Владислав Бахревский - Сполошный колокол
Донат был в счастливой лихорадке. Знал бы. Она высвободилась из объятий Доната, оглядела с ног до головы.
— Ты что так смотришь на меня? — удивился он.
— Хочу поглядеть на будущего великого полководца.
— Ах, Пани! Я счастлив! Я разобью любого врага. Пусть у него будет сил вдесятеро против моих.
— Мой рыцарь, я тоже счастлива твоим счастьем, хотя мне горько отпускать тебя в поход, где будет война, смерть.
— Пани, я заколдован от пуль и сабель! Готовь мне дорожную суму.
— Повинуюсь, рыцарь мой.
Она еще раз окинула его оценивающим взглядом и ушла. Вернулась очень скоро, но не с дорожной сумой, а с дорогим, расшитым серебром кафтаном, с дорогой щеголеватой шапочкой с пером.
— Примерь. Я хочу, чтобы мой воевода выглядел по-воеводски.
В глазах у Доната мелькнула радость, но радость затмил вопрос, и Пани не стала дожидаться его:
— Ведь мой брат купец! Ему и кафтанами приходилось торговать. Я дарю тебе это платье. Не возражай! Мой брат был бы счастлив, если бы ты принял этот подарок.
Донат расцеловал Пани.
Скоро все было готово в дорогу.
Сидели за праздничным столом.
— Скажи, Пани, — спросил Донат, — а твой брат тоже служит Ордину-Нащокину?
— Нет, — ответила она твердо. — Он, конечно, знает о моей службе, но сам он свободный купец. — Горько усмехнулась.
— Тебе не нравятся купцы?
— Ему пришлось быть купцом, как мне пришлось служить Ордину-Нащокину. Мы шляхтичи. Нас разорила война и страшный Хмельницкий. Мы потеряли все земли, кроме крошечного поместья в Польше. У нас красивое озеро. На берегу дом, а вокруг дубы. Когда дождь, кажется, что тысячи барабанщиков бьют в маленькие барабаны…
Донат слушал рассеянно. Он весь был в своем походе. Пани заметила это и умолкла. Спросила вдруг:
— А Гаврила-то ваш каков? Умен?
— Не дурак.
— Писать-то хоть умеет?
— Пишет не хуже писарей. Смотри!
Достал грамоту, в которой говорилось, что Донат Емельянов назначается воеводой в поход против опочкинского воеводы Татищева. Пани так и впилась глазами в подпись Гаврилы.
Во Всегородней избе Гаврила Демидов с Прокофием Козой и Томилой Слепым обсуждали в последний раз план похода к Острову. Доната на этот совет не позвали. Он был с отрядом, проверял снаряжение, получал припасы у Мошницына.
В это время и явился во Всегороднюю избу высокий рыжий монах, спросил Гаврилу и потребовал свидания с глазу на глаз.
— У меня от людей, что сидят здесь, никаких секретов нет, — отрезал Гаврила, — хочешь — говори при них, не можешь — уходи.
Монах подумал и остался.
Разорвал полу рясы, достал письмо, положил перед старостой.
— «Псковскому старосте Гавриле Демидову от сына царя и великого князя Василия Шуйского Тимофея Великопермского, у которого бояре Романовы хитростью украли престол», — прочитал вслух Гаврила.
— А ну-ка, чего там? — В глазах Томилы играло любопытство.
Прошка Коза сидел нахмурясь, силился понять, что это за Тимофей Великопермский и откуда он взялся.
Лицо рыжего монаха было скучным. Он сделал свое дело: письмо доставил, теперь если не побьют, то наградят, ну а с Тимошки уже наперед получено.
Тимофей Великопермский предлагал Пскову свое посредничество на Западе, обещал купить, если Псков пришлет деньги, тысячу наемников и с этой тысячью прийти и разбить Хованского. А потом — на Москву, чтобы занять престол. В том ему помогут верные друзья: Богдан Хмельницкий, шведская королева Кристина, герцог Бранденбургский и венгерский князь Ракоци.
— Всех в кучу свалил, — усмехнулся Гаврила и посмотрел на монаха. — Передай Тимошке, мы знаем, что он самозванец. Передай ему, вору, что у Пскова чистое дело. Пусть за нас грязными лапами не хватается.
— Погоди! — остановил его Томила. — Это дело не простое. Прежде чем ответить, надо подумать. Ступай, монах. За ответом придешь через неделю.
Монах послушно удалился.
— Какой же ты ответ собираешься дать вору Тимошке? — крикнул Гаврила в сердцах.
— Какой сообща надумаем, такой и дадим, — спокойно ответил Томила, — помощью не нам разбрасываться. Скажи, сможем ли своими силами одолеть Хованского?
Гаврила поглядел на Прокофия Козу:
— Скажи, Прошка, по чести, сможем побить Хованского?
— Сможем! — Коза, как всегда, вскочил на ноги.
— Сиди, — остановил его Томила, — тут ведь дворян да попов нынче нет, одни думаем. И не кричи. Дело у нас тихое.
— Сможем, говорю!.. Но…
— Что «но»? — впился глазами в стрельца Гаврила.
— А то но… Перебить нужно всех дворян, всех купчишек. Забрать у них коней, хлеб, деньги… На коней нас, стрельцов и охочих людей, посадить. Хлеб всем раздать поровну, без обиды, и деньги тоже.
Гаврила махнул рукой:
— Думал, новенькое услышать, а это старая песня. Без дворян нам Хованского не одолеть. Некому вести войско. И ты, и Максим Яга, и Никита Сорокоум — люди, Пскову верные, воины храбрые, а воеводы из вас, как из меня, хлебника, золотых дел мастер…
— Потому и незачем отталкивать от себя Тимошку, — закончил Томила.
— Тимошка — мошенник. Нашему делу он не в помощь. Мы не против царя идем, а за царя. Мы идем против боярской неправды, и тут дворяне с нами заодно.
— Погоди, — сказал мрачно Прокофий, — твои дворяне порадеют о нас. И цепи будут, и колода будет, и плаха.
Томила вдруг засмеялся:
— Не пугай, Прошка! Нас теперь ничем не запугаешь. Мы с Гаврилой да с тобой дурным не зазря жизнь прожили. Вы только в ум себе возьмите, мужики: вот уж который месяц народ — в городе хозяин. Не Собакин, не Львов, а все мы, псковские людишки… О таком деле не забудется. Ведь не хуже, чем при воеводе, живем, а жили бы на удивление всему миру, кабы Хованский под стенами не стоял. Хованского нужно разбить. Новое войско Москва соберет не скоро. Пока соберет, пока то войско прибудет — у нас передышка. Нужно звать Тимофея… как он сам себя величает?
— Великопермский, — подсказал Гаврила.
— Значит, Великопермского.
— Нет! Не его позовем!
— Кого же? — вскинулся Томила.
— Напишем литовскому князю, нашему соседу. У него по соседству за деньги и купим ту самую тысячу, какую нам обещает за наши денежки вор Тимошка… И это будет дело не воровское, а государственное. Нам разменивать честь города не пристало.
— У литовского так у литовского. По мне, хоть у самого черта, лишь бы Хованского побить.
Прокофий Коза молчал, думал. Тени бегали по лицу. Не одобрял затеи единомышленников.
Ночью к Варлаамовским воротам подъехал всадник. Показал воротникам грамотку. Сам Гаврила Демидов просил пропустить человека, посланного для тайного и спешного дела.
Грамотка была правильная: ворота распахнулись на миг.
Уже через полчаса Пани, одетая в мужское платье, была в одной из келий Снетогорского монастыря. В этой келье жил Ордин-Нащокин.
— Почему явилась сама? — спросил строго.
— Некого было послать. Утра дожидаться побоялась: вести из Духова монастыря. Тимошка Анкудинов, который выдает себя за сына царя Василия Шуйского, в Ревеле. Написал письмо псковским старостам. Ждет от них согласия явиться с отрядом наемников, чтобы возглавить мятеж. Денег у него нет: просит у Пскова. Поляки в помощи ему отказали. Поляки хотят мира с Москвой.
— Не зря рисковала, — похвалил Ордин-Нащокин. — Умница. Коли ты здесь, возьмешь с собою две грамотки. За ними придет тот человек, который принес в твой дом голубей. Вот эта грамотка Гавриле Демидову, а эта — Мошницыну. Коли хочет староста Мошницын избежать опалы от государя, пусть пошлет изо Пскова в стан князя Хованского обоз хлеба.
— Хлеба? Обоз?
— Хлеба во Пскове много.
— Я передам то, что приказываешь.
— С Богом! Торопись до солнца попасть в город.
И вложил в руки Пани мешочек серебряных рублей.
Пани уехала, а Ордин-Нащокин, не медля, явился в палаты князя Хованского. Тот почивал.
Вышел к Афанасию Лаврентьевичу заспанный, злой.
— Что еще стряслось?
— Будь покоен, мой князь. У меня добрые вести для государя. Разреши без промедления послать гонца.
— Какие еще там добрые вести! Нет у меня людей для гоньбы. К гонцам приходится по два десятка драгунов приставлять для охраны. Уже до Порхова провожаем, по шестьдесят верст.
— Вести, князь, очень важные. Они получены из Литвы.
— Говори, сам решу, важны ли твои вести.
Хованский грубил, но Афанасий Лаврентьевич решил стерпеть, знал — князь его не любит. За то не любит, что неродовитый дворянишко умен и учен. Сам Хованский расписаться толком не мог.
— Князь, — сказал Афанасий Лаврентьевич, выдержав паузу и глядя прямо в глаза ему, — я только что получил известие о самозванце Тимошке Анкудинове, который собирается явиться под стены Пскова с тысячью наемников.
