Сергей Мстиславский - Накануне
Наташа кончила считать. Анархист встал, застегнулся, заложил патроны быстрыми, словно очень-очень привычными движениями, в патронташ, подтянул пояс и вышел, пристальным и долгим взглядом посмотрев на Наташу.
Студент вздохнул, поцокал языком.
— Вот… страшный, правда? А ведь, наверно, женщины любят… Как вы думаете? Вы должны знать…
Дверь раскрылась. Иван. Он окликнул с порога.
— Из штаба просят спешно два пулемета, десятка два лент.
— Два пулемета? — Поручик Харламов даже очки снял. — Откуда? У нас на весь Таврический только четыре, да и те к стрельбе непригодны… Винтовок и шашек — могу.
— Винтовок и шашек у самих хватит, — хмурясь, сказал Иван. — Как же так — нет пулеметов: без пулеметов никак не управиться…
— А что? Разве… — снизив голос, спросил поручик.
Иван ответил, тоже тихим голосом, неохотно:
— В Чубаровом переулке, похоже, большое дело заварилось: солдат сейчас прибежал — пулеметчики, говорит, в угловом. Народу на улице человек восемьдесят, не то сто набили: не подступиться — крепко сидят. И на Выборгском шоссе самокатные команды против рабочих орудуют. Так окончательно, стало быть, нет пулеметов?
Он вышел. Поручик, щурясь близорукими глазами, раздумчиво протирал очки. Студент прошептал ему быстро на ухо:
— Я… слышал. Это очень опасно, по-вашему?
Поручик недовольно дернул плечом.
— Черт его знает! Разве что-нибудь можно в таком взбаламученном море заранее рассчитать. А у нас и рассчитывать, собственно, некому…
— То есть как? — испуганно переспросил студент. — А штаб? Там же полковник, офицеры.
— Какой полковник? — скривил губы Харламов. — Он же все равно, что штатский: заведующий библиотекой Военной академии. Из университетских: значок на нем просмотрели?
— Что? — почти что вскрикнул студент. — Но я же сам видел: френч, шпоры, оружие, две полосы на погонах. И все зовут полковником.
— А как еще его звать? — окончательно скривился поручик. — По рангу его чин однозначен полковничьему — и на погонах поэтому две полосы, как у полковника; только — вы не обратили внимания? — самые погоны уже, чем у нас. В остальном отличия нет: шпоры, ремни, оружие.
— Штатский! — разочарованно протянул студент. — А я думал… по выправке…
— Выправка у него, действительно, есть, — смягчился поручик. — Но в общем… какой это штаб, когда офицеров в нем нет: библиотекарь и прапоры…
Опять открылась дверь. Мартьянов мрачно сказал от порога:
— Пулеметов нет, так хоть патронов подбавьте. На сорок человек — по пяти, скажем, обойм.
Глава 46
Чубаров
На Лиговке, с угла Чубарова переулка, стучали выстрелы. Солдаты и ополченцы с крестами на шапках, рассыпавшись широким охватом вкруг углового двухэтажного дома, стреляли азартно и беспутно, частым огнем. Из окон второго этажа, разбитых, задвинутых подушками, одеялами, матрасами, лаяли ответно пулеметы.
Грузовик застопорил недалеко от угла. Мартьянов соскочил, следом Ивасенко и павловцы. Мартьянов крикнул:
— Гей, товарищи! Кто тут за старшего?
Ближайший солдат отозвался сердито, отняв приклад от щеки:
— Мы тут все старшие.
Мартьянов зацепил пальцем за воротник шинели.
— Ежели так, докладывай. В чем именно происходит заминка? Я из Таврического дворца, от штаба.
От штаба? Из дворца? Солдат подтянулся. Это что ж — из солдат в начальники ставить стали? А этот, по глазам видно, строг.
Доложил: шли вполне мирно, с вольными вперемежку. А оттуда, с углового, как дернут из пулемета. Пятерых уложило…
— …Мы, конечное дело, взяли сразу же в оборот. Но никак не взойти: бьет и бьет, со всех мест. И дверь, похоже, будто железная: прикладами пробовали — не выбить. Там — веселый дом, люди сказывали, общедоступные девушки. Однако, вот, пулеметы…
Мартьянов медленно пошел по цепи, оглядывая дом. Повернулся, махнул рукой.
— Слушать мою команду! Отходи за угол. Бегом, марш!
И сам побежал, показывая пример. За углом, прикрытые от выстрелов, остановились. Пулеметы еще трещали с разгона, словно не доверяя, что противник отступил. От Знаменской площади подошла, торопясь на выстрелы, кучка солдат, на ходу снимая с плеч винтовки.
Мартьянов оправил фуражку.
— Вот что, ребята. В лоб нам их, безусловно, не взять… Ты, что ли, Ивасенко, останься здесь, десяток людей отбери и — за укрытья, вон снега куча, к примеру. Снег пулю держит. Дом под обстрел, редким огнем. А я с остальными с переулка зайду, с соседнего дому: стену проломим — амба! Понятно? Мне в Галиции дважды в уличном бою так приходилось брать. Сквозь стенку.
Один из подошедших, с Георгием, бородатый, ухмыльнулся. Чуть пахнуло на Мартьянова винным спиртом.
— Сквозь стену? На! Еще руки трудить… Что мы — камнеломы? Мы и так на штык возьмем.
— Возьмешь! — зло отозвался солдат, докладывавший Мартьянову. — Мы трижды ходили. Только зря людей стратили. Вона — лежат…
Бородач посмотрел на черневшие на белом снегу недвижные вытянутые тела и махнул головой пренебрежительно:
— Желторотые вы, только и всего. Небось пороху не нюхали, запасные да крестовики, как я погляжу. А мы — фронтовые, окопные… Нам это — однова дыхнуть. В тот подъезд, что ли?
Он пригнулся и бросился, как вплавь, головою вперед.
— Ура-а!
Затарахтели вперебой пулеметы. Солдаты, ближайшие, рванулись следом, наискосок, по проулку, и тотчас отхлынули. Бородач с разбегу ударился лицом о тумбу и остался лежать. Вслед за отходившими поползли, черпая ладонями снег, раненые.
— Солдат должен слушаться боевого приказу, — строго сказал Мартьянов. — Ежели б бородач ваш цел остался, я б его заарестовал. Тем более, он под хмельком: самое последнее дело. Стало быть, как приказано. В цепь. И пуще глазу берегите, чтобы они наутек не пошли, пока мы обходим… Как я сигнал дам свистом, огонь усилить до крайности. И кричать, будто к атаке. На себя отвлечь, понятно?
Глава 47
Пролом
По дороге, в обход, в проулке, прихватили у дворников ломы и топоры. Шли цепкой, в затылок друг другу, вдоль самых домов, чтобы до времени не приметили, — хотя стрельба все время идет, — едва ли кто сунет голову из окна. Только мало не доходя углового дома, Мартьянов отступил чуть от панели, прикинул глазом: второй этаж соседнего дома, против подъезда которого он остановился, чуть выше, чем в угловом. Мартьянов кивнул удовлетворенно.
— Так-то еще лучше. А ну, братцы, скопляйся! — Он сунул два пальца в рот и свистнул резким, пронзительным свистом. И тотчас ударил с размаху плечом в запертую дверь. С угла бешено застучали винтовки, дошел дружный, раскатами, штурмовой крик: не одни солдаты кричат, — весь народ, что на улице.
Дерево треснуло, срываясь с петель. Треск далеко отдался по пустой, темной лестнице.
— Хоть бы те одна лампочка! Вот… дьяволы… Хорошо еще — лезть недалеко.
На второй площадке чиркнули спичку. Дверь. Медная дощечка с фамилией. Один из солдат взнес приклад. Мартьянов перехватил.
— Стой! Тут мирные жители. Надо благородным порядком.
Он нащупал кнопку звонка, нажал.
Дверь открыли сразу, словно дожидались звонка: слышно было, что ли, как на лестнице топали?
— Господи Иисусе!
Старуха попятилась с порога. В квартире был свет. За Мартьяновым следом солдаты побежали по комнатам. До последней. Стена. Та самая, смежная с угловым. И вправо — дверь.
— Нельзя туда. Там больной.
Мартьянов отстранил загораживавшую вход девушку в пестром халатике, губы накрашены, — и вошел. В постели, с головой закрытый одеялом, кто-то… Женщина, что ль? Застыдилась?
Постель — по левую руку, у той самой стены, что надо ломать. Мартьянов дал знак, четыре солдата схватились за выгнутые, блестящие никелем кроватные спинки, нагнули, занося прочь от стены, в которую уже стучали ломы. Из-под одеяла на секунду мелькнула, судорожно цепляясь за накренившийся край, рука в белой крахмальной манжете. Мартьянов присвистнул:
— Ге! Никак — во всей амуниции?
Он сорвал одеяло и простыню. С подушки глянул, испугом и злобою, желтый, выцвелый глаз. Лицо в морщинках, обритое, белый воротничок, галстук, пиджак.
— Это что ж: по дороге гуся поймали? Обшарь-ка его, ребята, — и в сторонку под присмотр. Потом разберемся.
В стену упорно били ломы. С грохотом вывертывались кирпичи.
— Легче, легче… Может, не сразу услышат.
— Не услышат. Тут… что твой Малахов курган. Поди, оглохли от своей же стрельбы…
Грохнуло. Столбом пошла едкая известковая пыль. Зазвенело стекло. Зеркало с той стены, что ли?
Мартьянов первым шагнул в пролом. В комнате, залитой голубым странным светом от китайского, кистями и золочеными драконами разукрашенного фонаря, сбившись в дальнем углу, пять… шесть… десять женщин, полуголых, в нарядных шелковых платьях, вопили неистовым воплем. В углу, под голубым балдахином, огромная двуспальная кровать, в потолок балдахина вделано зеркало. По стенам расписаны нагие женщины, лебеди… Дверь приперта. И за ней — татакает пулемет.
