Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском
— Вижу тебя, пес в овечьей шкуре, — охнул Денис и, срывая занесенный удар и просвистев саблей над самой головой есаула, крикнул: — Вот тут ты мне и попался, чертова ворона. Заарканьте мне его живого, да чтоб был он цел! Слыхали? — бросил он кавалеристам.
Заблистали над головами «стрильцив» острые сабли таращанцев.
— Що, иуды! Ще раз зустрилися? Пожартували, псяюхи! Положились на шляхту тай дали маху? — кричали таращанцы, помня недавних предателей и рубя их беспощадно.
БАТЬКО
— Что там к свисту пули — к штыку можно привыкнуть: ткнул в пузо, ногой отпихнул, вынул и пошел. Снова ткнул, пнул, вынул и пошел.
— «Ткнул, пнул…» Вот храбрец ты какой! — передразнил другой боец, только что перед тем рассказывавший, что он «пули меж пальцев свободно про-пущает».
— Подниму это я руку и пальцем шевелю, брат, а они что пчелки возле дыму: знай вокруг пальца сами вьются… И опять же сожму я их это в кулак и отброшу… отдаля себя…
— Было, брат, и мне такое дело. Разинул я это рот, зевнуть захотел. Глядь — будто в рот тебе кто камушек положил или орех. Плюнул в кулак, а в кулаке пуля. Должно, что шла на излете.
— Да бросьте трепаться, чертовы скрипачи! Чего зубы заговариваете?
— Что ж! Мы как есть пуле зубы заговариваем: ведь покуда человек говорит, известно, потоле он и живой есть. А как замолчит…
И вдруг только что пошутивший боец откинулся навзничь и замолк.
— Вот и дотрепался, — горестно сказал тот, что усовещивал товарищей, и подошел к убитому.
— И как есть же в рот ему, стерва, попала. Бывает же такое совпадение…
Разговор этот происходил в засаде на стыке двух полков — Таращанского и Богунского. Убитый был связист, таращанец. И теперь вопрос связи несколько усложнялся.
— Я что-то ихнего брата, таращанцев, не пойму. Говорят, командир у них, «папаша Боженко», плетью своих бойцов оглаживает, а они его сверх того крепче еще любят. Говорят: «Папаша у нас— доброта»…
— Опять завели бабские брехни. Ну, к чему оно? Вот я, скажем, того батька знаю, как родного, был у него сам, еще при нейтральной зоне, так это отец — во! Дух, а не человек! Последним своим с бойцом поделится. Чи тебе… опять зажужжало. Ложись, не хапан ртом пулю, помолчи малость, — поперхнешься, она на язык липнет!
— Сам скрипишь, а другим — «помолчи»! Так совсем поснём небось — живых не поймают. Пущай уж лучше мертвого: все одно насмерть издеваться будут, как сымут.
— Тебе допрежь всего язык отрежут, бо у тебя он, как привязанный, одно — звонит. А кто ж живым врагу сдается, дура?
— Ну, я скажу про того «папашу». Чи тебе сапог нет — даст сапоги, а сам в лыковых лаптях ходит. «У мене, говорит, риматизма, ноги дыхать хочуть». Чи тебе жениться надо, чи дома мамаша приболела, чи там куркули твоих сирот забижают… «На тебе, говорит, миколаевскими деньгами сто рублей, да керенскими тыщу, да петлюровскими полтыщу — для кулачья, еще верующего в пана або в гетмана, — поезжай домой на целую неделю. Отгуляй, с девкой своей обвенчайся, або мамашу заспокой и назад до меня повертайся, как до отца. Да не один мне вертайся, а веди до меня опять же новых сынков, бо бойцов за социализм мне нужно для Красной Армии поболе». Ну, я ему за те речи пообещал целую роту привести — и привел..» Сколько, ты думаешь?.. Пятьдесят пять, брат, человек. Он и говорит мне, папаша таращанской… Стон! Кто идет?
— Свои идут, — откликнулся кто-то из-за кустов, и говоривший узнал по голосу того, о ком только что рассказывал.
— Что ж вы, чертяки, связи не шлете? Плетей, что ли, захотели? Где связист?
— Отец, папаша дорогой, закрыл свои очи товарищ Пинчук! Вот он лежит под шинелью, пулю проглотнул… Мы ж тут как раз советуемся — кому до вас идти с донесением. Вот я, как старый таращанец, и хотел сигануть до вас, а тут как есть вы и предъявились… Да нагибайтесь — тут пуля землю роет, что твоя сошка, вишь, все кругом исковыряно. Отойдите, товарищ Боженко, вон за ту прикрытию, за ту могилку. Я туда с вами отойду и доклад в точности отрапортую, как по карте.
— А, это ты, Мелехтей? Вот не узнал тебя одразу. Чего ж ты не в моей части? Га?
— Да вы ж меня до Щорса сами откомандировали еще на первом походе со всем взводом, що я привел до вас, как по тому времени у Богунии было бойцов в недостаче, а у вас, можно сказать, перевыполнение. Ну, где служить не служить — все одно Красная Армия. Как товарищ Щорс и прочие товарищи, как Михута наш, или там Кащеев-бессмертный, все они большевистского мнения. А мы по народности все в революционной армии состоим…
— Вот что, товарищ Мелехтей: ничего мне не надо, сам я все вижу. Сиди тут, и если оттуда пойдут наступать — на тебе вот эту трубу, — потруби, голубчик, то я тебя услышу. А более пока ничего не требуется.
Батько нырнул в кусты так же неожиданно, как и появился. А через минуту Мелехтей и его товарищ по дозору, новгород-северец Боволя, услышали топот. Это батько с Казанком, проверивши секрет, помчались к своим полкам, повернутым неожиданно на Межибужье.
Батько получил сообщение о том, что богунцы у Черного Острова прорвались дальше через Буг по мосту под прикрытием огня броневика, подошедшего со стороны Деражни, но галицийская кавалерия в свою очередь вырвалась в рейд между Деражней и Богдановской, на участке Нежинского полка, оставившего позиции и ушедшего назад к Деражне.
Первоначальная диспозиция боя была сломлена этим позорным бегством нежинцев с ответственного участка.
Это был тот неудачный момент боя, которым воспользовалось петлюровское командование, выиграв время на перегруппировке наших войск. Положение спасли лишь отчасти своим кавалерийским маневром Денис и Кабула. Прорвавшаяся в незащищенный участок кавалерия галичан была задержана ими: частью изрублена и частью взята в плен, а те, что успели повернуть назад, помчались к Шумовицам, выйдя навстречу рейдировавшей через Фельдштин в обход Проскурову бригаде червоных казаков, и попали под их сабли. Вся Двадцатая кавалерийская бригада галичан была уничтожена, а две пехотные дивизии смяты и отогнаны у Черного Острова богунцами.
Но если б не предательство нежинцев, вышедшие из Бара новгород-северцы заняли бы Новую Ушицу, и при поддержке их флангового наступления был бы взят не только Проскуров, как намечал Щорс, но и Каменец-Подольск. Слух о бегстве нежинцев и о прорыве галичан заставил богунцев, дравшихся уже на подступах к Проскурову, вновь отступить к Черному Острову.
Лишь тут, узнав о ликвидации рейда галичан тара-щанской кавалерией и о том, что положение на остальном нежинском участке восстановлено, богунцы вновь перешли Буг и стали наступать на Проскуров.
Начинало темнеть, шел сильный грозовой дождь, и утомленные бойцы не могли закрепить за собой город.
Между тем эта ночь и решила все в исходе боя. Петлюра подтянул около шестидесяти тысяч войска, то есть пустил здесь в дело абсолютно все свои резервы, состоящие главным образом из галичан, которые способны были драться с дерзостью отчаяния, и пообещал им за разгром красных отбить Галичину от легионеров.
Он бесстыдно лгал им, потому что уже давно дал слово Антанте действовать против большевиков заодно с белополяками и уступал им Галичину за помощь в этой борьбе; так продавался он направо и налево.
Но пока шестьдесят тысяч галичан, вытесненных пилсудчиками за пределы родины, дрались тут за провокатора, продавшего их заранее Польше.
Красной Армии не удалось закрепить за собой Проскуров. Опасаясь нового прорыва, Щорс приказал своим полкам отступить на исходные позиции.
Это было ударом для Щорса.
То, что нежинцы не выстояли под Проскуровом, вызвало необходимость выравнивания фронта и втягивания обратно выдвинутого клина, то есть отказ от немедленного похода на Галицию. К тому моменту и главный центр галицийского восстания был ликвидирован. Повстанческое движение против белополяков было спровоцировано вмешательством Петлюры, его сговором с боротьбистским повстанкомом и тем сломлено.
Денису не терпелось поскорее поговорить со Щорсом. После боя он немедля выехал на Житомир.
В Бердичеве, вылезши из вагона, он на платформе наткнулся на Щорса, возвращавшегося в штаб дивизии.
— Едешь? — спросил Щорс, увидев Дениса.
— Еду, — отвечал Денис.
— Я сейчас отсюда на Житомир машиной. Со мной только дивизионный комиссар Бугаевский, возьмем и тебя.
Вскоре подошел Бугаевский и, поздоровавшись с Денисом, сказал:
— Убеди хоть ты его ехать поездом. Тут Соколовский орудует по шоссе, и за нами, конечно, будет слежка. Не дури, Николай, едем поездом. Пойми, что ты — Щорс.
Но Щорс дорожил каждой минутой. Таким напряженным Денис еще никогда не видел Щорса и понимал его: эти дни решали — победа или поражение. Под Проскуровом Щорс в первый раз потерпел поражение. Но дело было не в самолюбии Щорса, а в срыве всего стратегического плана.
