Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина
Гофер прибыл туда зимой 1910 года, как раз тогда, когда в полную силу ударили январские морозы. Перед приходским домом в Старом Грозенкове остановились три телеги, и из них выбрались пять девушек, по самые глаза закутанных в платки, и мужчина в большой бесформенной шубе. Проходившие мимо люди останавливались, собираясь в кучки, над которыми поднимался пар от дыхания, и перешептывались. В дом, сгрузив с телеги, внесли шесть перьевых подушек, шкаф, две деревянные кровати и несколько сундуков неодинаковой вместимости. Дверь за новыми обитателями Грозенкова сразу же захлопнулась, лошади развернулись и потянули телеги в обратный путь. Толпа понемногу расходилась, поняв, что приехал новый священник — и что это не кто иной, как человек, добившийся низложения оломоуцкого архиепископа.
Поэтому в первое воскресенье февраля на него, стоявшего перед алтарем, были устремлены десятки, если не сотни глаз. Костел был переполнен. Так вот он какой, этот строптивый священник, которого к ним послали в приказном порядке, поскольку добровольно ехать сюда никто не хотел! Этот упрямец, одолевший самого архиепископа! Худой верзила с залысинами на висках и в пенсне на огромном носу…
В голове Гофера тоже проносился рой мыслей. Судя по его запискам, он был в ужасе. Из толпы под кафедрой на него смотрели женщины в красиво расшитых, но бедных народных костюмах… многие дети были в рваной одежде и в каких-то опорках вместо ботинок на ногах. А мужчины — мужчины явились на службу в костел пьяные!
Гофер разглядывал лица своих новых прихожан со все большим раздражением, задерживаясь на тех, что выглядели особенно тупыми. И таких было немало.
Может быть, уже в тот момент в нем возникло презрение к обитателям Копаниц, среди которых он должен был научиться жить и в которых не проглядывало ничего хорошего: сплошь пошатнувшаяся мораль, пьянство и необучаемые дети. Презрение ко всему этому Богом забытому краю, которое в итоге принесло столько зла.
— Ведуньи — это порождение вашей глупости! Они наживаются на ней и за ее счет едят и одеваются лучше, чем многие из вас, кто честно трудится! — гремел с кафедры голос Гофера.
«Каждый день — повторяю: каждый день! — до пятидесяти человек обращается к ведуньям за помощью в самых разных затруднениях. К ним приходят бедняки в холщовых рубахах, господа с золотыми цепями на шее, дамы в шелках и с вуалями на лицах. И для каждого у наших “сострадательных” ведуний найдется слово привета, “добрый” совет, “чудодейственное” лекарство. Ведуньи приоткрывают двери прошлого, раздвигают темную завесу будущего, призывают в свидетели мертвецов из мрачных могил. Короче, они за деньги “всё узнают” и за деньги “во всем разберутся”. И эти сосуды мудрости, эти простые бабы зарабатывают своим “ведовством” столько же, сколько иной чиновник VIII класса, и сообразно этому они и живут», — писал Гофер в местном вестнике и в своей книге о ведуньях.
Так он посеял в прихожанах семена зависти и каждое воскресенье заботливо подпитывал их, разрыхляя засеянную почву, пока они не дали нужных ему всходов. Жители Грозен-кова стали сдержаннее относится к ведуньям. Пошли разговоры, будто они богатеют на несчастьях других, и многие семьи перестали посылать за ними, даже когда это было необходимо.
Поредевшие ряды местных уроженцев быстро восполнили пришлые, посетителей у ведуний не убавилось. Но жить им стало тяжелее. Соседи смотрели на них уже не с почтением и благодарностью, а с недружелюбием и даже ненавистью. Тогда они начали запираться в своих домах и впускать к себе чужаков, только трижды подумавши. Ведь посетитель иной раз оказывался жандармом, которому Гофер после исповеди докладывал о том или ином прихожанине, решившем исправить дело с помощью ведуньи, а не обратившись в полицию. «Ведунья сказала, ведунья считает, ведунья посоветовала…» — когда священник, привыкший думать, что он во всем прав, слышал такие слова через решетку исповедальни, в нем вскипала желчь. Неужели слово каких-то теток, которые и трех классов не окончили, может значить больше, чем слово Божие? Слово Йозефа Гофера? Это недопустимо!
И он клеймил ведуний позором, прилюдно срамил, отказывался причащать их и крестить их детей, что для глубоко верующих женщин было катастрофой. Они очутились в безвыходном положении, ибо покориться воле Гофера означало для них погибель.
У Доры сжималось сердце, когда она просматривала черновики проповедей с насмешками и резким осуждением по адресу тех, кто еще ходил к ведуньям. Или когда читала «Истории из Копаниц» и «Копаничарские рассказы» — ведь на написание этих сочинений Гофера подвигли именно ведуньи и их занятие, которое он, однако, выставил в совсем другом свете. Эти книги, вышедшие одна за другой, сообщали широкой общественности о том, какое зло в отношении бедных глупых жителей Копаниц творят коварные ловкачки, хитрые шарлатанки без стыда и совести. Читатель был возмущен — и, само собой, сочувствовал изобретательному рассказчику, который в конце каждой такой истории наказывал очередную мерзкую ведунью. Ну а этим справедливым рассказчиком и героем был, разумеется, не кто иной, как священник из Старого Грозенкова Йозеф Гофер собственной персоной.
Дору заинтересовало, откуда в нем взялось столько тщеславия, злобы и властолюбия. Все это в человеке, который посвятил себя Богу, не могло вырасти само по себе.
Она стала изучать архивы журналов, где Гофер публиковал свои статьи, а также литературное наследие его друзей-сочинителей и письма, которые он им писал. Так довольно скоро она вышла на архив Франтишека Сокола Тумы и его забытый роман «Целибат». И тут ей открылась почти неизвестная до сих пор сторона жизни Гофера.
Перед ней стоял уже не человек, мстительно злоупотреблявший своим положением среди необразованных жителей гор, а одинокий, нереализовавшийся мужчина, которому не хватило смелости взять судьбу в собственные руки и жить в согласии с самим собой. В этом смысле его история не была каким-то исключением — совсем наоборот! Это был типичный пример судьбы многих одаренных, но неимущих молодых людей, чья жизнь при других обстоятельствах сложилась бы иначе. Но из-за отсутствия средств им был открыт один-единственный путь. Умному и талантливому Йозефу, а точнее, его родителям, этот путь подсказал учитель в Сновидках: юношу отправили в иезуитскую семинарию, которая брала на себя все расходы на обучение.
Каким бы ни было отношение молодого Гофера к вере и налагаемым ею обязательствам, ему вскоре пришлось им полностью подчиниться. О том, что это ему не очень-то удавалось, свидетельствовали не только его письма, в которых он утверждал, что целибат есть худшее мучение для мужчин, желающих быть верными слугами Божьими, но и поступки. Вначале он попытался сбросить с себя бремя этого обязательства, попросту сбежав из семинарии. Однако, поняв, что без средств к существованию ему не прожить, он смирился с будущим, которое должен был посвятить другим людям. Своей церковной пастве. Но тому, что подавляло его натуру, он этого не простил. Йозеф Гофер вызвал на поединок церковь. Сперва только оломоуцкого архиепископа, а потом и всю католическую церковь в целом. Чем это кончилось, Дора уже знала: сосланный к гребням Белых Карпат и, казалось бы, обреченный на забвение, он излил весь свой гнев на тех, кто ему противился. На ведуний.
Выступил против них в поход, обозначив для себя новое поле битвы, которую он не должен был проиграть. Ибо в своей личной борьбе против оков католической церкви он не преуспел бы никогда.
Но слово «никогда» его, по-видимому, тяготило. И должно было звучать для него все горше по мере того, как ему оставались пять, четыре, три года до пятидесятилетия. Дора чувствовала, что, если бы судьба не дала ему шанс, Гофер не справился бы со своей ношей и совершил какую-нибудь глупость. Но тут очень вовремя подоспели крушение монархии и создание Чехословакии. Как только это стало возможно, он порвал с католической церковью и стал членом новообразованной Чехословацкой церкви. И не просто членом, а самым ярым ее пропагандистом.
