Владислав Бахревский - Свадьбы
Когда отара приблизилась к огню, стало видно, что у костра много людей и много лошадей.
Мурад заволновался: кто это? Не отступить ли? Не спрятаться ли? Но острые глаза султана углядели белую бороду Юр-юка.
Мурад подошел к костру.
— Великий падишах, — сказал Юр-юк, — я хотел подарить тебе полный день свободы и счастья, но ты слишком многим нужен. Гонец из Истамбула.
Гонец упал в ноги султану, подполз к нему, поднял голову и шепотом передал известие от Кёзем-султан.
— Коня! — приказал Мурад. — А тебе, Юр-юк, спасибо. Живи еще сто лет.
Снял с пальца перстень и бросил вождю.
— Будет нужда — с этим перстнем приходи во дворец.
И ускакал. Скакал и думал: «Почему мать поторопилась сообщить об измене? Не оттого ли, что если бедняк ест курицу, то или курица, или он сам болен, а может, это плата наперед? Или заговор направлен против всего рода Османов, Кёзем-султан опасается за свое собственное величество?»
С улемами шутить нельзя. Улемы — мозг империи, но лошади не оседлает тот, кто с лошади не падал. Мурад IV на троне с четырнадцати лет. Он повидал на своем царственном веку всякое. Капитан тот, кто спасает свое судно.
В Истамбул въехали ранним утром вместе с купцами и реайя, везшими товары и продукты на базары города. Мурад был в одежде бея, но с ним было трое телохранителей, двое из них мчались впереди, разгоняя на улицах зевак.
На арбу одного такого реайя и наскочили телохранители Мурада. Арба загораживала дорогу повелителю, и ловкие слуги в единый миг перевернули ее вместе с возницей и мулом.
Мурад успел заметить лицо пострадавшего и невольно попридержал лошадь. Это был, кажется, тот самый старик, у которого он когда-то купил подкову.
Мурад обернулся. Да, это был тот самый реайя. Он покорно поднял на ноги мула, поставил арбу и горстями собирал рассыпавшееся на земле зерно.
«Нищим я ему помог, — подумал Мурад, — беем я попортил ему плоды его труда, падишахом я отберу у него последний хлеб и последнюю лошадь, чтобы победить врагов».
Мураду хотелось вернуться и дать старику денег, но он уже снова был падишахом, у него не было времени, чтобы выручать одного человека из малой беды.
Возле Сераля Мурад настиг странную процессию.
Татары-воины на копьях несли полсотни засоленных голов, дальше шли пленные: один к одному, рослые, кудрявые, лицом белы, черноглазы, за пленными ехало с десяток повозок. На повозках пять русских пушек, оружие и три-четыре стяга.
— Что это? — спросил Мурад IV у подскакавшего бостан- джи-паши.
— Подарок вашему величеству от Крымского хана…
— Подарок самовольника! — Кровь бросилась в лицо падишаху. — Этот подарок для турецкого владыки оскорбителен. Мне нужен весь мир, а пе крохи с великого стола. Зарубите полон тотчас, чтобы эти жалкие татары научились думать.
Едва последнее слово слетело с губ султана, началась резня.
Ужаснувшиеся сеймены жались вокруг Маметши-ага, который надеялся вернуться из этой поездки с подарком.
Хан Бегадыр понял намек.
Целую неделю маялся с животом. Судьба Инайет Гирея и Кан-Темира была у него перед глазами.
Глава четвертая
Кёзем-султан, вцепившись обеими руками в зеркало, разглядывала себя так, как разглядывают картину, о которой знают, что она поддельная, по не могут найти ни одного неверного мазка.
Обтянутое гладкой кожей лицо, чистый, холодный, словно ледяной утес, ясный лоб. Все в этом лице молодое, но молодости в нем не было. Через маску прекрасного просвечивал костяк отвратительной старости.
Кёзем-султан закрывала глаза, давая им отдых, и снова пронзала свое отражение ядовитым взглядом.
Вот над верхней губой еле заметная паутина тончайших морщинок. В двух шагах их уже не разглядишь, но они есть. А это что?
Под левым глазом из-под ресниц к щеке и даже наползая на щеку — острая злобная морщина.
— О боже!
Кёзем-султан увидала, как погасли в глазах ее слепящие солнца, как черный дрожащий туман ненависти поглотил весь их свет и всю их силу. Кёзем-султан увидала этот туман и усмехнулась. Она знала, кто должен поплатиться головой за предательскую морщинку.
В день побега меддах объявился в чайхане меддахов, а потом пропал. Его найдут, но когда? В Истамбуле человек может пропасть, как иголка в стоге сена.
Все шло не так, не по тайному промыслу всеведущей Кёзем-султан, а как бы само собой, неуправляемо.
Дильрукеш — наложница султана — беременна. Она поклялась родить султану сына. Не безумство ли? Но глупец Мурад верит вздору Дильрукеш!
Мурад неподступен, как пламя. Он сгорает сам и опаляет людей, окружающих его. Ему грезятся подвиги великого Македонского Искандера. В своем безумстве Мурад поклялся оставить сыну империю, равной которой еще не было под солнцем. Война неизбежна.
Кёзем-султан выпустила вдруг зеркало из рук.
Дзинннь!
На тысячи кусочков, у самых ног.
Ужасное предзнаменование!
Кёзем-султан беспомощно разглядывает сверкающие осколки, разлетевшиеся по мраморному полу. Зачем оно разбилось, это зеркало, ведь султан Мурад приказал Кёзем-султан явиться к нему для беседы.
* * *Глаза у Мурада ласковые, голос почтителен, на губах грустная улыбка очень занятого и очень виноватого человека.
Мурад спрашивает о здоровье матушки. Он благодарит за предупреждение об измене улемов. Но она должна беречь себя, ей надо поменьше волноваться. Дела у него идут прекрасно. Он, падишах, приготовил уже все для того, чтобы подтолкнуть историю на ту дорогу, которая ему, падишаху, нравится. Все заботы ему, бедному государю, а матушка свое дело сделала, вырастила его, выходила, возвела на престол, теперь ей надо радоваться и думать о своем драгоценном здоровье. Упаси бог испортить цвет лица из-за каких- нибудь государственных неурядиц. Он, падишах, готов отречься от престола, если не сможет превратить жизнь матушки в праздник! Но если матушка все-таки хочет время от времени входить в дела государства, то у него есть дело весьма тонкого свойства, в котором помощь мудрой Кёзем- султан была бы бесценной: пусть матушка займется меддахами.
Словно хлыстом по лицу.
— Меддахами? — У Кёзем-султан в глазах — пропасть, «он доиграется, умник сынок!»
— О матушка, я надеюсь на твою изобретательность, — слышит она голос Мурада, — меддахи в своей чайхане болтают всякую чепуху, а мне нужно, чтобы они зажигали сердца людей жаждой войны и победы.
Кёзем-султан выпускала из переполненных легких воздух по капельке, как бы не всхлипнуть. Мурад ничего не знает про дом на берегу моря. Ничего! Он знает одну войну, он на все наложил свою лапу и даже сказку хочет заграбастать и подмять под себя. Он — великий государь!
— Сын мой, меддахи будут рассказывать только то, что приятно твоим ушам и достойно твоего великого времени.
— Благодарю тебя, матушка. Прими от меня эти цветы.
Подарок царский: золотые стебли с цветами из драгоценных камней.
— Как это красиво!
— Я знал, что этот букет тебе понравится. Мне прислал его молдавский господарь Василий Лупу.
И улыбнулся. Так он улыбался в детстве, созоровав.
У себя в покоях Кёзем-султан спохватилась: меддахи, Василий Лупу, веселая улыбка… Что же известно Мураду о ее проделках? Или это совпадение? Совпадение у Мурада, сына Кёзем-султан?
И снова глаза бывшей владычицы мира застлали черные туманы ненависти.
Глава пятая
Дождалась и на чужбине горемыка Надежда человеческого счастья. Вот был у нее теперь свой дом, а в доме был достаток, и муж ее любил, и она его любила, и ждали они радостно своего первенца.
Только жизнь меддаха двойная: одна для самого себя — день прошел и ладно, другая ради слова и сказки — береженая да пестованная, как редкий цветок.
В чайхане сказочников было плохо. Старик меддах поклялся не переступать ее порога. Невесть откуда нагрянули в чайхану Гладкие Морды — Пустые Слова. Они твердили о грядущих победах и о том, что все народы и государства под луною ничтожны, все, кроме турок и Османской империи. Мир утопает в грехе, но у бога есть народ-избранник — народ Османа. Народ Османа — карающий меч господа миров. Турки спасут мир от скверны греха, предав огню те города и государства, которые встанут на праведных путях правоверных.
— На войну, турки! На священную войну — джигат! Господь миров с нами!
Меддахи послушали, послушали новых сказителей, смекнули что к чему и припали к той же дуде. Меддахи — государю своему не противники, и к тому же за новую сказку платят и сверху и снизу. Когда такое бывало? Поспешай, наговаривай слова, коли слово денег стоит.
Меддах меддаху не уступит. Коли у одного аскер дюжину врагов зарубил, у другого — сотню, а третий в сказке-то и с тысячью справится, а там, глядишь, и сказка не сказка, если аскер ста тысяч голов не нарубит.
