Владислав Бахревский - Свадьбы
Мурад знал все про царскую охоту. Когда-то она ему нравилась — лучшего, великолепнейшего зверя убивал он, первый человек государства. И не имело значения, сколько лет этому первому верховному человеку, одиннадцать или сто. Зверь падал к ногам государя, подчиняясь неумолимой силе закона иерархии.
Олень был прекрасен. Он бежал к своей смерти, изумляя молодой силой. Бежал, бежал, словно там, за пределом, — вечный луг свободы.
Мураду не захотелось убивать этого оленя, и он не убил бы его. Но и над ним, первым человеком империи, как топор палача, сиял всемогущий закон иерархии.
Не убьешь ты — придет время, и убьют тебя, ибо ты уже не можешь убивать.
Мурад натянул тетиву, стрела, слетев с гнезда, запела и вошла оленю в глаз. Олень упал на рога, перевернулся в воздухе и умер, так и не оторвав головы от земли.
К Мураду ринулись со всех сторон с восхвалениями, но он повернул коня и ускакал за холм.
Вломился на коне в чащобу и потом ехал крадучись, пока конь не остановился перед огромным буком. В тени дерева могли укрыться добрых две дюжины всадников. Вершиной дерево уходило к облакам, не дерево — мечеть.
У Мурада шевельнулась вдруг больная мысль: ему захотелось, чтобы дерево это только с виду было неодолимо могучим и здоровым, только с виду. В мире все ведь только сверху, с виду вечно и нетленно.
Мурад постучал рукоятью плетки по стволу. Не слыхать дупла. Стукнул сильнее — не слыхать.
Спрыгнул с седла, схватил сук, ударил по дереву сплеча — сук переломился надвое, сухой. Мурад вытащил из-за пояса кинжал, вонзил его в дерево, надавил, повис всей тяжестью тела. Дзинь!
Султан сидел на траве с рукоятью кинжала в руке. Дерево победило сталь. Мурад отшвырнул бесполезную рукоятку кинжала и тотчас спохватился. Она была усыпана алмазами.
«Алмазы!»
Чтобы падишах ползал по кустам в поисках алмазов?
Затрубили рога. Султана искали, звали.
«Ну так помучайтесь! Побегайте, потрясите жирок!»
Мурад снял с плеча лук, наложил стрелу и осторожно пошел в глубь чащи. Конь послушно и так же бесшумно следовал за хозяином.
Впереди треснула ветка. Мурад замер. Совсем рядом боком к нему стоял молоденький секбан-загонщик. Из-под фески нежный голубоватый висок, на виске синяя жилка. Мурад даже глаза зажмурил, так вдруг нестерпимо захотелось полоснуть кинжалом по этой жилке.
* * *Султан Мурад и его свита прибыли на границу округа Никея. На границе по заведенному обычаю султана должен был встречать и приветствовать Никейский судья.
Никого.
Сердце у Мурада дрогнуло.
«В Стамбуле мятеж? Может быть, Мурад IV уже не существует? А кто же тогда? Падишах Ибрагим, вытащенный из ямы? Или братец Баязид? Чепуха! Только чепуха ли? Если все обойдется, нужно искать новую опору. Сипаги и тимариоты ненадежны. Нужно стать благословенным падишахом для мастеров и ремесленников! Отмени налоги — и ты хороший. А на кого переложить эти налоги? Все на тех же реайя?»
Ему вспомнился старик, торговавший ржавой подковой. Рука потянулась к груди. Оно теперь всегда с ним, это странное приобретение.
«А платить все-таки придется тебе, старик! Потерпи! Сменит империя одряхлевших лошадей, и не четверть, не треть и не три четверти — весь мир ляжет под копыта турецких скакунов. Каждый турок станет владетельным тимариотом. Потерпи, старче! Не знаю сколько, но потерпи!»
Царственные охотники давно уж вступили в пределы Никеи. Судья не появлялся. Лицо Мурада пылало, но не от гнева, он забыл о судье. Тайные клятвы будоражили кровь.
Судья все-таки прискакал. О нет! Ничего страшного не случилось. Просто судье показалось, что город для встречи столь высокого гостя украшен недостаточно пышно, пришлось сделать необходимые распоряжения.
Мурад слушал судью, думая о своем. Повернулся к начальнику секбанов:
— Казнить!
Судью казнили тотчас. Начальник секбанов, исполнив приказание, задумался: за что казнили? Он не понимал: в империи, вступившей на путь войны, правит порядок. Горе отступникам, кто бы они ни были.
Весть об этой неожиданной казни уже на следующее утро достигла Истамбула. Столичные судьи по приглашению великого муфти Хусейна-Эфенди собрались обсудить действия султана.
Убить столь знатного из улемов без приговора суда улемов, одной султанской волей — урфом — дело неслыханное, неправое и страшное. У султана Мурада кровавые руки, он не только отдает приказы о казнях, он убивает сам. Это не выдумки врагов, это дикая правда: султан ночами охотится на людей. Теперь он разгоняет свой двор, приказал вдвое сократить войско! Сокращать войско во время войны — в уме ли государь?
Улемы собрались тайно в маленькой мечети на окраине Истамбула, но они еще не окончили своих разговоров, а из Истамбула в Никею уже мчался гонец от Кёзем-султан. Вдовствующая царица спешила сообщить сыну об опасном сговоре улемов.
* * *Султан Мурад был гостем кочевого племени мамалы.
Вождь племени, столетний седобородый Юр-юк[55], прибыл в Никею искать у султана справедливости.
Два сипахия, владевших землями, на которых кочевало племя, взяли с мамалы за аренду 300 алтунов и сто бараков, но этого им показалось мало. Они пришли опять и взыскали налог с неженатых: сто алтунов, сто батманов масла, десять бурдюков вина, десять ковров.
— Как твое имя? — спросил Мурад старца.
— Меня зовут Юр-юк, я слишком стар, чтобы помнить другое свое имя.
Когда-то юр-юки были основной военной силой турков- сельджуков. Теперь их помощь была нужна только во время больших походов. Юр-юки оседали. Прожившие десять лет на одном месте объявлялись реайя и должны были нести вся тяготы и налоги, взваленные империей на горбы реайя.
Мурад забрал в казну все имущество казненного судьи. Из этих денег оп вернул племени мамалы пятьсот алтунов.
— Будь же нашим гостем! — воскликнул вождь Юр- юк. — Не побрезгуй пиром под звездами и постелью на кошме в юрте. Юрта — дом твоих предков.
— Я не побрезгую и работой, которая кормит юр-юков, — ответил султан.
Он покинул город и уехал на кочевье.
Не двигаясь, как истукан сидел Мурад под открытым небом на ковре и завороженно смотрел на дикие древние пляски своего пранарода.
Потом ел жирную, грубую пищу наравне со всеми — до отрыжки. Вместе со всеми совершил намаз, а когда солнце коснулось земли, обратился к Юр-юку:
— Позволь мне провести ночь с баранами. Я обещаю уберечь их от волков, бури и злоумышленников.
— Принесите ему мой старый чабанский посох! — приказал вождь.
Посох был длинный, легкий, но с тяжелым стальным наконечником. На такой посох удобно опереться, им можно и поразить врага и зверя.
Никто не отговаривал Мурада от рискованной затеи, никто не восхищался его отвагой.
Для мамалы пасти баранов и лошадей — обычное каждодневное дело.
Султану принесли хорошо разношенные высокие сапоги, теплый халат, бурку, баранью шапку. Подождали, пока он вырядится. Тогда к нему подошел высокий темнолицый кочевник.
— Пошли!
И Мурад пошел, легко наступая на землю невесомыми надежными сапогами.
Овцы уже поднялись с дневки, звенел колокольчик серке.
Напарник Мурада посадил верблюда на колени, навьючил и тогда только сказал:
— Я пойду к ночевке, костер приготовлю. А ты иди за отарой, иди на эту звезду. Овцы дорогу знают.
Ткнул в небо пальцем, взгромоздился на верблюда, свистнул собакам и уехал.
Мурад остался один.
Овцы, пастбище и он. Ни вельмож, ни секбанов, ни немых.
Овцы с блеяньем пересекли вытравленную ложбину, перевалили через гряду и здесь, на хорошей траве, примолкли. Они шли теперь медленнее, и Мурад останавливался и стоял, опершись на посох, вглядываясь в ночь. Но скоро взошла полная луна, и стало светло.
Голова слегка кружилась от запаха полыни, от свежести, от легкого бессонного томления. Хотелось думать о великом, но глаза находили путеводную, ослабевшую под луной звезду и никак не могли расстаться с нею. Звезда дышала. Она вспыхивала голубым, но в пылающей голубизне тотчас рождалось красное, и тогда сияние сникало, чтобы вновь чрез мгновение поголубеть.
Отара тем временем уходила, и Мурад, шелестя высокой сухой травой, догонял ее и снова опирался на посох. Султану правилась его прихоть, а сам ои сегодня нравился себе.
Впереди мелькнул огонек. Мурад обрадовался ему, как старому товарищу. Заторопился, прибавил шагу и врезался в отару. Овцы недовольно заорали, забегали. Пришлось остановиться. Будь друг, да не будь в убыток.
Когда отара приблизилась к огню, стало видно, что у костра много людей и много лошадей.
Мурад заволновался: кто это? Не отступить ли? Не спрятаться ли? Но острые глаза султана углядели белую бороду Юр-юка.
