Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина

И когда в конце учебного года Дора покидала интернат с аттестатом зрелости в сумке (не больше той, с которой она туда поступила), она уже знала, что делать. Это было самое важное решение из тех, которые она приняла за всю свою жизнь. Она не переехала в Кромержиж, чтобы быть поближе к Сурмене, а решила перебраться в Брно и любой ценой добиться опеки над Якубеком. Вернуться с ним в Житковую — и однажды, когда Сурмена выздоровеет, забрать туда и ее.

Закрыв глаза, она увидела явственные очертания их дома. На пороге сидел Якубек, за ним стояла Сурмена, и оба они радостно махали ей в знак приветствия. Тогда она не знала, что лишь вызывает в своем сознании образы, хранящиеся в давно запечатанном свитке прошлого.

ЙОЗЕФ ГОФЕР

Та тонкая книжка в газетной бумаге, которую дал Доре пан Оштепка, сыграла большую роль в ее дальнейшей судьбе. Она увезла ее с собой в Брно и бережно хранила на книжной полке в маленькой холодной комнатке, где прожила несколько последующих лет. Записанные автором истории она уже могла воспроизводить по памяти. Благодаря им Дора вплотную соприкасалась с временами детства Сурмены и складывала для себя мозаику ее жизни и судеб своей бабушки Юстины Рухарки, ее сестры и прочих ведуний, выведенных в книге Йозефа Гофера как отрицательные персонажи.

Эта книга была ее первым учебным пособием. Позднее к ней добавились другие материалы, и за несколько лет Дора уже не только приобрела солидный запас знаний, но и утвердилась в желании сделать свое личное хобби будущей профессией. Она решила поступить на вечернее отделение Брненского университета, образованное там в рамках сближения интеллигенции с рабочим классом.

И одна из ее первых самостоятельных работ, которые она с самого начала писала с прицелом на итоговую дипломную работу, касалась именно отношения Йозефа Гофера, священника в Старом Грозенкове, к ведуньям.

— Съездите в Лугачовице, там живут его сыновья. Или поищите в Брно, говорят, там в каком-то архиве хранится его наследие, — ответил Доре на ее вопрос нынешний священник, который когда-то прислуживал в костеле своему давнему предшественнику.

И она нашла. В архиве Института этнографии, на том же этаже, где ей несколько лет спустя дали собственный кабинет.

В течение нескольких дней в послеобеденные часы она копалась в ящиках с наклейкой «ЙОЗЕФ ГОФЕР (1871–1947)». Через ее руки прошли десятки официальных документов, наброски проповедей и статей, личная переписка и дневники. Эти материалы позволили ей без труда проследить его судьбу.

Йозеф Гофер появился на свет вторым из семерых детей крестьянина из Сновидок в Южной Моравии. Сам о себе он писал, что унаследовал от отца упрямство и буйный нрав, а еще, насколько могла понять Дора по семейным фотографиям, орлиный нос, который некрасиво выдавался вперед на его лице. При этом чутье у него было, по-видимому, не очень хорошее, судя по тому, что оно не раз его подводило, сбивая с пути истинного. В первый раз — когда он бросил учебу в семинарии. Это ничего, такое случается, каждый может усомниться, говорили, наверное, тогда все, включая его родителей, которые, разумеется, с облегчением вздохнули, когда сын все же вернулся в семинарию. Выбора, впрочем, у него не оставалось: в родной усадьбе хозяйничал его старший брат, а остальные братья и сестры вынуждены были заботиться о себе самостоятельно. Семинария была его единственным шансом, поэтому он предпочел ее окончить — и рад был получить место приходского священника в Поланке, а через несколько лет и капеллана в Забржеге-на-Одре. Туда к нему вскоре перебралась Стаза, старшая из сестер, а за ней и другие сестры, разругавшиеся со старшим братом, а скорее, как можно было догадаться по семейной переписке, с его жадной женой.

Если бы они переселились раньше, может, он и не сделал бы всего того, что сделал, может, не решился бы бушевать так, как ему велела его неистовая натура. Но к тому моменту, когда к нему в дверь постучалась Стаза, он уже разошелся вовсю и не мог повернуть назад. Да и не хотел. Доре было ясно, что успех опьянил его, вскружил ему голову — и рука у него зудела, если он вечером не мог взяться за перо, чтобы выплеснуть очередную порцию язвительной хулы. Именно он, Йозеф Гофер, иначе — Йозеф Гржива, Якуб Посолда и Rectus, то есть Правильный, выступая под разными личинами, благодаря своему острому языку и колонкам в журналах, из коих самым боевым был оломоуцкий «Бди!», добился изгнания того еврейского пса, который с помощью взяток и интриг взобрался аж на архиепископское место.

«Сей Коон, — читала Дора в дневнике Гофера, — извлекает доходы из должности, которая подобает лучшим из нас, а не какому-то приблудному хлыщу, чей дед был еще обрезанный!» На страницах своего дневника и в журнальных публикациях Гофер исходил злобой, и он был не одинок. Вероятно, смелости ему придала и реакция тогдашнего премьера Цислейтании графа Тааффе на решение оломоуцкого капитула: Und hat ersich schon taufen lassen? [14]

Эта фраза, приведенная в письме венского друга Гофера, некоего Манлиха, была подчеркнута красным и отмечена на полях несколькими восклицательными знаками. Дора не сомневалась, что их оставил сам Гофер.

Из подобранных священником вырезок с заметками о карьере архиепископа Дора сделала вывод, что отношение к нему не изменила даже диссертация, которой он доказывал свою преданность церкви. Она называлась De infallibilitate Romani Pontificis, то есть «О непогрешимости Папы Римского», и Гофер с единомышленниками презрительно смеялся над ней, считая лизоблюдской. Он утверждал, что Коон, подобно змее, увернулся от полемики, которая с конца прошлого века будоражила церковные круги, и вместо этого «блеснул» подобострастной работой, чтобы подстраховать свое положение на самом верху.

«Как он со стыда не сгорит!» — записал однажды взбешенный Гофер. И обрушил на Ко-она поток брани за то, что тот объезжает приходы и клеймит позором тех, на чьих плечах зиждется авторитет его сана, что отстраняет от должности десятки священников или налагает на них после протокольных допросов невиданно суровые наказания, что препятствует назначению учителей катехизиса — и вообще отравляет жизнь всем служителям церкви вокруг себя. Мало того, простым прихожанам тоже, так как запрещает им ходить в костел по дорогам, пересекающим архиепископские поля. А уж о том, чтобы вынести хоть веточку из его леса, и говорить нечего… Еврей сразу себя выдаст, полагал Гофер и все чаще сыпал язвительными статьями за подписью Rectus.

Может быть, статьи эти и не возымели бы желаемого действия, если бы к ним не привлек внимание сам Коон. Он принялся разыскивать автора этих филиппик — и в итоге отправил в карцер ни в чем не повинного приходского священника Франтишека Оца-сека из села Бельке Кунчице. Когда же затем оказалось, что Rectus не замолчал, а выступил вновь — с обличением жестокости, с каковой архиепископ наказывает невиновного, его голос достиг Рима. Венский нунций уведомил об этом Святой Престол, и в декабре 1903 года Коон был вызван к Папе Римскому. После этого Гофер записал, что ходили разговоры, будто, если бы он не подал в отставку сам, его все равно лишили бы должности.

Rectus торжествовал победу. «Rectus справедливый! Rectus неподкупный! Rectus всемогущий!» — похвалялся Гофер в своем дневнике так, что Доре было тошно это читать.

Но этой первой победой дело не кончилось. Избавившись от Коона, Гофер нашел себе следующего противника — и на сей раз объявил поход на Рим! «Возможна ли нравственная жизнь без Бога и его заповедей?» [15] Или: «Римская церковь в неглиже». Либо даже: «Рим — враг чехов» [16]. Публикации с такими заголовками замелькали в журналах, и стало ясно, что Гофер из полезного борца за правое дело превратился в неудобного смутьяна. Решение, как поняла Дора, было принято самое простое. В Белых Карпатах живет странный упрямый народ, на который из костела в Бойкови-цах поступали одни только жалобы. Вот там-то его и проучат!