Всеволод Соловьев - Царское посольство
— Да ведь он говорил, что малый-то здесь, а теперь, сам видишь, виляет: может, говорит, и здесь, а может, и нет его, и не ведаю, говорит, где он… Да ты на рожу-то его взгляни… у него и рожа другая… и сдается мне… чур меня! Чур! Наше место свято!
— Что тебе сдается, Иван Иваныч? — тревожно и растерянно спросил Чемоданов.
— А то, что этот еретик… кто его знает… а по роже-то… может, это и есть сам дьявол!
Алексей Прохорович перекрестился и невольно отступил от Панчетти.
— Так чего ж мы стоим тут… Чего ждем? — крикнул он и поспешил к выходу. — Домой скорей, там рассудим, как теперича быть нам.
Когда гондола отчалила, он обратился к Посникову:
— Да прочти ты мне толком цидулу-то… Как он пишет?
Посников вынул из кармана небольшой лист бумаги, сложенный в виде письма. Это письмо в посольство утром принес какой-то мальчишка, принес, подал и убежал. В письме на имя Посникова значилось:
«Не ищите меня, не найдете — вода в венецейских каналах глубокая, и кто попал в нее — не выплывет. Без меня поедете, другого переводчика, хоть поляка нашего, возьмите — его найти легко. Помолитесь обо мне грешном. Александр Залесский».
Прочли, перечли и опять прочли они теперь эту цидулу.
— Вот грех! Вот грех! — повторял Чемоданов.
«А кто тому греху первая причина, кто совратил парнишку своим примером?» — думал Посников, но громко своей мысли не высказал.
Однако Алексей Прохорович прочел ее в глазах его и уж не покраснел, а побледнел, а в сердце ему будто ножом кто ударил.
— Вестимо, утоп! — между тем мрачно говорил Посников. — Вот до какого греха, вот до какой беды дожили!.. И как же нам быть теперь… как на Москву показаться?.. Ведь царь-то… ведь он, батюшка наш, наказал нам хранить да беречь его… А что ж ты тут поделаешь… как убережешь, коли дьявол в дело впутался и образ бабий, прельстительный, на себя принял… Эх, Алексей Прохорыч!
— Ты это что… а? Что это ты?
— Эх, товорю, Алексей Прохорыч… эхе-хе-хе! пропала парнишкина душа, задаром пропала — и мы к тому ж в ответе.
— Да не говори ты, молчи! — отчаянно закричал Чемоданов, сжимая кулаки. — Молчи, аспид, и так ведь тошно!
XVI
Александр слышал весь разговор Анжиолетты с аббатом, так как был рядом в комнате, за спущенной дверной занавесью. Поддавшийся страсти и отуманенный ею, он уж не оглядывался, не колебался и с полным спокойствием совершал то, что за сутки считал грехом и преступлением.
Спокойствие это было какое-то странное, будто человек действовал не добровольно, не сознательно, а как заведенная машина. Анжиолетта сказала ему, что надо послать «московитам» такую записку, прочтя которую они подумали бы, что он утопился, и он тотчас же исполнил это. Теперь она приказывала ему стоять за занавесью и не шевелиться, и он стоял как окаменелый, без малейшего движения, почти остановив дыхание.
Однако в глубине его сердца шла какая-то тайная работа. Ему становилось все тоскливее. Будто камень лег на грудь — и давил. Но он еще не сознавал своей тоски, не спрашивал себя — почему это, когда он соединен навсегда с тою, которую любит больше всего на свете, он испытывает не радость, не счастье, а давящую, все усиливающуюся тяжесть.
Анжиолетта вошла, заперла за собою дверь, прислушалась и, услыша, что Панчетти ушел, подняла скрывавшую Александра занавесь.
— Ты слышал?
— Да, я все слышал, — без малейшего проявления какого-либо чувства, произнес Александр.
— О, этот Панчетти! Он хитер, но я его хитрее, — говорила Анжиолетта, — я уверена, что это он дал знать твоим старикам, что ты здесь… Я думаю, что теперь, вот в эту самую минуту, он уговаривает их немедленно принести жалобу дожу и требовать обыска в моем палаццо… Очень может быть, что «московиты» и добьются обыска… Если бы это было при покойном доже — я ни минуты не стала бы тревожиться, но теперь… Дож втайне ненавидит всю мою семью и будет рад под благовидным предлогом нанести нам оскорбление… Да, обыск возможен, но нам все же нечего бояться. Я знаю одну тайну этого старого палаццо, которой никто не знает, кроме владельца. Когда мой несчастный муж отправлялся в Турцию, где так ужасно умер, он передал мне эту тайну… Теперь, мой дорогой, ты скоро станешь владельцем палаццо Капелло, потому что муж мой тоже перед своим отъездом подарил мне его… ты станешь владельцем — и я могу доверить тебе эту тайну… Пойдем!
Она взяла его за руку, провела через несколько комнат и, остановись перед стеной, между двумя большими окнами, сказала:
— Осмотри хорошенько эту стену — не найдешь ли в ней чего-нибудь странного, подозрительного?
Он тотчас же приступил к осмотру с той же машинальностью, которая не покидала его. Но как он ни оглядывал эту наружную стену между окнами — ничего не мог в ней заметить.
— Ты видишь, — наконец прервала молчание Анжиолетта, — это наружная стена, в ней ничего нет, да и быть не может… Если даже станут искать какого-нибудь тайного помещения, куда я могла бы тебя спрятать, — его будут искать где угодно, только не здесь… какой же тут может оыть тайный ход, где же тут след двери? А вот… смотри.
Не трогаясь с места, она сделала ногою несколько движений, сильно надавливая на мозаичный пол, — и вдруг все пространство стены между окнами от полу и аршина на четыре в вышину медленно и бесшумно стало опускаться куда-то вниз.
Александр невольно вздрогнул и отскочил — он никогда не видал ничего подобного.
Стена все опускалась и образовала довольно объемистое, темное пространство.
— Иди за мною! — сказала Анжиолетта и, смело перешагнув остаток опустившейся стены, оказалась в этом темном пространстве.
Александр, не рассуждая и как бы во сне, тоже перешагнул и очутился рядом с нею. Но что же дальше? Если стена снова поднимется, — оба они окажутся замуравленными между камней, почти даже не имея возможности шевельнуться.
И вот только что эта мысль пришла ему в голову, как стена действительно стала подниматься. Еще несколько мгновений — и они в полном мраке, со всех сторон холодный камень. Если бы не теплое дыхание Анжиолетты, если бы не ощущение ее присутствия, Александру, может быть, стало бы очень жутко. Теперь же он только вышел из своего равнодушия и ничего не понимал, ждал — что будет дальше.
— Ох, что я сделала, что я сделала! — расслышал он отчаянный шепот Анжиолетты. — Я забыла оставить открытой пружину — и теперь мы погибли! Никакая сила не спасет нас! Мы умрем здесь голодной смертью… вот так… стоя, мы можем только обняться перед смертью!..
Александр вздрогнул и почувствовал, как ледяной холод пробежал по всем его членам. Он понял сразу всю безысходность положения. Смерть! Это смерть! Он уже видел ее приближение, тогда, во время бури, на корабле… Но тогда была надежда… а теперь… теперь ничто и никто спасти не может!..
«Не ищите меня, не найдете — вода в венецейских каналах глубокая, и кто попал в нее — не выплывет» — вспомнились ему его слова в записке, посланной им Посни-кову по желанию Анжиолетты.
Холодно и ужасно в мутной воде венецейских каналов, а здесь, в этой каменной могиле, пожалуй, еще холоднее, еще ужаснее! Когда он писал эти обманные слова — мысль о смерти и не приходила ему в голову — он думал о жизни, о наслаждении. «Не ищите — не найдете!» — вот и накликал, вот никто и никогда не найдет его!.. Вот и наказание за обман, за грех, за совершенное им тяжкое преступление!..
Анжиолетта рыдает, шепчет прерывающимся голосом:
— Что же нам делать? Пойми — ведь это смерть… ведь никакого спасения!.. Мы можем стучать о камни, пока не отшибем себе руки, — и никто нас не услышит… мы можем кричать, пока не надорвется грудь, — и крик наш будет замирать в эти камнях… Да, если бы кто и услышал стук и крики, разве можно понять, откуда идут они!.. Я заперла дверь на ключ, до завтра никто не посмеет войти… Потом, может быть, вечером, решатся и выломают дверь, обойдут все эти комнаты, меня нигде нет… и уйдут… станут везде искать меня — и не найдут… Вся Венеция будет говорить о том, что синьора Капелло исчезла… Потом все забудут… Потом пройдет много лет, много, много лет, может быть, целые века пройдут, — и когда сломают эту стену, узнают ее тайну… и найдут нас…
Она рыдала и в глубоком, холодном мраке прижималась к Александру.
— Да скажи же мне хоть что-нибудь! — шептала она.
— Если смерть пришла — значит умирать надо, — наконец выговорил Александр, — мы заслужили эту смерть.
XVII
Вдруг она засмеялась.
— Александр, мой милый, мой дорогой, да ведь я шучу… я только хотела попугать тебя… Мы вовсе не заслужили смерти, мы заслужили жизнь, радость, счастье!
Он ничего не понял, он не успел еще обрадоваться, прийти в себя от неожиданности, когда Анжиолетта дернула возле себя за какую-то пружину, и они стали опускаться. Показался слабый свет, проникавший в очень маленькие, сделанные в стене отверстия. Они опускались все ниже и ниже и наконец очутились в довольно обширном помещении.
