Анатолий Ткачев - Маленький старик
Обзор книги Анатолий Ткачев - Маленький старик
Анатолий Ткачев.
Маленький старик.
Рассказ
Ярослав родился по дороге в роддом, в машине. “Скорая” опоздала, и когда роженицу доставили, она уже родила и перепеленала. Листопад — фамилия мамы, Богдан — имя ее отца, по деду записала. Вышло, что у них с мамой одно отчество, как у брата с сестрой. Их так и принимали: мама моложавая была, этим Ярослав в нее, ему доныне больше тринадцати не дают. А настоящего отца даже на фотографии не видел. Не было у мамы его фотографии, ничего от него, кроме Ярослава. Никогда знака не подал. И с мамой они об этом не говорили. Странно: в детстве дитё непременно спросит: “Почему у всех есть папы, а у меня нету?” — а Ярослав не спрашивал. Не потому, что не чувствовал утраты, а потому, что раньше сверстников начал понимать. Да еще от природы — застенчивость, которую плохое зрение усиливало. С малолетства принял: нет у них папки. Тяжело терять, а если не имел, то и тереть нечего. Тем самым избавил маму вымышлять сказку о папе-летчике. Мама замуж не вышла, и не видел Ярослав, чтоб она кого-то водила. Кому нужна с ребенком. Не встретился хороший человек. Жили вдвоем в маленькой квартирке в старом доме без лифта и мусоропровода. Мама — круглая сирота; деда фронтовые раны доконали, бабушка следом умерла. Став старше, Ярослав думал: клеймо что ли какое на определенных людях ставится?… Лишь перед смертью мама повинилась: “Пробачь, Ярику, нагуляла я тэбэ…” Всё-всё рассказала. И плакала: “На кого я тэбэ такого залышаю?…”. Он ее утешал: “Що вы, мамо, що вы… Мэни ли вас судыть…”.
А было так. Было его маме и ее подругам по семнадцати, когда познакомились с солдатами из воинской части. Тем летом их швейное отделение училища в колхозе работало, и солдат туда прикомандировали. По вечерам танцевали в клубе. Выделялся там краснобай, всех лихее. У мамы голова закружилась. Первый в ее жизни. Вот она, вечная любовь, о какой уж давно мечталось. На октябрьские праздники вырвались из училища в ту часть. Подходит к воротам, а ей: отслужили бойцы, отправились по домам. Она и фамилии не знала, об адресе не вспомнила — он же клятвы давал! Стоит, плачет. Ее жалеют, да помочь не могут: солдат тысячи, и все на одно лицо, бритоголовые. Осторожность нужна, девушка. Как тут быть? Как отцовство установить? Откуда девчонке знать про экспертизу крови и всякие штуки. Искать и не пыталась. Зачем он, вечную любовь поправший… Оттого и училище не закончила — надо было на работу идти. Хотя по вечерам шитьем подрабатывала, чтобы сынка не хуже других был: дитя не виновато, что мать дурочка. Пришлось маме хлебнуть сполна. Ей говорили: делай выкидыш, не юродствуй. Особенно после того, как отравилась. Именины справляли, кто-то принес грибов. Все слегли, но только она имела во чреве. Даже врач предупреждал: скорее всего отразится. Но ей и подумать было дико убить свою кровинку. И когда родился мальчик нормального веса, руки-ноги на месте, все облегченно вздохнули. Никто не подумал, что болезнь может неявной быть и не сразу проявиться.
Проявилось через шесть лет. Верней, через шесть лет заметили — а до того, по каким признакам распознаешь? Пусть глаза отроду не единица, да сколько ими в шесть лет пользуешься? Только в школе вовсю и понадобились. Учительница поняла, что он не видит на доске написанного. Пересадила за первую парту, но скоро и оттуда видеть перестал. Повели к врачу, а тот за голову схватился: что ж вы раньше-то, от зрения осьмушка осталась! Стали подбирать очки. Очень сложные у него глаза оказались. Минимальное расстояние, на котором две точки видятся раздельно, — две десятитысячные миллиметра; этого он и представить не мог. Если кровь до глаз не доходит, очки не помогут. Как сам открытие себя воспринял? Со спокойствием. Страшно мгновенное ослепление, разница между днем вчерашним и сегодняшним. А когда почуточке уходит — будто своим чередом. Так люди не замечают, как старятся. Врач посоветовал отдать его в специальную школу: в обычной не сможет физически и морально, всегда будет чувствовать себя хуже всех. Доучивался первый класс в интернате.
Школа имела спальный корпус, там и жить полагалось. У каждого кровать и тумбочка для индивидуального обихода. Дети со всей области, некоторые из других, из Одессы — наверное, в одесской школе мест не хватает. В классах по пятнадцать-двадцать человек. Все — в очках, не считая тех редких, каким не помогают; а для чтения и им выдали. Никто не видел в том зазорного, даже девочки, которые боятся, что за ними мальчики бегать не будут. Здесь девочку считали некрасивой не из-за очков, пусть в самой безвкусной оправе. Скорей бы зрячего затуркали, когда б его сюда занесло. И если кто-то думает, что все очкарики забитые, безропотные, то крупно ошибается. Были у них и свои задиры-заводилы, и первые красавицы. Дискотеки устраивали, нервы учителям трепали. Нормальные здоровые люди. Только не видят. Наибольший интерес у обывателей могут вызвать спецклассы. Так как болезнь часто не ходит поодиночке, для каждого возраста отводился класс умственно отсталых. Были и такие, что ходить не могли, их в комнатах обучали. Есть школы для абсолютно слепых детей, но там Ярослав не бывал, не знает, как у них. В их школе слепых не водилось. Был когда-то парень, мог руками видеть. От белого цвета чувствовал тепло, от черного холод; перемежая цвета, научился читать и даже различать предметы на расстоянии. Учителя его в пример приводили, говорили — можно в себе такое же воспитать. Но никто не воспитал, и что дальше с тем парнем стало, учителя умалчивали. Наверно, пошел в УТОС, как все.
Обучение проводилось по адаптированной программе, отсутствовали необязательные предметы, рисование, черчение. Иностранный язык — немецкий, потому что самый легкий. Вместо трудов для наиболее плоховидящих — факультатив по музыке; рассказывали о знаменитых музыкантах, что в детстве зрения лишились, среди них автор “Гимна слепых”. На спортплощадке мяч гоняли, в “пекаря” играли. Общее правило — мальчиков не ставили на воинский учет: зрение — от ноль-четыре с коррекцией и ниже, выше сюда не принимались. Врачебный контроль, на каждого личное дело. Лечение, порой принудительное. Ни в одной школе нет столько лингофонной аппаратуры. Учебники с крупным шрифтом, вспомогательные таблицы огромны, у первоклашек буквы азбуки еле в портфель влазят. К доске не вызывали, письменными работами не загружали: не все могут тетрадь в клеточку от тетради в полосочку отличить. Отдельный предмет — грамота по системе Бройля. В библиотеке книги с пухлыми целлулоидными картинками, были и ноты по Бройлю. Журналы для слепых выписывали; страниц там, как в простом журнале, а по объему — больше “Войны и мира”; это какая ж “Война и мир” в переводе на бройльский? Хотя в последнее время такие книги меньше в ходу, кассеты куда удобнее и современнее. Учителя и по облегченной программе много не требовали. Чего зубрить, если дорога одна — УТОС, там кибернетика не нужна. Два слова сказал — отличник. Потому и растянуто обучение на год, восемь классов за девять лет. Экзамены не сдавали, на второй год не оставляли. Для желающих продолжить учение высших специальных заведений нет, на общих основаниях. Но таких желающих находилось очень мало, никчемность образования лучше всего понимали сами ребятишки. Единственное, чему учителя всерьез учили — жизни. Любыми путями добивайтесь группы, она для вас всё. Надо соврать — врите, надо взятку дать — давайте. Не стесняйтесь, вы вправе. И все ученики потом были благодарны за эту науку. Учителя бывают всякие, но в его школе были хорошие. Некоторые даже очки носили. В том бы ничего удивительного, если бы, как узнал Ярослав гораздо позже, очки не с простыми стеклами. Носили, чтобы учеников не превосходить.
Ярослав учился прилежно. В классе он был самый смирный, но не это причина прилежания. Бывает же, что человеку хочется учиться. Матему и физику не любил, притягивала история, литра, природоведение — там можно интересное узнать. Пацаны смеялись: “Секи, в академики собрался! Сиди, не рыпайся, писать-читать научился — и хватит с тебя”. Он это знал и учился. Когда пацаны в комнате балдели, кидались подушками, он в уголке зарывался в книги — лет до двенадцати еще мог читать. Оттого ему доставалось чаще других, дежурил чаще всех. Разочек попробовал научиться курить, и то осечка: пацаны в шутку подсунули сунули сигарету с ногтями. Но вообще школа ему нравилась. Кормят сколько хочешь, одежда бесплатная. Каждый день к кому-нибудь приезжали, гостинцы привозили. Особенно кто далеко живет — тем больше всего чудилось, что дети в заточении. Тогда Ярослав и обратил внимание, что у многих родители плохо видят. И у многих не было отцов. Ну, у слепых родителей слепые дети — ясненько. А вот почему у слепых детей отцов мало?
В школе первый приступ случился. На уроке. В сердце вдруг кольнуло иглой, все завертелось. Так с парты и грохнулся. Очнулся в комнате. Врач сделал укол адреналина. Просветили рентгеном и нашли врожденный порок сердца. Было ему тогда восемь. Мама не гадала о причине: тщетно было ожидать отделаться одним дефектом, плод в утробе отравлен целиком. Ярослав и ростом меньше мамы, хотя сыновья всегда больше. Мама говорила, отец у него высокий, да и она не из мелкоты. По всем статьям быть бы ему статным и зорким. Не пришлось. И белобрысый от того же, в теле пигмента нет, кожа не загорает. Альбинизм. Зато глаза получились голубые. Смотрится приятно — белые волосы и голубые глазенки. Если б они еще видели… И зачем так много ему одному?
