Сергей Мстиславский - Накануне
— Расстрел? — Соколов забрал в ладонь черную свою бороду. — Не слишком ли круто, полковник? Это же все-таки народ!
Рыжебородый вместо ответа подтянул туже пояс, оправил кобуру и вышел.
Зазвонил телефон. Иван снял трубку. Голос, по-военному четкий, молодой, прокричал весело в ухо:
— Штаб? Говорит прапорщик Кузьмин с Выборгского шоссе. Самокатчики по второму выстрелу с нашего броневика сдались. Я звоню из их помещения. Казарму заняла дружина с Айваза.
— Потери? — глухо спросил Иван. — Выясните, пожалуйста, кто?
За трубкой — в том конце провода — загудели голоса: должно быть, спрашивает прапорщик. Наверное, так, потому что опять его четкий голос:
— Двое убитых. Сергеев, начальник дружины, и Косьмин. Пятеро раненых. Начальство принял Никита Сизов, за особое боевое отличие. Приказаний не будет?
— Сейчас передам трубку, — угрюмо сказал Иван, знаком подзывая Мартьянова. На сердце большая легла тяжесть: хороший, крепкий, душевный товарищ был Сергеев. И за дружину неспокойно стало. Никита, "зверь из бездны". Неужели надежней, из партийных кого, не нашлось?..
Глава 50
Реставрация Бурбонов
Винный склад удалось отстоять, хотя до самого утра угрозно и глухо гудела у запертых ворот толпа. Она разошлась только на рассвете.
И тотчас почти в штаб позвонили из Петропавловской крепости: на площади появились вооруженные рабочие, они как будто готовятся к штурму, комендант просит, во избежание возможного кровопролития, принять крепость, поскольку дальнейшее сопротивление он считает бесцельным. Рыжебородый выехал немедленно.
Вернувшись через два часа в сорок вторую, рыжебородый не узнал комнаты. Чинно, в высочайше утвержденном порядке, стояли свежеобтертые до блеска — дубовые канцелярские столы: за каждым, блестя погонами и аксельбантами, шелестя обложками еще не заведенных дел, разместились полковники — генштабисты. Несколько франтоватых писарей и две-три кокетливые девицы, с коками набекрень и утыканными гребеночками затылками, уже стучали на машинках. И, раздувая фалдочки округленными движениями упитанных бедер, в обтяжных рейтузах и лакированных сапогах уверенно и весело, как у себя дома, порхали от машинок к начальственным столам и из двери в дверь адъютанты.
Рыжебородый, усмехаясь, оглянул комнату.
— "Водворение порядка"?
Энгельгардт, сидевший за председательским столом, встав, улыбнулся тоже — искательно и злобно.
— Рад видеть… Вы уже в курсе?
— В курсе чего? — спросил, по-прежнему стоя на пороге, рыжебородый.
— Переворот можно считать завершившимся. Последние солдаты генерала Зенкевича разошлись, эшелоны генерала Иванова задержаны… железнодорожниками… Он, впрочем, и не предполагал предпринимать… Совет министров подал в отставку вчера еще. Остается назначить новое правительство.
— А Николай?
— Император выехал из Ставки, но задержался на станции Дно.
— "Император прибыл на Дно"! Это звучит символично.
Энгельгардт переставил пресс-папье на столе.
— Так вот, в связи с этим… вчерашний… так называемый штаб ликвидирован, поскольку его функции, с прекращением военных действий, исчерпаны. Комитет Государственной думы заменил его органом, коему присвоено наименование Военной комиссии, под моим председательством.
Он наклонил — полупоклоном, как вчера, ночью, при представлении аккуратненькую свою голову, и полковники, не вставая, пристукнули шпорами: князь Туманов, полковник Самсон-фон-Гиммельшерн, полковник Романовский, полковник Якубович.
Энгельгардт продолжал, по-прежнему держа голову набок:
— А поэтому разрешите от имени Комитета выразить вам и вашим сотрудникам признательность за самоотверженную работу в ответственнейшие часы и… поскольку, как вы видите, работа нормального аппарата восстанавливается… полковник Андогский просил меня передать, что… Академия ожидает вашего возвращения к обычным занятиям…
Рыжебородый неожиданно рассмеялся.
— Но я и занят, собственно, моим "обычным занятием": оно приняло только другие формы. Впрочем, я сам сообщу об этом правителю дел. Честь имею.
Он поклонился по-энгельгардтовски, наклоном головы вбок, и вышел. Вслед ему звякнули прощально под столом шпоры.
По коридору навстречу шли Иван с Мартьяновым. Мартьянов крикнул еще издалека:
— В штабе были? Видели, что там деется?
— Видал, — кивнул рыжебородый. — Реставрация Бурбонов: так в истории подобные случаи записываются.
Иван нахмурился: слова были непонятные, иностранные, а непонятными словами говорить с человеком — неуважение. Он спросил поэтому неласковым голосом:
— Вы теперь куда же?
— А вы? — ответил вопросом на вопрос рыжебородый и посмотрел на Мартьянова.
— В Солдатскую секцию, я так понимаю, — ответил Мартьянов. — Думаю, так партия определит. Во фракцию ходили сейчас — пока нет никого… А вообще что-то неладно. «Известия» советские вышли — не видали еще?
Он вытащил свежий, сырой еще газетный листок, повел пальцем по строкам передовицы.
— Вот… "Приглашаем все население столицы немедленно сплотиться вокруг Совета и взять в свои руки управление всеми местными делами". Местными! Это как понять? Совет вместо городской думы будет?
— Ну, нет, — покачал головой рыжебородый. — Городскую думу они не уступят. А как понимать — вы у Чхеидзе спросите: вон он идет. Кстати, насчет штаба проверите: верно ли, что согласовано?
— Где? — встрепенулся Иван.
— Да вон. Из родзянковского кабинета вышел.
Прямо на них, покачиваясь на слабеньких, немощных, коротких ногах, шел вдоль самой стены, словно придерживаясь за нее, невысокий сгорбленный человек, до глаз заросший пегой щетинкой, острым клинышком подстриженной под подбородком.
— Этот? — недоверчиво спросил Мартьянов. — Быть не может.
— А что?
— Да так… Разве председатель революционного Совета такой должен быть? Этого, гляди, без ветра с ног валит. И оглядывается, будто его сейчас какая собачонка за ногу тяпнет.
Рыжебородый протянул руку, прощаясь:
— Каков есть — с тем и берите! Ну, до свиданья. В Солдатской секции встретимся.
— А беседой — не интересуетесь? — спросил, задерживая руку, Мартьянов.
— Нет! — замотал смешливо головой рыжебородый. — Я лучше завтракать пойду. Смотрите: из арсенальной тоже потянулись на выход. И их, значит, «вчистую».
Чхеидзе был уже близко. Товарищи заступили ему дорогу. По-птичьи наклонив голову набок, Чхеидзе стал слушать рассказ о том, что делается в сорок первой — сорок второй.
Не дав докончить, он развел жестом покорным морщинистые ладошки:
— Бестактно, да… безобразно бестактно! По-бурбонски! Исполнительный комитет поставит на вид. Но в существе они действуют правильно. Соглашение между Временным комитетом Думы и Советом действительно есть. И власти у них мы не собираемся, конечно, оспаривать. Насиловать историю — это было бы идиотизмом: историю не сломаешь, правда? А история отдает ближайшее свое время им. Я хочу сказать: буржуазии.
— А Совет? — перебил Иван.
— Совет? — строго сказал Чхеидзе и нахмурил косматые брови. — У Совета довольно своей работы, местной работы: вы еще не читали газеты? А в отношении общей, государственной политики, как орган революционной демократии, Совет есть контроль над буржуазным правительством.
— Не власть, стало быть?
Как будто несколько смутился Чхеидзе:
— Почему не власть?
— Значит, две власти у нас? — Мартьянов качнул головой. — Что-то я не пойму, как это на одном месте двоим сидеть.
— Не на одном месте, — блеснул глазами, внезапно раздражившись, Чхеидзе. — А рядом! Вы это слово можете понимать: рядом!
И решительным на этот раз шагом, серединою коридора, он быстро засеменил дальше. Иван засмеялся.
— "Можете понимать"… Так вразумлять будете, как вчера и нынче, круглый дурак, и тот поймет, что к чему… Ай, и будет же вам! Пойдем опять во фракцию, что ли? Может быть, товарищ Молотов или хотя б товарищ Василий подошел.
Глава 51
Приказ № 1
До Исполнительного, однако, не дошли. По пути, засекая дорогу, взгремели от главного входа «Марсельезою» трубы. В полуциркульном не протолкаться, и Екатерининский зал весь заполнен солдатами и матросами в строю, винтовки у ноги. За колоннами, на галерее, что идет вдоль дальней стены, стоял тучный и осанистый человек с налитым кровью толстым лицом, бугристым, свисающим носом. Иван покрутил головой. Опять Родзянко. И опять солдатам говорит: вчера целый день так — прямо не слазил. Как подойдут солдаты — он уже тут как тут. Небось к рабочим не сунется. А норовит загнаться между ними и солдатами клином, — благо, солдат в политике пока что разбирается плохо: зубы заговорить ему — не столь хитрое дело… эдаким вот… осанистым. Я сам, дескать, бывший преображенец.
