Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы
Князь окончательно стал успокаиваться.
«Вот он каким тоном говорит!.. Очень благоразумный… а ведь его помешанным считают… Любопытно, знает ли он про деньги? Ведь, наверно, знает, тот, я думаю, это прежде всего сказал…»
Николай Владимирович продолжал:
— И теперь, прежде всего, я попрошу вас представить меня вашей дочери, а моей новой родственнице.
— С большим удовольствием!
Князь поспешно прошел к Елене и стал убеждать ее, что она должна непременно выйти к гостю и быть любезной.
— Там, видимо, не хотят никакого скандала, — говорил он, — как я думал, так все и вышло, все обойдется, только будь же ты хоть немного благоразумна, выйди, слышишь, непременно выйди!
Но Елена объявила:
— Ни за что не выйду, хоть убейте меня здесь на месте — не выйду.
Князь побагровел, но сдержался.
— Елена, идем!
Он взял ее за руку. Но она вне себя стала вырывать руку.
— Пустите! — расслышал он ее шепот. — Пустите — или я кричать буду!
Он бешено взглянул на нее, махнул рукою и вернулся в гостиную.
— Извините, Николай Владимирович, — сказал он, — моя дочь чувствует себя очень нехорошо и никак не может выйти, боюсь, как бы она не разболелась… сейчас пошлю за доктором.
— В таком случае, я не стану мешать вам…
С этими словами Николай Владимирович встал, поклонился и вышел. Князь проводил его в переднюю до самой двери. А потом остановился и думал:
«Однако все же… Как у нас будет? Вон он приезжал… а зачем, собственно, приезжал? Только взглянуть на Елену?.. И что же мой зятек — вернется он? Надо ждать, как-нибудь все это ведь развяжется… и, главное, мне нечего бояться, совсем нечего. Только вот эта дура — что с нею? Всегда была такая послушная».
Он решил, что лучше ее теперь оставить в покое, а затем, ну завтра, что ли, поговорить с нею тихонько, благоразумно, вот как тогда, когда он убедил ее согласиться на венчание…
XXII. ЧУЖАЯ ВОЛЯ
Князь крепко спал на диване своего кабинета, спал, как спит человек после деятельно проведенного и тревожного дня, когда, однако, тревога уже затихла и уступила душевному спокойствию.
Перед сном князь окончательно решил, что ему нечего бояться каких-нибудь неприятностей и осложнений со стороны Горбатовых. Разве что Кокушка ускользнул, — то есть не он, а его деньги, — ведь они, в сущности, даже должны быть рады избавиться от такой обузы и сдать ее ему на руки. Дочь он уговорит, конечно. Она напишет Кокушке ласковую записку, позовет его — и он явится. Затем самое лучшее — им всем ехать за границу.
Нетти останется в пансионе, сыновей, которые довольно плохо учатся в военной гимназии, он поручит одному из тамошних воспитателей, у него они и будут проводить все свободное время, а он станет следить за их учением, репетировать их уроки. Теперь такой расход возможен, и ведь следует же позаботиться о детях.
Все это легко устроить в два, три дня — и скорее за границу с Еленой и Кокушкой. Пора отдохнуть… Князь уже начинал чувствовать первые приступы старости. Эта старость приходила в виде перемены вкусов. Теперь его уже не привлекало то, что привлекало прежде: он уже не засматривался на хорошеньких женщин — насмотрелся в жизни довольно. К вину, после лесного клопа, его не тянуло. Оставил карты — да и то, ведь он вот уже месяца три как не брал их в руки…
Ну там, за границей, конечно, где-нибудь можно будет испробовать счастье. А главное, его манила эта поездка в приятные и прекрасные места, где он может, наконец, благодаря средствам Кокушки, играть блестящую роль. Он — князь, настоящий князь, не выдуманный для заграничной поездки… Он будет жить grand seigneur'ом [66]… Появится где-нибудь на водах, на морском купанье… в сопровождении красивой дочери — и будет центром самого изысканного, блестящего общества. Правда, его французский «прононс» значительно поиспортился вследствие долголетней отвычки… Но ничего, сойдет — несколько недель практики — и только…
А главное, он полечится на водах. Ну вот хотя бы в Карлсбаде, ему это очень, очень не мешает. Потом Nachkuhr [67] где-нибудь в Тироле, в живительном воздухе… Осень на берегу океана, в Биаррице… Десять лет спадет с плеч, он помолодеет, отдохнет, соберется с новыми силами… Пора, устал!..
А если Кокушка чересчур уж надоедать будет, ведь его можно поместить в какое-нибудь самое лучшее заведение, где ему будет хорошо, где о нем станут заботиться за хорошие деньги. Конечно, жаль его… Но что же делать!.. Это семейное несчастье, со всяким может случиться. И, наконец, все будет зависеть от самого Кокушки. Может быть, и без заведения можно будет обойтись…
Решено, завтра же он поговорит с дочерью, успокоит ее и урезонит… Через какие-нибудь недели две они уже помчатся на Запад…
Все эти приятные мечты, как звуки тихой музыки, как сладкая песенка, убаюкали князя. И он спал крепко и сладко, без сновидений…
Спала и Елена… Но вот она проснулась, поспешно зажгла свечку и села на кровать. «Да, пора, пора! — шептала она. — Теперь ночь… бумаги отца в кабинете… в бюро… Он спит, не услышит… ключ».
Она схватилась за свою шейную цепочку. Ключ на ней. Она расстегнула замочек, сняла ключ, крепко зажала его в руку. Потом осторожно вышла из спальни.
Она стала пробираться в темноте, останавливаясь на каждом шагу, вздрагивая при малейшем скрипе паркета под ногами. Вот она уже у дверей кабинета. Все тихо… Она осторожно взялась за дверную ручку, повернула ее. Дверь скрипнула. Она вся застыла от страха и простояла так несколько мгновений, затаив дыхание. Потом опять дернула дверь, дернула так быстро, что та не успела и скрипнуть… довольно, можно пройти…
Елена прислушалась… Расслышала мерное дыхание отца. Проскользнула в кабинет… Слабый свет с улицы едва озарял предметы, но после темного коридора ей показалось здесь даже слишком светло. Вот отец на диване. Она ясно видит перед собою его всклокоченную бороду. Его широкая грудь поднимается и опускается под одеялом.
«А что, если он проснется?»
Она стояла, не шевелясь, и все слушала. Он дышал мерно. Она отвела от него глаза, взглянула на бюро и, внезапно решившись, быстро, быстро, едва дотрагиваясь ногами до паркета, подошла, наклонилась, отперла своим ключиком ящик, взяла все эти уже виденные ею бумаги, все до последней, потом заперла ящик опять и выскользнула из кабинета как тень.
Дверь опять скрипнула, когда она ее запирала… Но князь не проснулся, не шевельнулся даже.
Елена опять у себя. Она заперлась на ключ. Она сложила бумаги на кровать и стала их разглядывать одну за другой, считала, считала, пересчитывала… Тридцать… шестьдесят, двести тысяч… пятьсот… Глаза ее горели… она тяжело дышала. Она вертела в руках эти цветные бумаги, вертела их и перевертывала, оставляла и брала снова…
— Здесь все… все! — наконец прошептала она. — Там ничего больше нет… Но было еще шесть… шесть… — Она не знала, чего шесть, не понимала, откуда у нее эта тревога, почему она знает, что было еще и что именно шесть…
Наконец она несколько успокоилась, аккуратно сложила бумаги так, чтобы они занимали как можно меньше места. Потом подошла к комоду, вынула из него носовой платок, завернула в этот платок бумаги, положила узелок себе под подушку, потушила свечу и скоро заснула.
Она проснулась в девять часов и спешно, спешно, будто опоздала, будто боялась пропустить минуту, умылась и оделась. Она несколько раз подходила к своей кровати, оглядывала подушку, ощупывала узелок… Вот она готова. Она надела шляпку, надела потом свою длинную бархатную ротонду, ту самую, в которой ехала венчаться, взяла узелок с бумагами, запахнулась и вышла в столовую.
Все было тихо. День у них начинался всегда очень поздно. Князь, если не было особенного дела, если ему не надо было куда-нибудь рано ехать или идти, спал иной раз до одиннадцати, иногда до двенадцати часов. Да и сама Елена вставала всегда очень поздно. Хохол, ленивый по своей хохлацкой природе и, вдобавок, зная привычки господ, вылезал из своей каморки обыкновенно не раньше десяти часов.
Так было и теперь. И князь, и хохол еще крепко спали. Елена прошла в переднюю, тихонько отворила наружную дверь и вышла из квартиры. Но она все же как будто боялась погони. Она бежала по Знаменской, то и дело тревожно оглядываясь назад и успокоилась только тогда, когда очутилась на Невском.
Она шла, шла, не останавливаясь. Повернула на Мойку. Вот перед нею дом Горбатовых. Она его давно уже знала, хотя ни разу в жизни не была в нем. Она прошла мимо подъезда, но не остановилась. Было пять минут одиннадцатого. Хотя кругом не было нигде часов и Елена не могла знать времени, но она подумала: «Еще рано» — и пошла дальше, глядя прямо перед собою и не замечая окружающего. В ней не было никаких мыслей. Она совсем ни о чем не думала, только чувство нетерпения, неясного беспокойства наполняло ее. Пройдя довольно далеко, она вернулась и опять приблизилась к дому Горбатовых, и опять прошла мимо, подумав: «Еще рано!»
