Геннадий Сазонов - И лун медлительных поток...
— У меня в ту зиму умерла жена. Я один. Мать совсем худая. Мне нужна жена. Я увидел Саннэ и решил взять ее в жены. Я сговорился с Митяем Лозьвиным, и тот продал мне Саннэ.
— Продал? — спросил сход.
— Да! — ответил Митяй Лозьвин. — Продал. Я ломанный совсем, не могу ходить. Девка моя, и продаю, кому хочу. Да, я продал ее Леське.
— Он все заплатил? — спросил сход.
— Да, он все заплатил и еще добавил, — ответил Митяй. — Пусть он противный, пусть он страшный, но Саннэ будет у него сыта, одета и в тепле. И дети мои будут сыты. Когда она родилась, я обещал сохранить ей жизнь, и я хранил и защищал. Но я никогда не обещал ей красивого мужа. От страшной морды никто не умирал, — кашляя, придерживая рукой грудь, сказал Лозьвин. — Не пойму, почему столько крику, ведь не медведь замуж ее берет.
— Не медведь он, а Волк, — крикнула Саннэ. — Лучше убейте, а не станет он моим мужем. Сандро будет мой муж. Сан-дро-о-оо!
— Я все заплатил сполна! — оттопырил губу Леська. — А Тимофей Картин украл мою жену. Он — вор. Судите его, как вора!
— Он не мог украсть! Он верный и честный, — ответили старейшины Евры, — и он был в волости. Девка сама пришла в его юрту…
Долго шумел сход, долго кричали мужчины. И громче всех Мишка, сын беглого Мыколки и мансийки Сафроновой. Уходил Мишка из Евры — лет десять плотничал в Тобольске да Тюмени. Нынче вот только вернулся, но не привыкли к нему в Евре, все казался Мишка-плотник каким-то пришлым. Потому и не больно-то прислушивались сейчас к тому, что он кричит.
— Не отдавать девку! — не жалея горла, орал Мишка. — Тоже закон удумали… Гнать его, мироеда! Давить их надо!..
Но сход после долгих споров порешил: «Леська сполна заплатил калым. Саннэ должна стать его женой».
— Умру — не стану! — поклялась Саннэ.
— Ах, не станешь?! — крикнул Леська. — Наказать по закону!
И Саннэ наказали. Привязали к столбу и били мочеными сосновыми корнями. Разбрелись люди. У столба, задрав ногу, мочилась собака.
— Господи! Да что же это?! Боже! — стонала Околь, когда рассказал ей Тимофей о решении схода.
Связанную Саннэ взвалили на коня и увезли в деревню Тур-Павыл, в дом Леськи.
Через несколько дней из Евры исчез Сандро.
Боги молчат, слепые…
Много заплатил Леська за Саннэ и заплатил бы больше, сколько бы ни запросил отец, — так ему нравилась невеста. Много собралось гостей — ели саламат, пили огненную воду. Только Саннэ сидела как каменная. Неподвижная, погруженная в себя, без слезинки, без стона и крика.
Такой она и ехала к Леське, в чужую деревню. Не помнит, сколько ехала, по какой дороге и когда прибыли, так и не вышла из нарты. Ее звали, уговаривали — она молчала. Леська и Юван взяли ее на руки и втащили в дом, где встретили молодую сестра Леськи и работница Лыкерья.
На столе уже стоял свадебный саламат, заправленный толокном, паром окутались вареные мозги, вареная говядина и жареная баранина, верхотурские пряники, шаньги, леденцы, цельная сахарная голова, всякая стряпня. Саннэ сидела не раздеваясь, молча смотрела перед собой, как будто зашла на минутку, вот сейчас поднимется и уйдет. Заклинала богов Саннэ, звала к себе Сандро. Вот ворвется сейчас любимый — и развеется наваждение…
— Ты не трогай ее, — сказала сестра Леськи. — Пусть осмотрится. Обвыкнет пусть. Из нищеты она, из гольной бедноты — разве когда видела столько угощения? И дичится оттого. Пусть обвыкнет.
Взяла сестра Саннэ за руку и молча увела ее за перегородку. Саннэ сбросила беличью шубку, закуталась в шаль, забралась на лежанку, прижалась спиной к стене и застыла. Несколько раз подходил к ней Леська, и каждый раз Саннэ вскакивала и принималась кричать.
Не признавала себя Саннэ женой Леськи, не смирилась и не обещала смириться. Она плевала в лицо, в узкие глаза Леськи, исцарапала ему щеки, бросала в него все, что попадало ей под руку. От нее прятали ножи, топоры, все острое, все тяжелое. Леська приводил к ней издалека шамана, тот камлал над ней, связанной, но не смог ничего сделать — Саннэ поднималась и в исступлении бросалась на Леську.
— Худо, совсем худо! Убить ее, наверно, надо, — размышлял Леська. — Но убить-то жалко. Больно дорого заплатил за нее и не знаю ее тела. Худо… Смеяться кругом начнут… пальцем показывать: Леська, мол, вовсе силу потерял, с бабой не совладает, наверное, издохнет скоро. Вот что страшно, — шепчет по ночам Леська и тенью шныряет по двору, не в силах сомкнуть глаз. — Из-за этой бабы дела, наверное, худо пойдут. Людишки пока боятся, а узнают, что Саннэ не поддается, перестанут признавать… — Пахнуло на Леську холодом, как со дна омута. — Силой-то взять можно, если связать… да разве за то такой калым платил? Нет, надо, чтобы сама сломалась, надо ее хитростью скрутить так, чтобы всю силу мою почуяла и брыкаться перестала. Такую хитрость… такую хитрость задумать… может, мне моя мать поможет. — И Леська вошел в юрту матери.
У матери истлели волосы от старости, свисали жесткими белыми прядями из-под платка. Глаза старухи утонули в морщинах, тускло отсвечивали бельмами, рот провалился — глуха она и слепа. Песни о ней пели, какая она была красивая. Не с красотой, с умом счастье уживается, да и то как судьба решит. Ни от мужа, ни от сына Леськи не видела она добра и женскую долю вызнала до дна. Знала старуха, что никто в этой жизни не поможет женщине, на которую обрушилась беда.
— Помоги, мать. — Леська присел на низенькую скамейку. — Не могу совладать с Саннэ. Совсем бешеная — глаза горят, и когти наготове. Помоги.
Старуха что-то варила в закопченном котелке и не повернула головы.
— Не могу взнуздать ее, — жалобным голосом протянул Леська.
— Саннэ — не лошадь! — отрезала старуха. — Ты выкупал ее у добрых родителей не для того, чтобы запрягать. Правду говорят, ты — Леська-Волк. Ты готов за каждую шкурку испить живой крови. Я рада за Саннэ, что не поддалась тебе. Берегись, Леська, кого-то ты обездолил, забрав Саннэ!
— Ты рада, что Саннэ не взнуздана?! — ноздри Леськи хищно шевельнулись.
— Иди! — властно крикнула мать. — Тебе, Леська, не взнуздать ее.
Долго думал Леська и на другой день во всеуслышание объявил сельчанам:
— Жена моя, Саннэ, шибко любила до замужества глядеть на других мужчин. Вы знаете, люди, что такое незамужней женщине много глядеть на мужчин?
— Знаем, — ответили сельчане.
— Оттого что женщина много смотрит на мужчин, она становится порченой, — взъярился Леська. — А порченая не может оставаться женой. И сейчас я не признаю ее женой. — Леська приподнял над головой круглый кулак. Так по закону отказываются от жены.
— Не признавай! — обрадованно поддержали те, кто сочувствовал Саннэ. — Отпусти ее, пусть она так живет.
— Женой я ее не признаю! — гордо вскинул огромную голову Леська и ощерил волчий зуб. — И выпущу ее из своей юрты. Но я заплатил за нее слишком много — дорогой выкуп. Так пусть она живет на конюшне с моими конями. Пусть она живет с жеребцами, моя дорогая лошадь.
Ахнула толпа, а Леська, довольный, пошел к дому.
— Она не будет даром есть мой хлеб! — крикнул он, обернувшись.
Леська заставил Саннэ из леса носить на плечах сушняк-долготье. В лес и оттуда ее водил, как лошадь, в поводу, преданный Леське глухонемой. В лесу женщина набирала сушняк, глухонемой крепко затягивал вязанку и взваливал на Саннэ.
Когда она возвращалась из леса, вся исцарапанная, в синяках, Леська звал людей на дорогу, расхаживал и кричал:
— Кому… кому нужна дорогая, сильная кобыла? Смотрите, люди, какая она поводливая! Смотрите, люди, как ровно и сильно идет в поводу. Кто желает купить? Кто желает запрягать ее по ночам? Только дорогая она, эта кобыла.
Глухонемой, чтобы выслужиться перед хозяином, гибкой палкой подстегивал женщину.
— По заду… по заду стегани, — покрикивал Леська, — пусть она подберет его, пусть втянет. Бей кобылицу!..
На плечах Саннэ веревка прорезала глубокие раны, и те не заживали, не затягивались, почернели и загноились. Но, окровавленная, избитая, в изодранном платье, Саннэ шла по деревне в гордом молчании, не проронив ни звука, ни стона.
— Смотрите, какая красивая, дорогая кобыла! — исходил в крике Леська.
А вечером велел он опять привести Саннэ в избу. И опять лез к ней Леська, распалился. Опять криком кричала Саннэ. На вторую ночь Леська напился, ворвался за перегородку, вытащил Саннэ за косы на свою половину и долго бил. Падал за стол, пил огненную воду и снова бил до тех пор, пока не свалился пьяный. Упал и захрапел. Но, падая, Леська придавил своей шеей длинную косу Саннэ.
— Куль Ноер — царь чертей! Сейчас я успокою тебя. — У Саннэ мелькнула страшная мысль — и ослепила ее. Жаром опалило голову. — Успокою тебя, клыкастый Волк…
Она набросила косу на раздувшееся горло Леськи, изо всех сил, сцепив зубы, стянула. Леська шевельнулся, и тогда Саннэ, не выпуская петли, всем телом, всем своим горем навалилась на него. Леська всхрипнул, дернулся, раскинул короткие ноги и застыл.
