Михаил Веллер - В одно дыхание
…Ну, трудно ли молодой симпатичной девушке завлечь и женить на себе заучившегося обычного мужика, не избалованного женщинами и их, в общем, не знающего. Главное — каких мук, какого напряжения ей стоило играть эту влюбленность в него, внутри мертвея от отчаяния и тоски. Сколько же сил душевных понадобилось! И откуда берутся у таких девчонок, — а ведь у них именно и берутся.
И — торопиться приходилось, быстро делать, быстро! Беременность шла; не приведи бог заподозрит, догадается.
Тоже сердце рвет: знать ребенку, кто отец его, любимый, не доживший! или пусть во всем счастливый живет, при живом отце… Любя по-настоящему, им счастья желая, как бы и сам Брянцев рассудил…
Другое: открой, что беременна — разбежался он чужую заботу покрывать. С чем подойти, «женись как друг»?.. Слово вылетит: скора молва… И женится — где зарок, что не попрекнет в тяжелый час, не будет собственную душу грызть и на тебе срываться… Все люди.
Нет, по всему выходило скрывать.
Не девушкой — что ж… дело такое. Ничего. А остальное — он, тихоня, до нее, может, и вообще мужчиной-то не был. Может, и не снилась ему такая.
Совершились ее намерения наилучшим образом. За нос такого провести нетрудно: приласкай — и верти им, любому слову поверит.
Она стала хорошей женой. Лучшей желать нельзя.
Потому и угождала, что дорожила положением своим?
Какую твердость, какую волю надо иметь, чтоб с такой тайной жизнь прожить. Не выдать себя, не обмолвиться.
Нет; всю жизнь не пропритворяешься. Привычка. Роль становится натурой: былое так отойдет, и не поймешь: приснилось ли… Привязалась постепенно; были и радости, и счастье, и всякое; жизнь была.
Он оказался хорошим человеком, хорошим мужем: она не ошиблась.
Брак обошелся ей в жестокую цену; она стремилась к нему более всего на свете; та боль скрепляла его.
А вынужденность его не могла хоть сколько-то не тяготить.
Но был еще единственный ребенок и его счастье.
5
— Женщины… смейся и плачь. Вообрази: он все знал. Знал он!
И отдавал отчет в жути ее положения.
Что он должен был делать? Оставаться безучастным? Поддержать, утешить, — чем мог? не те дела: как поможешь…
Аборт ей сделать на себя взять? Криминал, риск, судьбу на карту… а вдруг неудача, последствия, до знаются…
Она пошла бы ли еще на это. Восемнадцать лет, все в первый раз, жгучая гордость, трепет перед оглаской… понимал: ей и на признание не решиться.
Она здорово держалась! Как понять: самообладание? Или, очень вероятно, то запредельное состояние изнеможения, когда махнешь на все: «Будь что будет», опущены руки, неси течение к неминуемой развязке, истрачены вера и воля, и существу враждебны мучительные усилия к спасению, противоречащему всеподчинившейся логике событий: блаженный наркоз засыпающего на морозе. Опасно затрагивать человека в подобном пассивном смирении с пока неопределенно отодвинутой гибелью. Его оцепенение чувств — неверное равновесие подтаивающей лавины. Легчайшее прикосновение извне может послужить к катастрофе. Как отточить интуицию до ювелирной чуткости… Оскорбишь своим знанием: а она головой отрицательно замотает в ужасе — и после покончит с собой. И все благие намерения.
И тут она явно ищет с ним сближения. Встреча, вторая. Взгляды, интонации, позы, весь этот женский бедный арсенал…
Он не дурак был, трезвая голова, на свой счет не обольщался. Все понял. Понял, и согласился про себя, что для нее это выход и спасение. Так… Это максимум и одновременно едва ли не единственное, чем может он реально ей помочь.
Тут надо немало души. У него достало.
…Он не показал ей, что знает: ни тогда, ни позже. Зачем. Истинное благородство — выше показа.
Вообще собственное благородство вдохновляет к идеализации мотивов. Ну: на одной чаше весов — возможно, жизнь невесты друга и их ребенка; на другой — что, собственно? одиночество — не постыло ли… развестись всегда можно; алименты? ерунда… Чужой ребенок? никто не знает, зато знает он: самолюбие спокойно — уже полдела.
Вначале скрыл — щадя ее и боясь оттолкнуть. Жертвы она могла не принять. Приняв — тяготилась бы обязанностью, благодарность по долгу — рождает подсознательную жажду раскрепощения, неприязнь.
А позже — обнаружились свои прелести и преимущества. Как жена полностью устраивала. Семья — куда лучше. Дочка славная растет; а больше детей-то не было, может у него своих и не могло быть. Признайся — простит ли унижение, не потеряешь ли ребенка, которого привык считать своим и любишь, к чему все приведет… Нет, если устраивающее тебя положение стабилизировано — не следует нарушать его чем бы то ни было.
Не покинет краешком и лестная надежда, что и сам не так плох — почему самого и вправду полюбить нельзя; хоть разуму известно — да слова, да чувства, да ночи, да тщеславие мужское неистребимое…
Вдобавок тайное знание вселяет силу и власть. Хранишь последним оружием: в таких соображениях и лучший не волен, пусть даже совесть не позволит и в крайнем случае использовать. Отсюда — дополнительная выдержка, снисходительное достоинство вооруженного к слабому.
Разнообразны благие намерения, по которым мы скрываем от ближних знания о них. Тактичность, жалость, любовь, расчет, великодушие и душевный комфорт… Разве всегда один супруг жаждет знать все о другом? А зная — жаждет выложить? Или зная, что другой знает нечто о нем — жаждет услышать? Несказанное — неузаконено к существованию, отчасти и не существует. Мало ли некасаемых семейных мин тикают механизмами к забвению.
6
— Фьюить-тю!.. Не укладывается в толк. Ну… ё-моё! Чего я сейчас не могу понять — почему раньше это никому не пришло в голову. «Кому это выгодно?» Но кто б, непосвященный, свел воедино…
Конечно. Он любил ее.
Одному ему, другу, Брянцев поведал секретно: беременна, теперь жениться; в тот же вечер. А он, знакомый издали, он полюбил — да тут Брянцев рядом… все предпочтения, она влюбилась; не суйся. И Брянцев (не трепач отнюдь), эдакий симпатяга, живая душа, с ним и делился заветным: как целовались… как женщиной ее сделал. Та еще пыточка. Молчал: крепок был, да невольно поведением зависишь от сильного. Молчал — до обморочной ревности, стиснутые зубы немели, небось, воображение рвалось как кинопленка на словах обнаженных, сокровенном полушепоте, в темноте, под последнюю папироску, как это бывает.
Планы безумные перебирал. Надеялся еще на что-то? Женитьбой — на искорку ему дунуло. Конец. И одновременно: случись что с Брянцевым — каюк ей, беспомощность: шаткий момент, единственный шанс. Простая логика, и холодок от нее. Все продумал, все рассчитал, все учел. Семь раз отмерил…
И на следующий день как раз стипендия. С ребятами немного выпили в общежитии и пошли домой. Пришли, Брянцев говорит, посидев: пойду к ней схожу, не так поздно еще. (Она с подругой комнату снимала.) Он — пошли, говорит, вместе в гости. Пожалуйста. Случай подставляется: он сам предлогов искал вечером вдвоем прогуляться из дому; да тут еще снег сыплет. И специально пальто на вешалке в коридоре оставил, и шапку, только куртку и фуражку старую надел. Тепло, машет, закаляюсь. А март, и снежок.
Только вышли — погоди, говорит, папиросы забыл. Быстро вернулся, включил настольную лампу (окно на другую сторону, не видно, но верхний зажечь — по отсвету заметить можно), чтоб в коридор через щель дверную пробивалось, и комнату не замкнул, ключ изнутри оставил. Будто он дома — для хозяйки, предусматривая алиби.
И сунул в куртку, рука в кармане, припасенный обрезок стального стержня.
На улице сугробы, темно, пусто. И перед углом, где у высокого забора намело, тропка узкая в снегу, Брянцев первый шел — он его по темени и хряскнул. Тот оседать — еще раз! Шапку сорвал — и упавшего еще два раза, наверняка. Отвалил его к забору, снег ногой закидал, и стержень в снег. (Голой рукой не брал, без отпечатков, в газету завернул, и руки в перчатках). Ходом обратно. Газету скомкал — в уборную. Порошило — отряхнулся. Минуты три прошло, не дольше. Повстречается хозяйка или спросит — в уборную скажет выскакивал.
При расследовании прошел чисто. Никаких причин, ссор, выгоды. Видел последний, подтвердил. Из дому не выходил. Хозяйка подтвердила. Никаких улик и подозрений. Нервами он будь-будь обладал. Да что и в лице — друг все-таки, некоторые переживания уместны.
…Сошелся его расчет. В точности и тоньше. Девка очутилась при гробовом интересе. А он норовил попадаться на глаза — хотя и остерегаясь. Пусть было ей уж куда не до дедуктивных выкладок — но ее-то и могла озарить истина, зарвись он увлеченно. Кто б ей поверил, нет улик… все равно выдать себя недопустимо.
Предусмотренный вариант: знает от Брянцева, предлагает для выручки фиктивный брак. А там — тихой сапой обрабатывать. Семья, отец ребенку, опора, благодарность… Вероятно, получилось бы. Такие берут не мытьем, так катаньем.
