Жюстин Пикарди - Дафна
И такое очарование, такой соблазн были в этой улыбке, что мне захотелось рассмеяться и вновь оказаться обольщенной ею, хотя еще минуту назад я ее ненавидела. Но я не поддалась этому искушению, потому что понимала: если уступлю чарам Рейчел, вновь вернусь на исходную позицию и попаду в безнадежную ситуацию, когда играешь по чужим, а не по собственным правилам. Не то чтобы они у меня были, но все-таки…
— И что же? — спросила Рейчел, слегка касаясь рукой моей щеки.
— Я вас просто не понимаю, — сказала я; фраза вышла довольно неуклюжей, но я была в смятении. — Не могу взять в толк, зачем вы втянули меня в кражу бумаг Симингтона из дома Бронте.
— Мне казалось, они вас интересуют, — сказала она, убрав руку.
— Конечно интересуют, но потом вы исчезли. Таким образом я стала соучастницей вашего преступления, но не извлекла из этого никакой выгоды.
— Вы меня удивляете, — сказала она. — Я думала, вы проявите большую предприимчивость и последуете за мной.
— Дело в том, что я не желаю следовать за вами. Плохо уже то, что я унаследовала у вас Пола. Не хочу гнаться за вами в поисках каких-то старых рукописей. Кстати, вы нашли то, что искали? Тетрадь стихотворений Эмили Бронте?
— Хонресфельдскую тетрадь, — сказала она с задумчивым видом. — Она упоминается в очень интересном контексте. В тех бумагах, что я позаимствовала из дома-музея Бронте.
— Позаимствовала?! — воскликнула я. — Могу вообразить, как объяснил бы свои кражи Симингтон: «Позаимствовал с целью научного исследования…»
— Не будьте таким несносным ребенком, — сказала Рейчел. — Я вернула на место досье Симингтона в тот же день, так что никто и не заметил его отсутствия. Кстати, вас, наверно, заинтересует, что Симингтон был последним, кто видел хонресфельдскую тетрадь? Он взял ее из коллекции Лоу предположительно для того, чтобы сделать факсимильные копии для издания «Шекспир-хед». Симингтон упоминал об этом в нескольких письмах тридцатых годов, а затем тетрадь исчезла из поля зрения. Сэр Альфред Лоу умер, не оставив детей, в тридцать девятом году, и никто не знает, что стало с его коллекцией: была она продана и досталась по частям другим собирателям или передана представителям какой-то иной семейной ветви. Но какой бы ни была судьба коллекции Лоу, тетрадь Эмили так нигде и не всплыла, и я утратила надежду выяснить, что сделал с ней Симингтон. Во всяком случае, в коллекцию Лоу он ее не вернул…
Ее рассказ все больше интересовал меня, вопреки данному самой себе зароку не поддаваться ее очарованию.
— Я и раньше знала, что Симингтон забрал тетрадь Эмили, — сказала я, не желая, чтобы Рейчел думала, будто она обнаружила что-то для меня новое. — Но не продал ли он ее Дафне Дюморье наряду с прочими рукописями?
— Я и сама хотела бы это знать, — сказала Рейчел. — Очень жаль, что вы не сказали мне о своем намерении совершить экспедицию в Менабилли. Мы могли бы поехать вместе и разузнать гораздо больше…
Услышав это, я вновь рассердилась: значит, Пол сказал ей, что мы ездили в Корнуолл месяц назад, и они действительно говорили обо мне. Да, понимаю, это какие-то детские обиды: я сама должна была рассказать Полу о наших с Рейчел встречах, нельзя было допустить, чтобы он узнал это от нее, а не от меня.
— Рейчел, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, — вы ведь не верите, что мы могли бы найти пропавшую рукопись Бронте в Менабилли? Дафна выехала из этого дома в шестьдесят девятом году.
Рейчел нетерпеливо прищелкнула языком и сказала:
— Я знаю, что она покинула Менабилли, но она переехала в Килмарт, ниже по дороге, и, возможно, кто-нибудь помнит, что стало с ее библиотекой. Оставила она ее своей семье или продала?
— Известно, что, когда ее вынудили уехать из Менабилли, она устроила гигантский костер из бумаг, — медленно проговорила я. — Мне всегда казалось, что это своего рода воспроизведение концовки «Ребекки», когда миссис Дэнверс поджигает дом или то же самое делает миссис Рочестер в «Джейн Эйр»…
— Но вы, конечно, не можете предположить, что Дафна Дюморье сожгла бесценную рукопись Бронте?
— Не могу. Однако не удивлюсь, если отсутствует несколько писем, полученных ею от Симингтона. Иногда я спрашиваю себя, не сожгла ли она их.
— Зачем? Какой в этом смысл, если другие его письма она сохранила? Кстати, мне по-прежнему хочется их прочесть.
— Уверена, что вы их прочтете. Полагаю, они нужны вам для новой книги?
— По правде сказать, да. Я собираюсь посвятить ее вам.
— С какой стати?
— Мне нравится мысль о скандале, который это вызовет в научных кругах. К тому же это кажется мне вполне уместным. Вы знаете, как я интересуюсь изучением литературных влияний: что перешло от Бронте к Дюморье, как влияют друг на друга женщины.
— Боюсь, я этого не знаю.
— Нет, знаете, — сказала Рейчел. — Вы просто еще не осознали этого.
А потом она нацарапала номер своего телефона на клочке бумаги. Я заметила, что номер лондонский, а не американский.
— Не пропадайте, — бросила она через плечо, выходя из магазина, — и не забудьте сообщить мне ваш новый адрес.
Я ничего ей не ответила: не могла сложить в голове подходящую фразу, не говоря уже о том, чтобы произнести ее. Но теперь мне приходит на ум множество вопросов, которые следовало задать Рейчел. Что ей было нужно от меня, помимо переписки Симингтона с Дафной? Почему она втянула меня в свои отношения с Полом? Стало ли это своего рода стратегическим ходом, частью более масштабного плана, имеющего целью вновь соединить их? А что если они никогда по-настоящему не разочаровывались друг в друге? Не оказалась ли я временным пришельцем, вторгшимся на чужую территорию?
Я была бы не прочь поговорить обо всем этом с Полом, но он еще не вернулся домой, а уже поздно, за полночь. Представляю себе его всюду следующим за Рейчел: ее темные блестящие волосы мерно колышутся над ее лицом, касаются изгибов ее губ, ее скул, я не в состоянии как следует разглядеть Рейчел даже мысленным взором. Может быть, и хорошо, что Пол отсутствует и мне некому задать свои вопросы. Если бы я начала с ним разговор о Рейчел, то вновь стала бы одной из сторон треугольника, но я знаю, что лучше этого избежать. По существу, я все еще остаюсь в нем, но потихоньку выбираюсь из него, очень-очень медленно, но в конце концов выберусь.
Глава 37
Менабилли, январь 1960
Новый год, новое десятилетие, но Дафна чувствовала, что ее держит прошлое, не только Брэнуэлла, но и собственное прошлое. Каждый день она по многу часов работала над книгой, преисполненная решимости закончить ее раньше, чем Уинифред Герин завершит свой вариант биографии. Каждое утро в любую погоду она заставляла себя идти в писательскую хибару, сидеть под стук ветра в окна за пишущей машинкой, укутавшись в одеяло. Иногда темными вечерами возникало страстное желание увидеть в окне детское лицо, подобное призраку Кэти в «Грозовом перевале», или почувствовать, как холодная, словно лед, рука ребенка касается ее руки, слышать его голос: «Впустите меня! Впустите меня!» Она бы с радостью приняла его — призрак юного Брэнуэлла, если бы он вернулся на свою родину, в Корнуолл. И однажды, засидевшись до ночи, она мельком увидела в окне хижины — не Брэнуэлла, а себя в детстве: испуганного ребенка, не сознающего, что видит свое будущее, ребенка, объятого страхом при виде седовласой женщины, работающей в своей ветхой хижине, стареющей женщины, окруженной темными лесами, затерянной в пустыне своих мыслей.
Нет, решила Дафна, бессмысленно зацикливаться на ребенке, каким она была когда-то, — и сделала запись в своей тетради: «Детям не дано предвидеть будущее. Вспомните Бронте, писавших в юности свои дневники, ничего не зная о том, что их ждет ранняя смерть, тень которой еще не омрачала их настоящее, давным-давно ставшее прошлым».
И все же мысли вихрем кружились вокруг нее, заполняя хижину потоками беспокойства. Брэнуэлла в детстве мучили кошмары: ему являлись призраки, как, впрочем, и Питеру с Майклом, кузенам Дафны, видевшим, как к ним в окна ночью залетали привидения. Была это тень Питера Пэна или их умершего отца, а может быть, другой призрак, порожденный воображением дядюшки Джима?
Брэнуэлл, однако, не имел никакого отношения ни к Питеру, ни к Майклу — что вообще за неразбериха. Ангрия — это вовсе не Нетландия, а она должна сосредоточиться на том, чтобы вычертить карту мира Брэнуэлла, его инфернального мира, — так она назовет его биографию. У Дафны разболелась голова, а потом и глаза, когда она попыталась разложить по порядку ангрианские рукописи: хотя некоторые из них были расшифрованы в Британском музее ее учеными дамами, прочие оставались совершенно нечитаемыми. Единственное, что она могла сказать наверняка: история Ангрии была рассказана в девяти частях, включая множество стихотворений, — это составило несколько десятков страниц, исписанных микроскопическим почерком и ныне разбросанных по разным коллекциям, включая Британский музей, дом приходского священника и коллекцию Бротертона, а также распроданных неустановленному числу частных собирателей этим мерзавцем Т. Дж. Уайзом, подделавшим подпись Шарлотты там, где он считал нужным. То была гигантская фантазия, плод воображения одиннадцати-двенадцати-летнего мальчишки: колония Ангрия, основанная солдатами и искателями приключений, разделенная затем на королевства, позднее объединенные в империю. Брэнуэлл же был ее создателем, главным архитектором и командующим армией. Этот мальчик зафиксировал каждую подробность, касающуюся географии и населения Ангрии. Он чертил ее карты, писал ее военную и политическую историю, сочинял жизнеописания отдельных ангрианских лидеров, детально описывая их облик, их страхи и чаяния, провалы и триумфы.
