Владимир Малик - Князь Кий
Какая же стена, какая сила может остановить их?
В чистом поле, в степи такой силы не найти. Ни скал там каменных, ни круч неприступных, ни лесных оврагов и чащ…
Лес!
Вот верный и надежный союзник полян! Не поле, что кормит их хлебом, что одевает в полотно, которое дает вдоволь корма волам и коровам, для лошадей и овец, а лес, которого тоже вдоволь в полянской земле — и чем дальше на север от Роси, тем больше! Разве сможет гуннского конница проникнуть глубоко в лес, где полянские воины, прикрытые деревьями и кустарниками, будут иметь преимущество? А если выстроить войско в боевой отряд на опушке, перед самой стеной густого леса, где не только всаднику, но и пешему нелегко пробраться, и посмеют ли тогда гунны использовать свой боевой клин? И не разобьется ли он, не расплющится ли о стену леса, как костяной, бронзовый или даже железный наконечник стрелы от удара о гранитную скалу?…
Над землей стояла томная ночная духота. Как перед грозой. Где-то далеко, за Днепром, мелькали кровавые всполохи и глухо отзывался басовитым голосом бог грома и молнии Перун. И здесь, на кровавом поле битвы, до настоящей грозы не дошло. Медленно угасали костры в гуннском лагере и стихал человеческий гомон. Притаился в тревожном ожидании Родень. Перестали хрупать луговую траву лошади. Даже гуннские часовые, стоящие на страже пленников, перестали перекликаться и погрузились в свои сокровенные мысли или воспоминания, а может, и в сон.
Кий вздрогнул от резкого крика филина. В том крике было что-то такое, что заставило его насторожиться и пристальнее вглянуться в темноту. Кто там? Неужели Хорев? Ведь крик филина был издавна условным ночным сигналом русов!
Кий пошевелил пальцами рук, что затекли от плотной сыромятной кожи, навострил уши и уставился в таинственную темноту душной ночи.
Что там?
Слышно — храпит под деревом гуннский дозорный, все тише и жалобнее стонет покинутый всеми раненный, чирикает-распевает в пахучем зелье неутомимый сверчок и задумчиво шелестят над головой листья старого тополя.
Это — если прислушиваться. А если нет — то все звуки сливаются в один неясный, неразборчивый легкий шум, имя которому — ночная тишина…
И вдруг эту тишину нарушил короткий свист стрелы — Цвик!
Часовой, сидевший под деревом, глухо вскрикнул, наклонился и медленно упал на землю. Его напарник проснувшийся и, заподозрив что-то неладное, быстро направился к нему.
И тут снова раздался короткий свист — Цвик, Цвик!
Гунн взмахнул руками, пошатнулся и, не выдавив из себя ни звука, провалился в черную тьму, наступившую после зарницы.
Кий обрадовался — это, бесспорно, Хорев с Боривоем! Он наклонился немного вперед и негромко подал о себе весть:
— Пугу! Пугу!
С ночного мрака вынырнули две фигуры.
— Кий!
— Я здесь, — отозвался Кий.
К нему приблизились Хорев и Боривой.
— Скорее бежим! — Шепнул Хорев, разрезая ножом сыромятную кожу на руках брата. — Пока гунны не всполошились!
Кий размял затекшие запястья.
— Постой! Освободим других! — И он, разрезал путы на руках своего соседа, шепнул ему: — Друг, пусти нож по кругу — и пусть все убегают в лес!
Красное корзно
Кий мчался к Каменному острову, не жалея коня. Гнал вовсю, чтобы сообщить русам и соседним полянским родам о поражении, о гибели воеводы Радогаста и позорную измену княжича Черного Вепря.
В каждом селении, в каждом поселке, которые попадались ему по пути, поднимал тревогу. Тех, кто мог держать в руках оружие, направлял к Каменному острову, а всем остальным советовал забирать скот, лошадей, овец, одежду, зерно и бежать в леса, в верховья Росавы или на Стугну. Или и дальше.
— Не теряйте время! — напутствовал он. — Поднимайте весь род — и отправляйтесь, пока не поздно!
И снова спешил, не давая ни себе, ни коню передышки. Оглядываясь, видел, как за ним, по всему Поросью, задымили густые дымы. Полянские роды оповещали друг друга о смертельной опасности.
В Каменный остров он приехал под вечер. Здесь уже собрались вооруженные дружины, встали на берегах реки и на лесных полянах. Уведомленые Грозой и Братаном ближние роды прибыли заранее, другие подходили. Наутро ждали проживающих на Росьци, Красной и Стугне.
У Свитовидовой скалы Тур собрал вече лучших мужей. Старейшины уселись вокруг требища на каменных глыбах, на пеньках, а то и просто на земле. В белых вышитых сорочках, в холщовых штанах, заправленных в сапоги или подвязанных у лодыжек шнурками, если хозяин был обут в лапти, они напоминали стаю белых гусей, покоящихся на солнышке. На каждом — кожаный пояс с подвесками, украшенными бронзовыми или серебряными бляшками. На головах — соломенные шляпы… Если бы не мечи на боках, то можно было бы подумать, что они собрались после работы, чтобы перекинуться словом или шуткой.
Увидев сына, Тур бросился ему навстречу — обнял.
— Слава богам! Ты уже здесь?… А Цветанка? Хорев? Боривой?
— Хорев и Боривой остались там, потому что мы не успели разыскать девушку… Так, может, им повезет это сделать.
— А гунны?
— Разгромили Радогаста и идут сюда…
Кий рассказал старейшинам обо всем, что видел и пережил сам.
Старейшины заволновались, вскочили, возмущенно зашумели, их особенно поразило то, что младший княжич собственноручно убил брата и переметнулся на сторону врага.
— Предатель!
— Мерзкий пес!
— Самозванец!
— Мы никогда не признаем его князем!
Тур поднял руку. Гул затих. Те, кто встал, сели опять. Один Кий остался стоять перед отцом.
— Какие же намерения Ернака? — спросил Тур. — Покорить наше племя? Захватить нашу землю?
— Да… Еще на этой неделе, завтра или послезавтра, Ернак будет здесь! — ответил Кий.
— Какая у него сила?
— Безмерная! Гуннов — как саранчи!.. Но сила их не в том, что их много… Нас тоже не меньше, если собрать всех. А может, еще больше… Сила их в коннице, которая идет в бой густо, острым клином и легко прорывает ряды нашего войска…
И Кий рассказал, как атакуют гунны.
— Помню, так нападали они и раньше, при Аттиле, — вставил слово Тур. — Клином проламывали войско противника, заходили в тыл, а потом уничтожали…
— Как же обороняться от них, отец? — спросил Кий, надеясь услышать ответ на свои жгучие думы и сомнения, которые мучили его последние дни. — Неужели никто ничего не мог противопоставить им?
— Не знаю, как обороняться… Лишь один ромейский вождь Аэций победил Аттилу в открытом бою в поле. И я думаю, победил тем, что знал, как воюют гунны. Помню, на Каталонских полях в Галлии, куда я молодым воином ходил с князем Божедаром, Аэций выстроил свои войска на высотах так плотно и глубоко, что гуннский клин, идя с низин и поэтому не набрав нужного разгона, застрял в них, и Аттила уже ничего на смог сделать — отступил. Но у Аэция было воинов не меньше, чем у Аттилы, а главное, много конницы… Так же поступил Ардарик и тоже победил… В других же боях «отец гуннов» все сметал впереди, кроме разве укрепленных городов и каменных крепостей, которых гуннская конница не умела и не хотела брать, предпочитая выжидание, пока осажденные, которых душил голод и мор, не сдавались на милость победителя. И немало было и таких городов и крепостей, которых Аттила взять не мог…
Кий ловил каждое отцовское слово.
— Значит, против гуннов — конница или города? И ничего другого придумать нельзя?… Но у нас — ни конницы, ни городов! Что же делать?
Тур молчал. Старейшины тоже молчали. Сидели кружком насупленные, озабоченные. Речь шла о судьбе племени — не каждый смел взять на свои плечи такую ответственность. Ждали слова смелого, мудрого.
Кий, молодой, менее опытный, чем другие, не сдержался опять:
— Старейшины, если у нас нет или почти нет конницы и городов, за стенами которых мы могли бы отсидеться, то остается одно — отступать, пока не поздно. Отступать на север, в непроходимые леса, как это некогда делали наши деды и прадеды. А там объединимся с другими племенами нашего языка и…
Здесь вскочил старейшина Волчий Хвост. Лысый, борода — лопатой, глаза свирепо вытаращенные.
— Как? Бежать? Бросать все: и поля, и луга, и борти, и села, и всяческое благо? Кий думаешь, что говоришь?
Старейшина был еще не старый человек и могучий, как дуб. Высокий, широкоплечий, руки — как лопаты, а шея — хоть ободья на ней гни! О таком говорят, что он одной рукой воловьи рога свернет… Его лысая как ствол голова возвышалась над плечами, как гигантская свекла, и, обожженная солнцем, сверкала и отливала красной медью.
— Старейшина Волчий Хвост хочет драться! Это похвально! — сказал Кий спокойно. — Я тоже хочу драться!.. Только — как? Может, Волчий Хвост скажет?
Волчий Хвост повернул к нему густую, косматую, бороду и длинный нос. В глазах — смятение. Кий был не слабее его, но молодой, стройный, ловкий.
