Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Вот ты давай и пали. Интересно небось?

Егорка кивнул, довольный, что ему доверили самому стрельнуть из сороки.

— Фитиль тоже забыли, — сказал Кирилл. — Моя вина.

— Ничего, — ответил Василий, — на один-то раз можно сухую траву зажечь.

Он нарвал у кузни высохшей от постоянного жара травы и протянул Егорке. А тот уже высек искру и раздувал трут.

— Подходи сбоку, — посоветовал Кирилл, — если все стволы сразу шарахнут — отдача будет сильной.

Егорка поднёс горящий клок травы к желобу. Огненная дорожка побежала к затравочным отверстиям стволов, оставляя за собой дымный след. Раздался первый выстрел, сразу вслед за ним вразнобой пальнули остальные стволы. Привязанная лошадь испуганно заржала, а сороку окутало плотное облако дыма, которое стало быстро рассеиваться. Егорка, не знавший, что при выстреле образуется так много дыма, кашляя, отбежал в сторону и некоторое время стоял с непроизвольно выступившими слезами, не в состоянии видеть ничего вокруг. Вскоре, проморгавшись, он вернулся к сороке.

Кирилл и Василий тоже подошли и стали осматривать стволы и даже засовывать пальцы в дуло. Довольный Кирилл обернулся к Никите:

— Хорошо сделано. Давай вторую.

Первую сороку они сняли с телеги, положили на землю и установили следующую.

— Давай, Егор, заряжай, — сказал Кирилл.

Егорка кивнул головой и принялся поочередно забивать в стволы порох, пулю, пыж и утрамбовывать всё шомполом. Порох, пуля, пыж. Порох-пуля-пыж. Порох-пуля-пыж, порох-пуля-пыж, порох-пуля…

Оказывается, одному заряжать сороку долго. Пока Егорка, пыхтя, работал шомполом, Кирилл, косясь на него краем глаза, беседовал с Василием и Никитой.

— На первый взгляд хорошо, — сказал Василий, — ну, да бой рассудит, хороша ли сорока.

Никита, кажется, даже обиделся:

— Я тебя не знаю, и ты меня не знаешь. А вот Кирилл знает. Я уже десять лет оружие кую и ни разу нареканий не слышал.

— Конечно, — ответил вредный Василий, — если оружие плохо сделано, его владелец уже ничего сказать не может, потому что убили его в сражении.

И он нахально улыбнулся, глядя Никите прямо в глаза.

— Ах ты… — уже всерьёз рассердился тот и сделал шаг вперёд.

Но Кирилл уже встал между ними:

— Драки не будет. Не для того мы здесь. Ты, Василий, язык свой попридержи и знай, где и что сказать можно. Тебя за язык неразумный уже и били, наверное?

Тот в ответ лишь усмехнулся. Егорка так и не понял, били его или нет. Скорее всего, били.

— И ты, Никита, в драку не лезь. Василий хоть на язык остёр и, случается, шлёпнет что-нибудь, не подумав, но человек он надёжный.

Никита, сердитый, отошёл в кузню посмотреть, не перестал ли помощник качать меха. Но тот всё так же топтался на месте, исправно подавая воздух в печь. Поскольку крица ещё не была готова, Никита вернулся назад, уже более спокойный. А Василий между тем продолжал зудеть:

— Неплохо было бы проверить, на сколько шагов бьёт сорока. А то вдруг плюётся, как пьяный себе на рубаху.

— Как же я тебе это проверю? — удивился Кирилл. — Это только бой покажет. Да и не проверяют никогда, на сколько шагов пули летят. Выстрелила — и то ладно.

— Тебе, может, и всё равно, а мне — нет. Я же буду из неё палить.

— Ну и что ты хочешь? — спросил Кирилл. — Как думаешь проверять-то?

— Давай вместе подумаем. Вот мы сейчас пальнули в сторону реки, а между кузней и рекой что?

— Да ничего нет.

— Вот и неправда. Есть.

— Что?

— Видишь, всё бурьяном заросло. Это ведь такая зараза, чуть в хозяйстве запустение, прёт вверх как опара. Выше человеческого роста. Вот у нас соседнюю деревню татары пожгли да всю в полон угнали — так в одно лето так бурьяном затянуло, что сейчас и не видно, где какой дом стоял. А если б люди остались, то, может, такого и не было бы…

— Ты мне давай не про татар рассказывай, а говори, что придумал.

— Я не про татар, а про бурьян. Видишь, между кузней и рекой тоже всё бурьяном заросло? Мы из сороки пальнули — только траву и посекли. А далеко ли пули полетели — и не видно. А давай-как травку-то эту скосим да по Яузе и пальнём. На воде-то хорошо видно, куда пуля упала.

Кирилл задумался:

— А ведь верно говоришь. Хорошо придумал. Косить-то умеешь? Тут травы не меньше полдесятины [108] будет. Надо всем браться.

Егорка заряжал уже последний ствол. Пули для сороки были раза в полтора крупнее обычных, пищальных, поэтому и пороху на заряд приходилось тратить больше. Интересно, сколько боевых припасов берётся в поход? Часто из сороки ведь не постреляешь — вон сколько времени уходит на заряжание.

— Готово! — сказал он.

— Косить умеешь? — спросил Василий.

— Умею, — ответил Егорка.

А кто не умеет? В деревне скотину все держали, даже тот, кто ремеслом себе хлеб зарабатывал. Парное молоко — вку-у-у-усное!

— Никита, косы есть? — спросил Кирилл.

— В хозяйстве есть пара. В работе нет — только оружие кую.

— Надо бы всем взяться. Косить много.

— Могу у соседей спросить. Только вы без меня, тут крица готова, сейчас ковать стану.

Дом кузнеца стоял рядом с Оружейным двором, поэтому ходил он недолго и вскоре вернулся, принеся три серповидные косы с короткими ручками [109]. И отправился в кузню ковать крицу.

— Становимся друг за другом в затылок и чуть левее, — сказал Кирилл, — пройдём один раз до реки и обратно. Этого должно хватить.

— Точно, хватит, — произнёс Василий, оценивающим крестьянским взглядом окидывая заросший бурьяном участок.

Он и встал первым, за ним Кирилл и последним — Егорка. Василий оказался умелым косцом. Кирилл с Егоркой едва прошли половину пути до реки, а он уже стоял у воды, и, тяжело дыша, поджидал товарищей.

— Навык потерял, — сказал, как бы извиняясь, он, — давно не косил. Всё война да война.

Егорка с уважением посмотрел на него: ясно же, что человек с крестьянским трудом знаком хорошо, вон как споро работает. Кирилл — сразу видно, человек воинский, такой если и косил, то совсем немного, чтобы только лошадь прокормить. А про Егорку и говорить нечего. Он толком и покосить-то не успел, всё больше отец, а он лишь учился. А когда отец умер — тут уж не до косьбы стало.

Пока они с Кириллом отдыхали, Василий взял косу и стал выкашивать полосу в обратном направлении от реки и до кузни. Глядя на него, те тоже взялись за дело. Словом, ближе к обеду бурьян на нужном участке был скошен.

Никита к тому времени уже выбил молотом из крицы весь шлак, разделил на три части и из одной уже выковал вполне годную саблю, оставалось только приладить рукоятку да заточить. Две другие лежали в углу кузни, остывая. Его помощник куда-то ушёл и вернулся с двумя граблями, которые поставил у стены.

— Никита! — крикнул Кирилл. — Пошли сороку испытывать!

Кузнец подошёл, взглянул на прокошенную в бурьяно-вой чащобе полосу и спросил:

— Собираетесь в сторону Яузы палить?

— А куца же ещё?

— Ты сам прикинь: до берега саженей тридцать, да река шириной саженей пятнадцать. А на том берегу люди могут быть. Вдруг кого зацепим?

— Так ведь там никого нет. Москва чуть ли не пустая стоит.

— Всё равно лучше телегу с сорокой откатить подальше от берега.

— На сколько?

— Саженей на пятьдесят, [110] а то и чуть поболе.

Кирилл почесал затылок:

— Василий, запрягай лошадь.

Тот уже направился к Дымке, которая, увидев хозяина, радостно заржала.

— Не надо, — остановил его Никита, — долго больно. Что ж мы, вчетвером телегу с сорокой не откатим? На пятьдесят саженей ведь, а не на версту.

И он первым подошёл к телеге. Кирилл, Василий и Егорка подтолкнули, и она легко пошла, лишь иногда подскакивая на мелких камнях, попадавшихся по пути.

— Хватит, что ли, Никита? — спросил Кирилл.