Сергей Мстиславский - Накануне
Дверь настежь. Прямо насупротив — окна, и у окон, в дыму, над полом, засыпанным осколками стекла, патронными гильзами, — согнутые спины в черных шинелях, вскинутые в прикладе локти. Мартьянов выстрелил в затылок ближайшему. И, спуская второй раз ударник, увидел сквозь пороховой дымный туман обернувшееся к нему в смертном страхе лицо городового под черной круглой шапкой с царским орластым гербом.
Справа, слева с громом бросали винтовки, подымали руки. Пулеметы молчали. Солдаты, привалившись спиною к стене, стреляли на выбор.
— Братцы! Мы же не волей!..
— А воля где? Не в тебе… братоубийца?
Глава 48
Полночь
В Таврический вернулись около полуночи. На улицах все еще толпился народ. И во дворе, перед дворцом, вкруг ярко пылавших костров, стояли — и даже сидели — на мерзлом грязном снегу солдаты. Грозно гляделась к Литейному пустым жерлом (Мартьянов знает, снарядов к ней нет) одинокая пушка.
В вестибюле столкнулись с выходившими из коридора Маришею, Федором, другими товарищами.
— Кончили? Заседание, я говорю?
Федор ответил, хмурясь неодобрительно:
— Чего там «кончили»… И не начинали. Наших почти что нет… Вы там с пулеметами, а меньшевики языками работают… Говорил я, в меньшинстве будем, — так и вышло: эсеров и меньшевиков набилось в Исполнительный комитет, а наши — все на счету… Чхеидзе — председателем, Керенского товарищем председателя. Сказать стыдно: меньшевики чуть было Носаря в Исполнительный не провели.
— Хрусталева? — воскликнул Мартьянов. — Того, что в пятом был председателем? Так он же изменник! Опубликованный!
— То-то и есть, что опубликованный. И все-таки провели бы, если бы наши не заявили протест. Ну и публика!
— Кто из наших вошел?
— Товарищ Молотов, еще из бюро двое… Товарищ Василий… Меня провели… Все равно: их в десять раз больше.
— Ну, уж и в десять, — успокоительно сказала Марина. — И всего-то на заседании было человек пятьдесят-шестьдесят… Погодите, когда настоящий, полный Совет соберется…
— То же будет, — с досадою в голосе махнул рукой Федор. — Что я наших не знаю?.. Будут они заседать, когда по районам — стрельба. Да и без стрельбы — непочатый угол работы. А тут… Я думал, и вправду: власть… Однако меньшевики будто вовсе не в ту сторону гнут. Нынче ночью чего насидели: комиссии выбрали — продовольственную, санитарную… вот. Маришу в санитарную определили, лучше бы она вовсе на заседании не была, с настоящего дела срывают… «Известия» Совета решили издавать… Только и всего… Ты куда? В штаб?
— В штаб, конечно, куда еще? — подтвердил Мартьянов. — Как там, не слышно? Ребята, вы отведите арестованного, а я в арсенальную заверну, оружие сдать.
Он оглянулся на понуро стоявшего под конвоем солдат бритого, опрятненького старичка и хмыкнул брезгливо:
— Тоже — старейший сенатор называется! Проститутке в кровать запрятался… Стыда в них нет… А ну, шагай!
По коридору — вправо и влево, насколько глаз хватает, — на полу, тесно, сплошь, вповалку лежат солдаты. Безоружные или с винтовкой в обнимку. И по всему зданию густой и тяжелый стелется храп.
— Уморились с непривычки, — усмехаясь, сказал Мартьянов, осторожно ступая через раскинутые ноги спящих. — Понятное дело: это тебе не на сорок верст переход.
Дверь, далеко впереди, открылась. В коридор выпятилась брюхастая огрузлая фигура.
— Не спится Родзянке! — фыркнул про себя Мартьянов. — Схватило, ежели грубым словом сказать, кота поперек живота…
Но он тотчас оборвал смешок. За Родзянкой выплыла осанистая фигура Некрасова, следом — еще несколько человек. Они пересекли коридор, к двери сорок второй.
— В штаб? — пробормотал Мартьянов и прибавил шагу. — Это еще что? Зачем им?
Глава 49
Взятие власти
На шум шагов от внутренней, весь вечер не открывавшейся двери в комнате штаба номер сорок второй все обернулись. Соколов, стоявший у стола с рыжебородым, приподнял удивленно бровь.
— Родзянко?
Часы били мерным старинным башенным боем… Одиннадцать, двенадцать… Ровно полночь. Прапорщик у стены, отогнув голову от телефона, прокричал:
— На егерские казармы ведет наступление какая-то пехотная часть по полотну царской ветки, от Царского.
Он замолчал, повесил трубку и торопливо подтянулся во фронт, увидя Родзяниу и вошедших табунком думцев.
Родзянко, не здороваясь, высоко подняв на короткой шее мясистую голову, подошел к столу и сел, не глядя вокруг. За спиной кресла стали Некрасов, Терещенко, еще какие-то бритые и бородатые. Родзянко заговорил, словно нехотя, словно выжимая из себя слова:
— Временный комитет Государственной думы постановил принять на себя восстановление порядка в городе, нарушенного последними событиями. Насколько восстановление это — в кратчайший срок — необходимо для фронта, вы и сами, как военные, должны понимать. Комендантом города назначается член Государственной думы, генерального штаба полковник Энгельгардт.
Из-за некрасовской широкой спины поклонился, — поклоном изящным и легким, — молодой, с парижской бородкой штатский, как бы рекомендуясь: это я и есть, Энгельгардт.
Соколов, севший демонстративно, как только сел Родзянко, вскочил.
— Что такое? В чем дело? Какой комендант, когда существует штаб… Вот начальник, утвержденный Исполнительным комитетом Совета. Полковник…
Он указал на рыжебородого.
Глаза Родзянки, передернутые кровенеющей сеткой, уставились на Соколова тяжелым, бычьим взглядом. Лицо побагровело. Внезапно он хлопнул ладонью по столу.
— Нет-с, потрудитесь… Уж если вы нас заставили впутаться в эту… историю, так извольте слушаться.
Соколов побагровел в свою очередь.
— Слушаться? Если так… мы… я сейчас же соберу на экстренное Исполнительный и…
— Николай Дмитриевич, — улыбаясь и помахивая мягкой ладонью, перебил Некрасов. — Какой вы горячий!.. Созывать Исполнительный нет никакой надобности: с ним все уже согласовано. Да и по существу: раз и Керенский и Чхеидзе — все руководство Исполнительного — входят в наш Комитет, какое может быть противопоставление!.. Разве Александр Федорович вам еще не говорил?
Родзянко тем временем, тяжело налегая на поручни кресла, поднял оплывшее тело и, отдуваясь, направился к выходу. Следом за ним потянулись остальные. Прапорщики зашептались, трое поспешно пошли к дверям, догоняя Энгельгардта, и вышли с ним вместе. Соколов недоуменно развел руками.
— Явление, изволите видеть! Пришли, «провозгласились», ушли… Хуже гоголевских крыс… Как это прикажете понять? Что это за птица Энгельгардт? Вы его знаете по Академии, полковник?
Рыжебородый кивнул.
— Знаю. Бывший гвардейский улан, держал скаковых лошадей, фуксом брал иногда призы на гладких скачках — и никогда не ходил на барьер. Принципиально. И в политике — по тому же принципу, очевидно. Если он сейчас садится в седло, — значит, препятствий, по его расчетам, не предвидится.
— Почему ж он тогда ушел?
— На случай. Окончательных гарантий все-таки еще нет: рабочие и солдаты еще не… сложили оружия. Стало быть, ни за что ручаться еще нельзя. А с Зенкевичем — головой готов поручиться — они уже сговорились. Весьма вероятно — и со Ставкой.
— Предали? — хрипло спросил Мартьянов. Соколов возмущенно обернулся к нему.
— Как вы можете… даже в мысли! Раз там Чхеидзе и Керенский… В первый момент я вспылил, сознаюсь. Во-первых — у меня характер такой, а главнее всего — я терпеть не могу этого жирного зубра, Родзянко. Но если объективно, Государственную думу сбрасывать со счетов было бы политической ошибкой. Даже в плане восстания. К кому явился этот бравый унтер-офицер Кирпичников, первым приведший роту волынцев в Таврический? Прямо к Родзянке: в его распоряжение, а не в распоряжение Совета.
— Он и в Совет, слыхать, не вошел? — щурясь и усмехаясь, спросил Мартьянов. — Так, так.
Боковая дверь, из сорок первой, распахнулась. Вошел солдат.
— Разрешите доложить. Прибежал сейчас рабочий какой-то, говорит, к винному заводу, что здесь поблизости, народу скопилось — тысячи. Шныряют, говорит, люди, которые… Словом, разбить подговаривают.
Рыжебородый круто свел брови.
— Прапорщик Савелов. Немедленно поднять — из тех, что спят в полуциркульном, — двести человек. К заводу. Занять двор. Если толпа бросится, действуйте оружием без малейшего колебания. Я сейчас приду сам. Вы останетесь за меня, товарищ Мартьянов.
— Расстрел? — Соколов забрал в ладонь черную свою бороду. — Не слишком ли круто, полковник? Это же все-таки народ!
Рыжебородый вместо ответа подтянул туже пояс, оправил кобуру и вышел.
Зазвонил телефон. Иван снял трубку. Голос, по-военному четкий, молодой, прокричал весело в ухо:
— Штаб? Говорит прапорщик Кузьмин с Выборгского шоссе. Самокатчики по второму выстрелу с нашего броневика сдались. Я звоню из их помещения. Казарму заняла дружина с Айваза.
