабе стало, отец, — кивнул Кабула.
— А тебя завидки берут, хлопче? Думаешь, старый здурив, та с горести оженився? Эх ты, дурна голова! Коли так думаешь, то худо знаешь ты своего батька. Ну, давай заходи на минуту, той и побачишь, яка у меня донька завелась. Зато чисто-мыто и весело стало.
Когда вошел батько, Гандзя бросилась ему навстречу. Она что-то лопотала по-польски, чего батько не понимал, и показывала на растерявшегося Кивина, который в увлечении игры совсем было позабыл, что он в чужой квартире, да еще в квартире грозного батька. Он стоял, взяв руки по швам, но постепенно под суровым взглядом батька руки его начинали шевелиться не то в такт его безмолвным объяснениям, которых он не смел произнести, не то это были привычные для него отбивания тактов, которые, быть может, делал он и во сне.
— Ты как сюда затесался? — спросил его батько, принимая суровый вид, но едва сдерживая смех при виде растерянности Кивина.
— Та це я, тату, та це я! — лопотала полячка, таща батька за рукав к столу, на котором стоял остывший уже обед, накрытый чистой салфеткой.
— Ну, сидайте, гости, выпьемо по чарци, — пригласил батько гостей — Кивина и Кабулу.
— Може, кто з вас, хлопцы, и оженится на моей дони после нашей победы? Бачь, яка вона весела птаха. А ще що добре — немае страха.
БОЙ ПОД ПРОСКУРОВОМ
— Жаркий денечек, товарищ Никитенко!
Никитенко, командир батареи, смотрит в бинокль и отвечает наводчику басом:
— Погреемся, Козлов. Гляди, руки не обожги. Поглядывай там! Трубка… закладай. Угол… Огонь!.. Трубка… Угол… Огонь!.. Из четырех, как из двенадцати, как говорит батько. Очередь. Бомбой. Пали. Огонь! Огонь! Огонь! Шрапнель! Трубка… Угол… Огонь!..
Пехота подползла, укрываясь в жите. Первые ряды уже переползли в ложбину, где в прикрытии стояло восемь орудий батареи Никитенко. Ряды неразмыкающейся пехотной цепи проходили у самых орудйй, покрикивая:
— Эй, жарь, братки, не затихай, а то пули больно секутся!
— Крой, огневое прикрытие, для разнесчастной пехоты! Не жалей снарядов, зараз в штыки пойдем!
— Здоров, Козел! Поддай пару! Да прощевай на всяк случай, авось, может, больше не увидимся, — смеялся боец.
— А ты не отдавай черту душу прежде времени, — смеялся в ответ Козел, поднося снаряды к орудию. — Она у тебя, брат, не доходная — никто и свечки не поставит.
— Гей, богуния гудет. Кащеева-бессмертного батальон… Видать по чубам и по расшивке. Вишь ты, в бой идут с красными бантами, принарядились, бьгдто на параде.
— Эге, наша Тараща еще побантистей!
Пехота подползла к вершине холма у Черного Острова. Под холмом, по ту сторону, лежали окопавшиеся цепи галицийской пехоты.
— Знову зустречаемось, приятели галичане, бо ми вас вже и тут и там зустречали. От и зустрились. Скидай штаны!..
— Ура! — прокатилось по всей линии.
Никитенко, пристрелявшись загодя, сыпанул еще последний разок «из четырех, как из двенадцати» по окопам галичан.
Серожупанники зашевелились и стали выбегать из окопов, как ошпаренные кипятком клопы из щелей.
Заслон из отборных галицийских стрелков был смят одним батальоном богунцев. Два резервных батальона, направлявшиеся на Аркадинцы в обход Буга, получили неожиданную возможность перейти Буг у Черного Острова. Перейдя мост, богунцы двинулись на Редко-дубы, чтобы под прикрытием бронепоезда наступать с запада на Проскуров.
Эскадронам таращанцев было приказано ударить по Аркадинцам и установить связь с Нежинским полком, идущим из Летичева на Межибужье.
Галицийская кавалерия, заметив обход пехоты к Черному Острову, прорвалась к Аркадинцам, имея задачу обойти с тыла перегруппировавшуюся красную пехоту и сбить ее при переходе через мост. Этот рейд был ловко рассчитан галичанами.
Денис, стоя рядом с Кабулой на железнодорожной насыпи и оглядывая в бинокль местность, заметил вдали движение кавалерии. И еще прежде чем командовавший боем на этом участке Калинин, получивший новый приказ о развороте таращанцев на Аркадинцы, успел предупредить о движении кавалерии, Денис с Кабулой сами решили ударить во фланг появившейся на горизонте галицийской коннице. Эскадроны стояли в прикрытии в лесу, под холмами. Подав команду к атаке, Денис и Кабула помчались к лесу, взяв по эскадрону. Они вышли из лесу двумя просеками на широкую поляну, к которой в это бремя подходила галицийская кавалерия. Надо было перехватить галичан в поле, не дав им прикрыться лесом. Галичане сбочили к лесу, думая замаскироваться.
— Вертай в лес и выходи им по боку, вон тою балкой, а я их тут встречу, — крикнул Кабула Денису.
Но Денису не терпелось тотчас же броситься на галичан.
Не обратив внимания на слова Кабулы, будто не расслышав их, Денис полуобернулся к эскадрону, свистнул и, выхватив саблю, понесся вперед.
Галичане, на мгновение ошеломленные неожиданностью, остановились.
Кабула, задержавшись из-за того, что первым вырвался Денис, выждав минуту, помчался вслед за ним. Кабула летел со своим эскадроном чуть-чуть наискосок, создавая этим впечатление обхода. Ворвавшись на полном ходу в середину конной колонны галичан, он как бы разрубил ее пополам и сделал разворот лавой, окружая противника с тыла.
А Денис налетел на первую колонну в грудь, не дав ей опомниться и даже вынуть сабли для отражения атаки. Он, как в рубке лозы, рубанул по всаднику направо, потом налево и в тот же момент ударился конем о коня переднего всадника и сбил его с седла силой разбега.
Упавший на землю галичанин поднял кверху руку, и Денис вдруг узнал в нем своего старого «приятеля», есаула Овчаренко, при помощи которого — обманывая некогда Палия в Конотопе — в декабре прошлого года разоружил он генералов Иванова и Семенова в Город-не. Однако, разгадав план Кочубея, Овчаренко бежал внезапно и увел с собой целый эшелон оружия, которое не успел в быстроте маневра отгрузить партизанам Кочубей. Это был тот самый Овчаренко, что сдался батьку целой бригадой в Новоград-Волынске и изменил вскоре.
Не забыл ему Денис ни того, ни этого.
Овчаренко тоже узнал Дениса и крикнул:
— Гей, пане атамане, не рубайте меня, я ж Овчаренко!
— Вижу тебя, пес в овечьей шкуре, — охнул Денис и, срывая занесенный удар и просвистев саблей над самой головой есаула, крикнул: — Вот тут ты мне и попался, чертова ворона. Заарканьте мне его живого, да чтоб был он цел! Слыхали? — бросил он кавалеристам.
